Первое, что мы увидели, снижаясь над Нью-Йорком, – это огромные машины, ползущие по широким дорогам. В тогдашней Италии машинки бегали крошечные, игрушечные. А тут – мастодонты. Потом почти все мы, свеженькие эмигранты, обзавелись чудищами погромадней –  машинами выпуска 60-х. В 79-ом американские машины как раз стали уменьшаться – был первый нефтяной кризис, поэтому бензин начали экономить – машины делались меньше, появились неавтоматические коробки передач, скорости на дорогах ограничили до 50 миль в час.

А старых гигантов один мой знакомый профессор-славист называл еврейскими байдарками – за 100 долларов можно было приобрести какого-нибудь пукающего прихрамывающего на одно колесо старичка –  их покупали эмигранты, аспиранты и прочие безденежные люди.

Часть наших попутчиков по самолёту в Нью-Йорке встречали друзья. Завидно было остро, почти до слёз. В голове проносилось – ты выходишь из самолёта, и кто-то родной бросается к тебе. Мы были среди тех, кого встречали только представители Найаны – американской еврейской организации, которая вслед за ХИАСом подхватывала эмигрантов.

Нас отвезли в гостиницу, откуда на следующее утро должны были забрать и отправить на самолёте в Провиденс.

Влажный горячий вечер, и глухая тоска – какое-то вселенское одиночество – сыро, жарко, темно.

Мы отправились на поиски магазина – хотелось есть. Бегемот задал вопрос первому встеченному человеку. Это был огромного роста молодой негр. Он что-то ответил, Бегемот, прилично знавший английский, не понял ни слова.

Сейчас трудно себе представить, каким образом американский, небыстрый в сравнении с британским, английский мог быть таким непонятным. Но по первости всем приходилось тяжко – люди, отлично знавшие язык, всё могли сказать, и их понимали, а они – нет.

Самыми «понятными» были иностранцы, а ещё в Брауновском университете был чудесный мистер Райан – заведующий лингофонным кабинетом. В его обязанности входило подписывать заветные бумажки, удостоверяющие достаточное для поступления в аспирантуру владение языком. И как же красиво, чётко и понятно он говорил. Даже мне в августе, после моих сумасшедших двух месяцев, в которые я только и делала, что учила язык, он дал такую бумажку. Изысканный мистер Райан – не доктор, – мистер, не профессор, – заведующий лингофонным кабинетом.

Но тогда в Нью-Йорке на душной влажной июньской улице нам попался отнюдь не мистер Райан.

Однако магазин, светящий окнами в темноте, нам попался, и мы купили там банку консервированной кукурузы. В России кукуруза была в радость, деликатес редкий это был. После свержения Никиты Сергеича, пытавшегося выращивать её на крайнем севере, кукуруза совсем почти пропала – только на юге бабки её выносили к поездам – початки с солью и с маслом.

В Провиденсе в аэропорту нас встретила средних лет сурового вида женщина Мира из Риги, работавшая в местной еврейской общине.

Она очень чётко держала дистанцию, а мы, небось, хотели, чтоб нас в гости позвал кто-нибудь...

Мира отвезла нас в снятую для нас квартиру. Сейчас-то я понимаю, как нам повезло – длинный двухэтажный многоквартирный дом с опоясывающим балконом был в двух шагах от кампуса. А тогда мы ехали по пригороду, некрасивому однообразному пригороду – двухэтажные дома без особых примет, перед ними газоны, огромные машины припаркованы у тротуаров, пешеходов нет.  Приехали.

Прошли в квартиру. Гостиная, кухонный отсек, белые стены, дверной проём без дверей. В холодильнике громадные куриные ноги, из тех, что потом в России стали называть ножками Буша, апельсиновый сок.

Мира сказала, что в квартире только что был ремонт – в голове промелькнуло – «он же ещё не закончен» – ведь стены белые, и вместо дверей проёмы...

 ...

Курьи ноги я запекла в духовке. Из костей у них проступила кровь, и они были совсем невкусные...

На следующее утро мы вышли на улицу и пошли погулять. Мы были единственными живыми людьми на тротуаре. Перед нами остановилась машина, из неё высунулся человек и спросил: Where is ninety five? Мы стояли, раскрыв рты. Девяносто пять чего? Чего девяносто пять ему нужно???...

Въезд на 95-ую дорогу, interstate вдоль всего восточного побережья, был неподалёку, но мы даже и не знали, что дороги нумеруют.

В тот же день нас посетила миссис Миллер – главная в еврейской общине – женщина-гренадёр под два метра с седыми кудряшками. Она принесла нам библию и сообщила, что если у нас будут какие-то проблемы, так в доме живут евреи, и мы можем к ним обратиться...

Мы вежливо улыбались – почему надо обращаться именно к евреям, зачем нам библия...

...

Станция отправления Ленинград – станция назначения Провиденс.

Душная мокрая летняя ночь. Затерянность.

Продолжение следует.