Путевые пометки ТУДА СЮДА ОБРАТНО, ТЕБЕ И МНЕ ПРИЯТНО,
ИЛИ МАЛОВЕРОЯТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КРАСНОЙ РЫБКИ В АДРИАТИЧЕСКОМ МОРЕ И ЕГО ОКРЕСТНОСТЯХ.Часть 6,
часть 5,
часть 4,
часть З,
часть 2,
часть 1Утром, я проснулся на смутном, лежащем на полу, сиреневом матраце. Рядом, на широкой койке спали Микеле с Ермано. Жёсткий, истерично жизнерадостный солнечный луч в котором танцевали крупные пахучие южные пылины стоял прямо на моём лице. Я встал на четвереньки и медленно, стараясь не взбалтывать, поводил головой из стороны в сторону. Я находился в полуподвальной, совершенно кубической комнате, небрежно декорированной деревянными стойками для вина, преимущественно пустыми, и яркими светильниками, собранными из предметов, являющихся, в глубине своих неодушевленных душ, праздничным разноцветным мусором.
Я вышел из комнаты, постепенно обретая прямохождение, и задевая кистями за ступени, натыкаясь на вычурную, почти поглотившую эти пространства, мебель, побрел на поиск ванной комнаты. Дом изнутри имел форму, которую обычно придаёт своим постройкам небрежный и ленивый ребенок, наткнувшийся на коробку разнокалиберных и ярких кубиков. Создавалось впечатление, что большая часть комнат оказалась на своих местах совершенно случайно, зато остальные этот злобный, но недалекий младенец расположил так, чтобы солдатики, или кто там в них будет жить, посворачивали свои коротенькие оловянные шейки. Крупные разделы этой затаенной архитектурной злобы соединялись между собой винтовыми, покрытыми скользким кафелем лестницами, всякая ступенька которых была мне по пояс.
Уронив несколько некрупных сервантов, я под негромкий визг поочерёдно вломился в несколько комнат, в каждой из которых симпатичный, южный, обильно пирсингованый юноша спал поверх красивой, словно бы везде одной и той же негритянки, ароматной крупной девахи с огромной, но в меру мятой чёрной, мускусно лоснящейся задницей, узкими, с белыми подошвой ступнями, и мягкой, разметавшейся грудью с фиолетовыми пупырями вокруг сосков. Память возвращалась ко мне неохотно, тугими горячими рывками. Со всеми этими людьми я уже был знаком. Вчера в состояние пьяного гоблина, попавшего в Диснейленд прямо из концлагеря, мне довелось в буквальном смысле тесно со всеми пообщаться. Как оказалось, итальянцы весьма непринуждённо переходят в тактильный мод общения. Скажем хуже, представившись, они сразу же начинают вас мять, тискать ощупывать, обнюхивать и охлопывать ладошами. Однако здесь этот режим отношений ничего не значит. Мы, русские достаточно плотно держимся за физическое расстояние между нашими телами, но, ежели вдруг, волею случая нам довелось слегка соприкоснуться рукавами, мы сразу приступаем к густому ядерному пореву. Итальянцы могут с искренним любопытством полчаса ощупывать сокровенные части вашего организма, и с удовольствием предоставляют к исследованию свои, однако задорно тиская ваше не скажу чего, на предложенье перейти к каким либо процедурам, они скорее всего ответят недоумением и легкой затаенной обидой. Я говорю "скорее всего", потому что являясь тонко чувствующим аналитиком, пускай и в состоянье первомайского водопроводчика, я никому там ничего не предлагал.
Полежав часа полтора по своему обыкновению в ванне и опрокинув в рот последние сто пятьдесят грамм виски, я выполз во внутренний, живописный, однако неухоженный дворик, где нашел не слишком чистый шезлонг, в который тут же прилёг, чей-то кремовый усатый бюст, симпатичную инсталляцию из океанских раковин, прибора для варки кофе по-турецки и двойной виниловой микс-вертушки, подпирающей ржавый мотороллер без колёс. На ассиметричной, уводящей куда-то в необдуманный верх лестнице мирно росли себе в горшочках элементы молодежной культуры. Я одобрительно улыбнулся элементам, расслышав в отдаленье приглушенный дискант: «Ай кил зыс рашен!». Вспомнив, что ванных комнат было в доме обнаружено две, методом простого исключения я постиг еще два итальянских обычая. Во-первых у них тут платная вода, а во-вторых, впрочем как и в России они любят оставлять на утро чуть-чуть спиртного, однако, в отличие от моих соотечественников отчего-то не прячут его в сейф.
Снаружи дом представлял достаточно живописно сваленные в кучу многочисленные и разнообразные балкончики и терраски. Отовсюду торчали пыльные с плоскими верхушками лесонасаждения. Через пару тройку минут терраски наполнились людьми, которые тут же взялись принимать самые противоестественные, но равно живописные позы, демонстрируя у кого что есть. Кто-то казал миру плитки на животе, кто-то тату и пирсинг, кто-то пугающе развитые молочные железы, кто-то валики жира на оливковых боках. Все говорили гортанно и многословно. Наконец из кустов, скрывающих дверь в давшее мне приют строенье, пританцовывающей, но не слишком ровной походкой вышел Микеле. Он то поднимал, то опускал обе руки, приплясывая делал сложнейшие па, размахивал руками и ногами, и без конца говорил колоссальную массу по всей видимости не слишком связанных между собой слов, по ходу перечисляя добрых полсотни окружающих нас людей по именам. При этом он не разу не ошибся, и главное, не оступился и не упал, что сильно меня удивило, ведь прогуливаясь на каблуках по парапету шириной в ладонь, он совершенно не смотрел под ноги. Как я понял позже, под ноги в Италии смотрят только морально нечистоплотные подонки или же социально неадаптированные аутсайдеры.
Общество оживилось, позы стали рискованнее и причудливей, слова гортанней. Кто-то подпрыгивал, появляясь над живой изгородью по пояс, как тролль из ящика, девица, сидящая тремя террасками выше в сложнейшей зооморфной позиции в забытьи увлеченья чесала правой ногой кончик носа, арабского вида юноша, лысый и с плоской бородой гулял по перилам наподобие Карлсона. Действо, смысл которого был совершенно спрятан от меня за языковым барьером, стремительно росло в интенсивности и стало уж меня припугивать, когда Мик, разом взмахнув обеими руками, подпрыгнув, вскрикнув, и взбив на лету чуб разом остановил весь концерт (пипл замер в тех позах, в каких его застал микелевский кульбит) и спокойно сказал мне на том самом английском, за который Ричард разрубал сарацинов напополам: «Всё, пойдем, пора!». На секунду я предположил, что сейчас все так и останутся стоять, а мы с Микеле уйдём, наподобие двух взбесившихся Хлестаковых из финальной сцены «Ревизора», однако конечно же о «Ревизоре» в описываемых местах никто и не слыхивал. Через минуту, выйдя из каталепсии вся толпа причудливой, и как-то неожиданно многонациональной молоди хлынула с нами прощаться. На прощанье Ермано назвал меня «хорошистом» и пару раз похлопал пониже спины. От этого одетого в спортивный костюм и бейсболку человека я ничего подобного совершенно не ожидал.
Продолжение следуетДорогие друзья!
Красная рыбка терпеть не может молчать, и поэтому с двойным глубоким прискорбием извиняется не только за молчание, но и за некоторое опоздание в отвечаниях на комменты, а уж тем более за неучастие в тех или иных мероприятиях. Во-первых очень уж много и плотно работы, а во-вторых я по вечерам тружусь над вот-этим-вот текстом для замечательного журнала "НА!!!"