То ли в 82-ом, то ли в 83-ем году была в Бостоне конференция "Литература в изгнании".

Теоретически речь на ней должна была идти не только о русской литературе, но практически, естественно, русские заглушили немногочисленных чехов-поляков-венгров. Да и доклады были все по-русски.

Я на ней впервые увидела Синявского и влюбилась. Леший с огромной бородищей, один глаз на нас, другой на Арзамас, Синявский читал доклад о своих первых впечатлениях об Италии, да и вообще о Западе. Он говорил о надёжности Европы, культуры, об избавлении человека, впервые вылетевшего из клетки, от предрассудков и страхов.

Рассказывал о том, что когда самолёт, на котором они с Марьей впервые отправились в Италию, подлетел к Риму, оказалось, что из-за забастовки аэропорт не принмает. Самолёт кружил над городом, а они раздумывали о том, что будет, если в конце концов кончится горючее. Потом он вспомнил про козу, привязанную к колышку, которая что-то жевала под коммунистическим плакатом на окраине какого-то маленького итальянского городка. Рассказывал о падуанском древнем университете, о бюстах учёных в библиотеке. И о неизменных древних холмах Прованса.

Читал Синявский всегда мощно, трубно. Даже и просто доклад. А уж когда он читал "Левый марш", трудно было усидеть на месте, и становилось вполне ясно, что иерихонская труба могла разрушить город.

На этой конференции выступали многие. Не помню уже о чём говорил Наум Мойсеич Коржавин - старик по моим тогдашним представлениям - с симпатичным клоунским лицом. Когда Кожавин кончил говорить, к сцене побежал молодой Аксёнов и помог Коржавину спуститься.

Очень славно выступил человек средних лет Войнович, говорил про каких-то своих знакомых, у которых на стенке сначала был портрет Ленина, потом иконы - о потребности людей к чему-нибудь принадлежать. А закончил он тем, что сказал, что послушав некоторых, удивляется желанию людей из СССР давать советы западным людям - непонятно, чему может научить человек, всю жизнь проведший в тюрьме, людей, живущих на свободе.

Коржавин, Аксёнов, Войнович были тогда примерно одного возраста, и было им примерно столько, сколько мне сейчас. Ну, Коржавин старше лет на 8. Мальчик Аксёнов, дяденька Войнович, старик Коржавин.

Мне тогда ещё не было тридцати, и чужой возраст казался вполне весомым. В моём поколении не умели не видеть возраста, и к великим старухам ходили в гости, помня, что они старухи.

...

Тогда я любила "Ожог", но вовсе не уверена, что могла бы сейчас его читать. Да и "Остров Крым" тогда я читала с удовольствием.

Затоваренная затюренная цветущая жёлтым цветом бочкотара валяется где-то на задворках в траве, привалившись к стенке сарая, и грузят ящиками апельсины из Марокко.

Всё, что Аксёнов писал долгие последние годы, было мне совсем неинтересно. Выпендрёжно, глупо, как-то даже неталантливо. И говорил глупости. И как-то пропал к нему интерес, где-то он остался на задворках памяти, в прошлом, в шестидесятых.

А всё-таки какие прекрасные рассказы "Маленький кит - лакировщик действительности", "Товарищ красивый Фуражкин", "Местный хулиган Абрамашвили", "На полпути к луне"... Живые радостные рассказы из времени, когда мир был юным, и всё было впереди.