О нем я узнал от отца лет в восемь. Отец сказал, что это была вынужденная мера, иначе монархисты бы подняли как знамя. Оно и понятно было -- время такое и все такое. Но стрелять в детей и женщин... Это все равно не укладывалось, как-то упиралось углами в хорошо уложенный тетрис, сколько бы я себе про время не говорил.
Вторая вещь -- это Прага. Отец был человек упертый, но информированный. Он с гордостью рассказывал про первую атаку на Чехословакию: "Летит гражданский самолет. Просит срочной аварийной посадки в пражском аэропорту. Ему дают посадку, а оттуда выскакивают десантники и занимают аэропорт без единого выстрела. И потом уже идут транспортники с нашими войсками". Помнится, подлость этой операции (кстати, никогда больше о ней не слышал, может, и легенда?) меня потрясла. Мне конечно, было понятно, что там все были фашисты, что наоборот, операция прошла бескровно. Но подлость... Воспользоваться тем, что тебя пожалели, даже пусть фашисты, обмануть доверие. И еще одна мысль вкрадывалась. Если ВСЕ фашисты (так было по папиным словам) -- и правительство, и все служащие аэропорта -- то... кого ж мы освобождали? Ну пусть бы себе и жили фашистами, раз никого не трогают -- им же хуже! Отец осекся, и сказал, что если бы не мы, там бы были американцы. Ну, тут понятно, аргумент был железный. А осадок все равно остался.
На этот осадок потом лег и Солженицин, и Галич, пришедшие с дисссидентского филфака сестры, и голоса. Лет в 15 произошел слом, тяжелее которого в жизни мало что помню. Осознать, что вся картина мира -- ложь, это не фунт изюму. Мама как-то частично справилась, отец -- нет. Так и колебался с генеральной линией, а когда генеральной линии внезапно не стало (было такое безвременье в начале 90-х даже у коммунистов), растерялся и умер.