Некоторые необязательные пояснения к изложенному ранее.

Употребляемый мной термин «несторианство» по отношению к укоренившейся в Церкви ереси весьма условен. Несторианством я называю почти всюду здесь христологическую ересь, обосновывающую или просто констатирующую поврежденность человеческой природы Христа («первородным грехом», «семенем тли», «жалом сатаны» и пр.) со всеми оттенками доказательства или объяснения этой «поврежденности». Я не стремлюсь разобраться во всех разнообразиях интеллектуального несторианства, потому как интересует меня только проявление данной христологической ереси в ежедневной практике нашей Церкви. Т.е. то как христологическая ересь становится ересью антропологической, и что предшествует тому, что вера в  святых, вера в силу монашеского подвига, вера в совершаемые ими реальные чудеса оборачивается верой в человеческое слово и человеческое же действие.

Собственно то, что сама плоть есть источник грехов, не является предпосылкой исключительно несторианской антропологии и христологии.  В равной, а то и в большей степени, это можно сказать и о монофизитской антропологии.

Можно поэтому долго рассуждать: чего в нашей практике больше, точнее даже – отголосков каких заблуждений прошлого в неё больше всего привнесено… Еще раз повторю, что речь идет о христологической ереси, высказанной даже не Несторием, а задолго до него Феодором Мопсуетским и, по-видимому, имевшей довольно длительное хождение еще раньше, т.к. замечена она была всерьез лишь в проговорке Несторием термина «Человекородица». Я даже выскажусь в том смысле, что несторианство и есть основная, «главная», всегдашняя христологичекая ересь…

Принципиально главное в несторианстве безусловно то, что мы спасены человеческим подвигом Христа-Бога. Эта совершенно верная православная мысль затенена в монофизитстве, недоговорена до ясного понимания именно оттого, что монофизит не может помыслить Христа, страдающего от дьявольских атак, проходящих через Его человеческое естество. И поэтому тоже (в православности его главной мысли), помимо интеллектуальной доходчивости,  христологическое несторианство подспудно, неосознанно даже, присутствует в странных человекопоклоннических практиках развитого, вышедшего их пустынь монашества.

В радикализме, говорят, все ереси смыкаются… Историческое же несторианство постепенно отказывалось от монашества, доведя до логического завершения, видимо,  какие то мысли самого Нестория. Об этом можно говорить отдельно, но сейчас это уже не важно, и меня не интересует историческое несторианство…

Первые и самые сильные предпосылки для несторианского обновления, для появления нового несторианства, как это может не показаться парадоксальным, пришли со стороны одного из самых серьёзных и самых, наверное, православных богословов первого тысячелетия…

Максим Исповедник.  Аскет, девственник и мыслитель добил остатки интеллектуального монофизитства совершенно православным, умным учением о двух волях Богочеловека.

Но именно двоякочитаемая антропология Максима заложила фундамент нового несторианства.

Размышления о браке, как о - по сути – механизме, нужном лишь для сознательного продолжения рода, которое христианам, в общем-то, не сказать что и особо нужно, наложенное на вполне академичное учение о двух волях в естестве падшего человека, дало рост принципиально новому несториаскому взгляду на человека.

Аскет, разгромивший остатки монофизитского сопротивления, последним пристанищем которого стала тогда монофилитская доктрина, явился первым существенным звеном в цепи несторианского возрождения….

(Перекур.  Кирпичи, думаю, сегодня в окно не полетят. Темно уже.)