Ну ладно, раз поспать сегодня утром мне не судилось...
Был у меня вчера в гостях golovinvlad@lj, с супругой и детьми, и принес почитать небезызвестную книгу Майи Кучерской "Бог Дождя"
Вот об этом романе. После ряда хвалебных рецензий ожидалось большего, хотя можно было догадаться, что Кучерская все же не Достоевский:). Хорошее впечатление произвели главы, где описан приход Анны к Богу и вере, первые ее дни в Церкви, первые исповеди и причастие, первые впечатления от чтения духовной литературы. И вовсе не потому, что ожидалась пикантная развязка, а потому что переживания все-таки очень светлые. А дальше - просто не легло, и местами дочитывать себя заставляла через силу. Немного даже напрашивается аналогия с откровениями о несостоявшемся воцерковлении Натали_хилл, о котрых я писала постом ранее, просто у каждого свои искушения на этом пути.Искушением Анны была страсть к своему духовнику, иеромонаху Антонию (краткое содержание по ссылке). Здесь мое мнение о художественной ценности этого опуса слегка поколебалось. Я так понимаю, причиной ажиотажа стало то, что просто впервые кто-то написал о такой проблемной ситуации, от того, что она существует вообще - хотя казалось бы, ничего странного, всем известно, что человек слаб, грешен, неоднозначен и т.п. Однако, не могу сказать, что этот роман именно о любви (как зачем-то утверждают критики)- а просто о том, как "встретились два одиночества", плюс некоторые иллюзии, плюс нечто необъяснимо мутное и тяжелое, из-за чего хочется передоверить написание этой темы Федору Михайловичу, который мог бы сделать бОльшую конфетку из сюжета, при всем том, что точно указаны моменты, на которых люди поскальзываются и падают:
"Но она открещивалась и махала руками: нет-нет, этого то она и не хотела - не должен он был ей такое говорить. А отец Антоний проговаривался все чаще. Аня и не заметила как, но постепенно это стало потребностью: чтоб он проговаривался еще и еще, чтобы все обваливалось и сладко замирало внутри: мне! говорит о себе такое! да я ему самый близкий человек! ... Призрак мелькал и растворялся, кончался телефонный разговор, вновь шла исповедь, текли твердые, мудрые слова, теплые усмешечки, внимательность, свет. Однако и она уже научилась быть начеку, и всегда теперь ждала нового признания, нового крохотного срыва. и они наступали чаще и чаще. Больно белели как зарубки - можно было б на них не сосредотачиваться, пропустить мимо глаз, ушей - куда там!Тут проглядывала пока еще не до конца понятная ей, неочевидная, но явная логика, нет, не хаотично они существовали, но куда-то вели. Уводили в глубину, и если только идти твердо, продвигаться по ним вперед и вперед, однажды манящий зыбкий просвет впереди разрешится усыпанной земляникой солнечной лесной поляной, на которой желанная разгадка наконец настигнет ее." Именно любовные эмоции и переживания отображены очень скудно, больший акцент сделан на душевном надломе героини (никаких мировоззренческих коллапсов) и этот момент показан достаточно четко. Еще один неплохой пассаж:
"Совесть ли ее призывала к ответу или голос разума, только в первый раз в жизни она сказала им всем та¬кое безоговорочное и сознательное «нет». Не по мелочи, а вот так — по большому счету.
Начался этот трудный, многодневный, многомесячный путь. Сделав несколько шагов вперед, Аня неизменно ужасалась, раскаяние терзало и точно теркой терло душу: что она делает? Надо скорей возвращаться, нужно повернуть назад, быстрее! Да что же это за дорога такая, когда только и мечтаешь вернуться, когда даже вчерашнее вспоминаешь как счастливую сказку. Иногда стремление вернуться было таким сильным, что она застывала на месте и почти рыча упиралась ногами в землю, оглядывалась: за спиной высилась глухая стена. По таким дорогам не возвращаются, Анна! Что ж, если нельзя вернуться, она будет просто стоять. Стоять здесь, не шелохнувшись, не на жизнь, а на смерть, она не сделает больше ни шага.Это мгновенно утешало — остановки, отсутствие продвижения были лучшими, самыми чистыми, ясными минутами этого долгого года, этого недоброго путешествия. Снова приближался Господь, снова длилась спокойная праведная жизнь — неделю, две. Пока неведомая сила (знаем мы эти силы!) не снимала ее с места, поначалу как будто без особой жестокости, под очередным невинным предлогом, таким неоспоримым, что возразить было совершенно нечего, действительно казалось прозрачным как день: пора двигаться дальше, почему бы и нет, не сидеть же вечно в этом болотце. Но едва она делала новое покорное движение, подхватывало уже мощно и зло, тащило волоком, по корням, по грязи, пока не дотянуло до конца, и там наконец бросило — брезгливо, как постылый хлам — на, любуйся, смотри!"
Драматизм ситуации усугубляло то, что ее духовник одновременно любит еще одну женщину (Петру, ее подругу, тоже его духовную дочь), а Анна - тот самый человек, который об этом догадался, и которому о.Антоний может эту боль доверить. В конце коцнов от этой беды Анну спас Сам Бог - она исповедуется (другому священнику, и почему только автор утверждает что Анна отошла от веры?), принимает решение с ним больше не видеться - и ... врядли смогла бы его осуществить, если бы не уехала учиться в Канаду, потому что отношения не рвутся, и потому что"по таким дорогам не возрващаются"(с). (Спас от ситуации, но не от самого наваждения - через два года она вернулась, чтоб его искать, и нашла - далеко за городом, в доме у своей подруги Петры, он был отцом ребенка этой женщины.. Собственно, с момента исповеди я перестала воспринимать типовую критику этого романа, которая заключается в различных обвинениях в порочности и так далее. Из текста исповеди мы видим, что речь идет именно только о влюбленности, а не свершившемся грехе, иначе таким мягким внушением Анна бы не отделалась. Тема влюбленности в романе раскрыта очень мало, да и то - очень целомудренно. Поначалу даже непонятно, чем отличается любовь Анны от просто христианского отношения. Так или иначе, речь в основном идет об эмоциях Анны, пусть даже и грешных:

"Аня взглянула на часы — полвосьмого, за окном было еще светло, подняла глаза на календарь с церковкой, висевшей над письменным ее столом — суббота, седьмое (ага, это значит, уже месяц она так лежит),включила утюг, погладила любимую косынку «с конями», надела все чистое и пошла на исповедь. Во второй по близости к дому храм, в Данилов монастырь. Она пришла как раз вовремя: только что закончилась всенощная, а после службы несколько человек вышли исповедовать в маленький подземный храм — здесь исповедовали и по субботам. Нарочно выбрала очередь покороче — значит, батюшка не самый популярный, и слава богу, не все ли равно! Ей достался длинный, невероятно худой, весь заросший черной брадою монашек — Аня вяло пробормотала, что унывает, грустит и почти не молится толком. О главном она решила смолчать, только, может быть, намекнуть слегка. Однако едва она намекнула, монашек, до этого лишь молча кивавший, сейчас же оживился и начал задавать вопросы.
Вопрос за вопросом, подробность за подробностью — и невозможно ведь было неправду говорить! И дальше отделываться намеками! Через две минуты священник сказал спокойно:
— Это влюбленность. Вы влюблены. Аня чувствовала, что ее бросило в пот. Ни с одним человеком на земле она еще это не обсуждала. А эти... эти батюшки сразу ныряют в твою душу и чувствуют себя там как дома. Один такой в ее жизни уже был. Хватит. Ей хотелось немедленно сбежать, не отвечать больше ни на что, не допрос же это, в самом деле! Скомкать разговор. Не тут-то было.
— Значит, вот что я вам скажу, — батюшка помедлил, взглянул на нее внимательно и как будто с сочувствием, — вам этого человека надо оставить. Не ходить больше к нему в храм, не исповедоваться у него. Никогда больше с ним не встречаться.
Что? Что он такое говорит? А благодать священства? Но вслух она только произнесла:
— Я не смогу. И я не понимаю, почему оставить.
— Скажите сами, как вы к нему относитесь.
Аня молчала. Монашек ждал. За что они ее мучают?
— Я его люблю, — прошептала она наконец, теряя последние силы.
— А он — монах. Любить монаха — это грех. Серьезный. Подумайте и о нем.
— Но может быть, все это скоро пройдет, и тогда...
— Такое не проходит. А если и проходит, то легко возвращается.
—У меня просто не хватит сил.
— Огня вы не боитесь!
— Какого еще огня? — она почувствовала новый прилив плачущей какой-то беспомощности, но тут же встряхнулась, взяла себя в руки, застыла.
Иеромонах пристально глянул на нее, глаза в глаза, но, встретив веселый и холодный взгляд, вдруг смутился.
— Всякого.
Нет, не могла она сейчас опустить голову, пообещав невозможное, отказаться от себя — не могла, и выска¬зала последний свой отчаянный аргумент:
— Скоро, совсем скоро я уезжаю, из этого города, из этой страны, возможно, навсегда, даже если это время не общаться, может быть, хотя бы потом, хотя бы письма? Там, куда я еду, я буду совершенно одна, не к кому будет обратиться.
Кто тянул ее за язык, зачем? Если бы не вопрос, можно было б действовать по умолчанию, но она не могла уже остановиться — исповедь.
— Не надо. Это значит, огонек будет тлеть. Это вам только кажется: нет, будете писать об одном духовном — сами не заметите, как не сумеете сдержаться. Бог все устроит и без писем.
— Я не смогу.
— Зачем вы тогда пришли? Господи, ну как можно так спрашивать? Как это, зачем пришла? Пришла, потому что ей не по себе, по¬тому что счастье кончилось, потому что ей худо, тош¬но, она сочувствия ждала, А не обличений. Хотелось, чтобы разрешили, за разрешением пришла, ясно? Чтоб предъявить потом собственной совести удостоверение: разрешено, не мучай!
Выйдя из церкви, Аня ощутила нежданное: гора свалилась с плеч. Нет, она вроде и не покаялась толком, и не понимала, почему «грех серьезный», зато она поняла теперь, что делать. Монашек был абсолютно прав. И она уже знала, что поступит, как он сказал, во всем последует его жесткому слову. Не будет приходить в храм, не будет писать писем. Даст Бог и сил."