Я не могу сказать, что детально исследовал работы Флоренского и вполне представляю всё, что он думал о научном методе и картине мира. Мне бы лучше - если б Вы подсказали. о чем конкретно речь. Про связь науки с культом поэтому мне особенно трудно - эта мысль бывает выстроена очень по-разному, и я в точности не помню, как именно это делал Флоренский. Насчет опыта - тоже не вполне помню. Мне казалось (повторяю - запросто могу врать), что у Флоренского выглядит дело несколько иначе. Наука имеет дело с опытом, но сфера культа - тоже. Поэтому науке не надо изменять себе, чтобы изучать эти реалии. Другое дело, что это не запрещено науке как идеально определяемому знанию, а социальный институт и конкретные представления современных ученых, разумеется, выстроены совсем иначе.

Это очень долгий разговор. Можно только некоторые веточки подергать... Вот одна из веточек: материализовавшиеся научные схемы присасываются к жизни и душат ее. Позволю себе цитату.

Действительность описывается символами или образами. Но символ перестал бы быть символом и сделался бы в нашем сознании простою и самостоятельною реальностью, никак не связанною с символизируемым, если бы описание действительности предметом своим имело бы одну только эту действительность: описанию необходимо, вместе с тем, иметь в виду и символический характер самых символов, т. е. особым усилием все время держаться сразу и при символе и при символизируемом. Описанию надлежит быть двойственным. Это достигается через критику символов. "Мы требуем от такового описания, - говорит Г. Герц, - чтобы оно нам ясно показывало, какие свойства приписаны образам ради допустимости их, какие - ради их правильности и какие - ради целесообразности их. Только такое знание нам дает возможность изменять наши образы, исправлять их. То, что приписывается образам ради целесообразности их, заключается в обозначениях, определениях, сокращениях, одним словом, во всем том, что мы по произволу можем добавлять и отбрасывать. То, что приписывается образам ради их правильности, заключается в тех данных опыта, которые послужили для построения образов. То, что приписывается образам ради допустимости их, дано в свойствах нашего духа. Допустим ли образ или нет, мы можем решать однозначным образом в утвердительном или отрицательном смысле, и решение наше останется правильным на все времена. Правилен ли образ или нет, тоже может быть решено однозначным образом в утвердительном и отрицательном смысле, но только решение это будет соответствовать современному [и добавим: индивидуальному в данный момент. - П. Ф.] состоянию нашего опыта и может быть изменено с накоплением в будущем более зрелого опыта. Целесообразен ли опыт или нет, однозначно решать вообще невозможно, а относительно этого могут всегда быть различные мнения. Один образ может обладать известными преимуществами в одном отношении, другой - в другом, и только непрестанное испытание многих образов дает возможность с течением времени установить, в конце концов, образ наиболее целесообразный".
Этими, и может быть другими подобными мерами, символический образ утверждается и связывается зараз: утверждается как особая сущность, а связывается - как сущность именно познавательная, - т. е. сдерживается имманентн < ым > самому описанию действительности. Тут - та же двойственность, что и в искусстве: художественным образам приличествует наибольшая степень воплощенности, конкретности, жизненной правдивости, но мудрый художник наибольшие усилия приложит, быть может, именно к тому, чтобы, преступив грани символа, эти образы не соскочили с пьедестала эстетической изолированности и не вмешались в жизнь, как однородные с нею части ее. Изображения, выдвигающиеся за плоскость рамы; натурализм живописи до "хочется взять рукой"; внешняя звукоподражательность в музыке; протокольность в поэзии и т. п., вообще всякий подмен искусства имитацией жизни, вот преступление и против жизни и против искусства, соответствующее расплывчатости рубежей между научными образами и изучаемой действительностью. Не только оживающий портрет (Гоголь) или отделившаяся тень (Андерсен), но и материализовавшаяся схема науки, вроде например "Systeme du Monde", "Kraft und Stoff" <34> или общественного класса, самоопределившись, могут присосаться к жизни и душить ее. Право на символотворчество принадлежит лишь тому, кто трезвенной мыслью и жезлом железным <35> пасет творимые образы на жизненных пажитях своего духа. Не виртуозность разработки, но аскетическое трезвение в самом буйстве творческих порывов есть признак истинного творчества."

Мне слабО вот так, сходу, комментировать Флоренского. Когда я его читал, мне было интереснее находить у него нечто, с чем - сквозь чуждый строй изложения - можно согласиться, чем - спорить. Схемы-то жизнь, конечно, душат, это так. Но вот приведенная Вами цитата Флоренского относится к совсем особенному представлению науки. Эта мысль может стоять, только пока речь идет об описании действительности. И такое в те годы было очень распространено. Если не ошибаюсь, в 1922 г. Берг написал целую книжицу умную, где у него вся наука представала как описание и классификация явлений. Это тогда считалось методологически верным, и в самом деле - богатая мысль. Я не собираюсь с ней спорить, хочу только указать на неединственность этой картины. с тех пор появились методологии науки, которые прямо отвергают, что наука есть описание действительности. Под разными соусами. Так что эта штука с символизмом может оказаться трудно применимой, если методология науки говорит вообще на ином языке.