Читал книгу В.А. Тряпицына "Судьба энтомолога",
воспоминания о Евгении Михайловиче Степанове. 2010.

Энтомолог это сейчас совсем забытый, но - учитель Тряпицына, и тот вспоминает встречи с ним в 1950-х-1960-х годах. Энтомологическая школа ЗИН, Гуссаковский, Тобиас, - и Степанов, которого в ЗИН не взяли и работал он в Сухуме, Батуме, Краснодаре. Специалист по щелкунам, заведующий Батумской лабораторией защиты растений. Очень молчаливый и почти не публиковавшийся провинциальный энтомолог без степени. Видимо, достаточно понимавший об окружающей власти - и не говорящий об этом ничего, никому. Время такое. Человек не делится важнейшими переживаниями ни с женой, ни с друзьями. Учил китайский и выучил достаточно, чтобы самостоятельно понимать, писал каллиграфически дацзыбао, рисовал в "китайском" стиле. Колорит времени, уже забытый. Всепроникающий тон бедности - о котором теперь трудно говорить. Это не отражалось в речах, а подразумевалось как основа жизни. Герой воспоминаний чуть не всю жизнь несколько приголадывал и, конечно, покушать чего-то съедобного было праздником. Особенности отношения к слабости, к женщинам... Всю жизнь не любил женщин самостоятельных и имеющих свое мнение - баба должна знать место и помалкивать. Бабы слабее умом и силой, а потому должны не высовываться и сидеть дома. Баба без мужика не в счёт.

И сквозь всё проходящие воспоминания о прежней жизни - не своей, предков - в дореволюционной России. Тогда было образование, а потом одно хамство и неграмотность. Себя этот человек и его друзья ощущали недовыученными и малограмотными по сравнению с поколениями предшественников, дореволюционными энтомологами калибра Г.Г. Якобсона, Андрея Петровича Семенова-Тян-Шанского, Мордвилко и пр. И вот, себя они чувствуют малограмотными, а окружает их поросль молодежи предвоенного рождения, которым в 1950-1960-х лет по двадцать. И вот эти молодые, сами о себе полагающие, что они вполне самодостаточные - они воспринимаются как совсем дикари. Они ничего не знают, они не знают даже, чего стыдно не знать. Это основное настроение между поколениями тогда - одни еще помнят учителей дореволюционной выучки и преклоняются перед иной складкой культуры, другие настолько дики, что даже не знают, что им надо преклоняться - и знания их уже малы несопоставимо. И (некоторые) молодые признают это различие - хотя бы потому, что стараются соревноваться в рамках признанных старшими правил. Там характернейший эпизод, совершенно типичный - такое бывало между разными людьми тысячи раз, хотя для каждого это было редким воспоминанием. Это когда учитель-Степанов говорил ученику- Тряпицыну, что его, Степанова, дочка - и то выучена лучше и культурнее, чем жена Тряпицына, ленинградская студентка. "Да что сейчас, разве учить умеют, да вы и не знаете". И они соревнуются - какая из женщин напишет без ошибок список русских царей начиная с Грозного. (Очень характерно - не сами спорящие мужчины соревнуются в знаниях, а их бабы - дочь одного и жена другого, то есть женщины представляют "народ" для личностей-мужчин). Женщины пишут свой список 2 дня, причем дело происходит на юге России и там - оговорено - негде подсмотреть, даже если б и хотелось. Нет такого источника на расстоянии суточной поездки, где бы можно было узнать список русских царей. Победила ленинградка... То есть молодые тянутся быть культурными по образцу культуры, представленной старшим поколением, которое их мало ценит - и считает свои победы по их шкале.

Рассказ при этом ведется, конечно, от лица одного из тех молодых дикарей, сейчас пожилого и почтенного доктора наук, признанного специалиста. Ему, кстати, в голодные 90-е пришлось уехать и почитать лекции в Мексике, он член Академии наук Мексики. В России заработать не удалось. Там, в Мексике, он уважаемый ученый, освоил язык и читает лекции - а в Питере 90-х и двухтысячных не заработал бы на жизнь.

А я думаю, что есть эпохи мемуарные, о которых судить сравнительно легко, и молчащие. Мемуарные - это когда в моде воспоминания и есть возможности частного книгоиздания. Так было до революции и с 90-х годов. если читать дореволюционные книги - можно составить представление, насколько необозрима была литература, к примеру, девятисотых и 1910-х годов, или 1880-х. Множество выходило самых разных книг, и многие люди описаны современниками - их привычки, образ жизни. Ну и сейчас выходит много мемуарной литературы. а в советский период - этого почти не было, мемуары, конечно, были, но утвержденные и в небольшом количестве, сейчас не в пример больше.

Но мемуары уж такой жанр, они говорят в основном о прошлом. То есть мемуарная эпоха 2000-х рассказывает о послевоенном СССР. Пишут почти всегда о молодости, вот в чем дело. Так уж устроено, что о взрослой жизни и о годах старости люди ничего и сказать не могут. Ну да, жил, добился того и сего, купил, развелся, родил, выкормил, воспитал, заболел, выкарабкался и опять... Что тут писать. А пишут о себе лет в 20, молодом и глупом, который удивительным образом тогда видел замечательных людей и их запомнил. А потом как память отшибает - люди могут имена-отчества произносить, кого видели, а что-то связное сказать о них - нет. И вот сейчас старики пишут о 50-х и 60-х, о голодной и веселой юности, своих влюбленностях в тех девушек, что сейчас глубокие бабушки, своих уже умерших учителях. А в 1910-х писали о 1860-1870-х. Глухой эпохой остался довоенный СССР, о котором уже не напишет никто.

И еще интересно сравнить эти говорящие мемуарные эпохи. По состоянию цензуры различия невелики - старая цензура отношении этих незадачливых и мало кому нужных мемуарных книжонок не свирепствовала и сдерживал в основном общественный вкус и представления о приличиях, а не внешняя цензура. старики пишут, чтобы прочли молодые, внуки. И знают, что их прочтут оставшиеся старики. И потому пишут так, чтобы не было неудобно. Вот это состояние "парадной правды старости", которое презрительно именуют "раньше небо было выше, а трава зеленее", когда старики пытаются редактировать воспоминания, представляя молодость свою и молодое время достойным с их точки зрения образом - интересно сравнить. Трава, конечно, была зеленее, но в разные времена зелень имела разные оттенки.

Это легко видеть, сравнивая мемуарную литературу, не так уж далеко друг от друга отстоящую - всего на век, конца ХХ-начала ХХI и конца XIX-начала ХХ. Насколько я понимаю, тогда всё же в больше степени приглаживали быт. Было более выраженное, видимо, понятие о частной жизни, которое не предаётся публичному осмотру. Воспоминания редактировались так, что многие черты быта не проговаривались. Потому жизнь была описана как-то возвышенней, более идеально и чуть более официально, по нынешнему-то вкусу. А наша эпоха - даже в стариках своих - более раскована, спокойней говорит о частной жизни, уж сколько ее там было. Конечно, редактирование и тут - конечно, в книге воспоминаний о своем учителе не место описанию любовных историй или ещё чего, но всё же находится место очень многим бытовым разговорам, каким-то бытовым чертам - кажется, можно иногда подсмотреть через полвека, как была свернута лежавшая на столе газета, как стояла солонка, что черкал сидящий на скучном собрании специалист, как разговаривали с женщинами.

Интересно, сколько продлится мемуарная эпоха. И что напишут потом о наших временах. Что там будет? Конечно, небо было выше, а трава зеленее, но не это интересно. Какого оттенка будет то небо? Будут ли молодые измерять себя шкалой предшествующего поколения или все уйдут в "смешных стариканов" (так воспринимались учителя учителей многими из поколения Тряпицына). как будут видеть частную жизнь и о ней говорить, что им будет казаться интересным.

(C)zh3l@lj