Путёвые пометки ТУДА СЮДА ОБРАТНО, ТЕБЕ И МНЕ ПРИЯТНО,
ИЛИ МАЛОВЕРОЯТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КРАСНОЙ РЫБКИ В АДРИАТИЧЕСКОМ МОРЕ И ЕГО ОКРЕСТНОСТЯХ.Часть 5,
часть 4,
часть З,
часть 2,
часть 1 Наконец Мик дозвонился какому-то далекому другу. С детской, щебечущей интонацией он стал не то уговаривать, не то подначивать этого далекого друга, которого, кстати, как мне пригрезилось, звали Ермано, на что-то лихое, выспреннее, но глубоко аморальное и уголовно наказуемое. При этом он залезал на парапет, садился на брусчатку, пару раз встал на правую руку, держа телефон в левой, а под конец пробежался по вертикальной стене. В этот момент Рим засиял серебристой пылью, словно опрокинулась луна и наводнила город серыми, голубыми и салатовыми блестками. Последний раз эта форма алкогольного галюциноза случалась со мной в одиннадцатом классе средней школы, когда в компании склонных к бессмысленному самопожертвованию интеллектуалов, я закусывал бритым кактусом спиртовую фракцию, применявшуюся в те странные, сумеречные, серебряные времена для протирки барабанов вычислительных машин. Даже огни баров стали зеленоватыми, а внутренности их загорелись мертвенной, ртутной маджентой. В целом Рим теперь бближе всего был к замку некромансера из третьих героев, убранный тонкими дышащими смертью и весной цветами в честь годовщины пробуждения мумии Ленина.
Посреди этого, вздыхающего паутинными голосами, колеблющегося и курящегося великолепия, возникло из воздуха инфернальное, серое, в словно нарисованных мелом, белых световых перьях, и кирпичных тонких длинных подтеках, влажное, освещенное изнутри нимфейно зеленым светом такси, а уж из этого такси, в свою очередь, образовался высокий статный похожий на эмигрировавший в девяносто пятом году призрак Бени Крика персонаж. На нем была широкополая черная шляпа, темно-синий фетровый лапсердак с воротником стойкой, напоминавший одновременно морской китель и гоголевскую шинель одетый поверх маджентистой в серебряных позументах майки-сеточки, классические спортивные серые, с красным лампасом, в гармошку собранные у ступней штаны-лохотроны, и найковские растоптанные до ширины моно-ласты кроссовки. Этот криминально-романтический тип улыбнулся нам небритым лицом малайского пирата и сказал на практически настоящем английском с жутким одесским акцентом: «Чао, я Ермано, сегодня вы будете спать со мной. Но сначала я хочу пить!». «Таки мы уже выпивали!» – Возразил Мик, для чего-то имитируя манеру Мони Шапошника. «Мик, - Ермано взял моего компаньона за пуговицу, - Разве я сказал, что пить хочешь ты?».
Такси промчалось по городу. За окнами, в нефтяной, или даже антрацитовой мгле вспыхивали освещенные островки, наподобие круглых театральных площадок. На площадках этих молодыми, карнавально разряженными людьми разыгрывались жанровые сценки из фильмов Филини, однако цветовой колорит происходящего был таким, словно цвета здесь откорректировал мастер, работавший над «Ночным Дозором». Наконец мы остановились на какой-то очень темной и сырой окраине. Здешняя застройка напоминала очень хороший, дорогой, как пересадка жопы и причесанный, как лобок Гвинет Пелтроу сухумский пансионат. Только серые в бордовых широких полосах корпуса с пустыми и огромными балконами, а так же оранжевые, двуигольчатые с приплюснутыми сверху кронами сосны, были в три-четыре раза больше чем полагается. «Есть такие курорты, - подумал я про себя, ухмыляясь, как странник Лавкрафта, - Где санаторий растет как дерево, а люди старея, лишь покрываются мхом, как стены».
По лестнице состоящей из ассиметричных, скользких, каменных плит мы поспешили куда-то в сырую низину, где в конце коридора, образованного мощными, пыльными и мокрыми шевелящимися, как мне показалось, без помощи ветра кустами была дощатая, эффектно подсвеченная кислотным зеленым дверца. Ермано открыл ее, стараясь не греметь ключами, и в ворсистой мокрой темноте, мы пошли по винтовой, с каменными и влажными, полуметровой высоты ступенями леснице куда-то вниз. Пройдя несколько шагов в абсолютной, полной поющего сырого тумана мгле, я решил выпить, дабы не угасить порыва. Я полез во внутренний карман за невесть где купленной, свежей бутылкой «Джеммисона», поскользнулся и с громогласным криком: «Ебать ту Люсю ручкой самопиской!» полетел вниз, в колючую, ощетинившуюся каменными тускло блестящими остриями пропасть.
Продолжение следует