|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2011-01-05 10:14:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Введение в старость
Или батареи внутреннего отопления отходят, покряхтывая, то ли снег начинает идти, биться о внешний подоконник.
Знаешь, это всегда так уютно и красиво, когда о подоконник что-нибудь да стукнется.
Из-за штор не слышно что, но кажется, что дождь, так как привычка эта летняя; однако, снег ведь не такой тяжёлый, чтобы оставлять звуковые следы, так что, всё-таки, скорее всего, батарея.
Ну, или птица.
***
Здесь, в Чердачинске, какие-то особенно яркие и насыщенные рассветы - красочные, точно сны за секунду до пробуждения.
Вот как и сейчас - иссини-синий снеговой бэкграунд, конец улицы тает в тёмном тумане, над всем посёлком гирляндами, висят уличные фонари.
Я долго не мог понять отчего фонарей так много, что улицы, если смотреть со стороны спальни, превращаются во взлётные полосы.
Вчера понял: потому что дома, в основном, одноэтажные, сады да огороды дают много пространства, деревья редки и плодово-ягодны, поэтому любой фонарь - как на блюде.
***
Каждый раз, возвращаясь, застаёшь одну и ту же конфигурацию вещей на полках одёжного шкапа и на книжных полках.
Это как если давно не пользовался компьютером (телефоном, фотоаппаратом), а потом берёшь его в поездку (включаешь), заставая внутри свои, и в переносном и в буквальном смысле, автопортреты; то, каким ты был позавчера.
Вещи эти, между тем, требуют некоторого ускорения, усилия, дополнительной сосредоточенности для вживания и нового ими овладевания, оживления - пока тебя не было они слегка окаменели.
Верандой мама называет комнату с наибольшим количеством окон, из-за этого здесь всегда прохладно.
И здесь же, потому что подоконников много и они очень широкие, гнездится максимальное число растений в горшках, цветов, в основном, фиалок.
На веранде холодно, так как веранде положено быть нежилой, хотя она - неотъемлемая часть каменного дома, внутри стен и полы в ней с подогревом.
Все новогодние дни я переживал, что цветам на веранде может быть холодно, но мама успокоила меня, посмотрев на градусник: + 19.
Человек оказывается куда более теплолюбивым растением, нежели фиалки.
***
Папа работает наверху, в своей комнате, увешенной дипломами, фотографиями и авторскими свидетельствами.
В течение дня мама редко поднимается на второй этаж, старается лишний раз не пользоваться лестницей, у неё внизу и диван есть, и телевизор и, разумеется, кухня.
Готовит, кажется, она круглосуточно, я никак не могу поймать (понять) ритм её готовки, отчего кажется, что он связан с её внутренними ритмами, складывающимися в локальные ситуации. Точнее описать сложно.
Еда начинает распространять густые, пряные запахи, подниматься на верх. Тут же появляется папа: "Иду на запах", говорит он.
***
В этом доме, к которому я привыкаю урывками и, оттого, всё ещё не могу привыкнуть, и правда что-то странное творится со звуками и с запахами.
Они тут, как бы это выразиться, распространяются не так, как в моей московской квартире, не так существуют.
Возможно, дело в объёме территории или же в её дыхании, но мне больших трудов стоило завести на Соколе слабо-парфюмированные запахи. L'occitane не раз обогатился на этом стремлении привить аэропортовскому дичку на четвёртом этаже по нечётной Усиевича намеренно рассеянные и нестойкие провансальские запахи, которые с бесследной лёгкостью поглощаются кожей, постельным бельём, воздухом между рам и шариками пыли в углах.
Здесь же, на АМЗ, маме достаточно брызнуть один раз туалетной водой с запахом бледно-розового вишневого цвета и половине ночи обеспечен лёгкий майский бриз.
Что это? Почему так? Откуда и из чего возникает такая стойкость?
Какая невидимая плотность поглощает на Соколе запахи одеколона, любой степени сложности и дороговизны и позволяет наслаждаться их долгими то ли волнами, то ли нотами тут?
***
Рассвет продолжает набирать обороты, подкручивать яркость, ясность. Солнце должно подняться из-за густой рощи, отделяющей нашу улицу от Уфимского тракта.
Ломаные линии зимних деревьев, слившихся в густом экстазе, складываются в жестоковыйную колыбельку, гусли-ясли, внутри которой рождается и раздаётся багряный, багровый, кровяно-алый, кроваво-розоватый, точно кровяными тельцами окружённый, желток.
Такие цвета и такую композицию, с декадентски заломанными, как у Федры, ветвями я встречал только на японских гравюрах, оказавших влияние на Ван Гога. Как-то их привозили в ГМИИ.
Солнце поднимается из тернового венца, растрачивая концентрацию чистого цвета, передавая его небу, впитывающему яркость, растворяющуюся в чистой радости, растянутой над посёлком.
Небо становится сочнее и разнообразнее, одна розовато-фиолетовая кишка горячего пара, стелющегося из трубы возле казармы чего стоит!
Ползёт, стелется поверх барьеров, вдаль от солнца, непрерывная и живая. Откачивает небытие, постоянно сгущающееся тромбами.
***
Каждый раз, уезжая, чего-то не успеваешь. Основного и не успеваешь. Давно уже перестал строить планы, живу здесь как получится, сплю, в основном. Отсыпаюсь.
Это ведь серьёзное заблуждение, думать, что вещи замирают, в ожидании тебя, ждут, когда ты приедешь, чтобы послужить тебе , на напёрсток-глоток, ещё раз.
На самом деле, это ты ждёшь не их, забытых, но своего возвращения сюда, где спотыкаешься о них взглядом и снова включаешься в них, пытаясь отменить собственное здесь-несуществование.
А у них своё собственное бытие, по личным траекториям которого они медленно живут-доживают.
Может быть, разрушаются, а, может быть, нет.
Ещё и тебя переживут и всех прочих, совсем забытые.
Или батареи внутреннего отопления отходят, покряхтывая, то ли снег начинает идти, биться о внешний подоконник.
Знаешь, это всегда так уютно и красиво, когда о подоконник что-нибудь да стукнется.
Из-за штор не слышно что, но кажется, что дождь, так как привычка эта летняя; однако, снег ведь не такой тяжёлый, чтобы оставлять звуковые следы, так что, всё-таки, скорее всего, батарея.
Ну, или птица.
***
Здесь, в Чердачинске, какие-то особенно яркие и насыщенные рассветы - красочные, точно сны за секунду до пробуждения.
Вот как и сейчас - иссини-синий снеговой бэкграунд, конец улицы тает в тёмном тумане, над всем посёлком гирляндами, висят уличные фонари.
Я долго не мог понять отчего фонарей так много, что улицы, если смотреть со стороны спальни, превращаются во взлётные полосы.
Вчера понял: потому что дома, в основном, одноэтажные, сады да огороды дают много пространства, деревья редки и плодово-ягодны, поэтому любой фонарь - как на блюде.
***
Каждый раз, возвращаясь, застаёшь одну и ту же конфигурацию вещей на полках одёжного шкапа и на книжных полках.
Это как если давно не пользовался компьютером (телефоном, фотоаппаратом), а потом берёшь его в поездку (включаешь), заставая внутри свои, и в переносном и в буквальном смысле, автопортреты; то, каким ты был позавчера.
Вещи эти, между тем, требуют некоторого ускорения, усилия, дополнительной сосредоточенности для вживания и нового ими овладевания, оживления - пока тебя не было они слегка окаменели.
Верандой мама называет комнату с наибольшим количеством окон, из-за этого здесь всегда прохладно.
И здесь же, потому что подоконников много и они очень широкие, гнездится максимальное число растений в горшках, цветов, в основном, фиалок.
На веранде холодно, так как веранде положено быть нежилой, хотя она - неотъемлемая часть каменного дома, внутри стен и полы в ней с подогревом.
Все новогодние дни я переживал, что цветам на веранде может быть холодно, но мама успокоила меня, посмотрев на градусник: + 19.
Человек оказывается куда более теплолюбивым растением, нежели фиалки.
***
Папа работает наверху, в своей комнате, увешенной дипломами, фотографиями и авторскими свидетельствами.
В течение дня мама редко поднимается на второй этаж, старается лишний раз не пользоваться лестницей, у неё внизу и диван есть, и телевизор и, разумеется, кухня.
Готовит, кажется, она круглосуточно, я никак не могу поймать (понять) ритм её готовки, отчего кажется, что он связан с её внутренними ритмами, складывающимися в локальные ситуации. Точнее описать сложно.
Еда начинает распространять густые, пряные запахи, подниматься на верх. Тут же появляется папа: "Иду на запах", говорит он.
***
В этом доме, к которому я привыкаю урывками и, оттого, всё ещё не могу привыкнуть, и правда что-то странное творится со звуками и с запахами.
Они тут, как бы это выразиться, распространяются не так, как в моей московской квартире, не так существуют.
Возможно, дело в объёме территории или же в её дыхании, но мне больших трудов стоило завести на Соколе слабо-парфюмированные запахи. L'occitane не раз обогатился на этом стремлении привить аэропортовскому дичку на четвёртом этаже по нечётной Усиевича намеренно рассеянные и нестойкие провансальские запахи, которые с бесследной лёгкостью поглощаются кожей, постельным бельём, воздухом между рам и шариками пыли в углах.
Здесь же, на АМЗ, маме достаточно брызнуть один раз туалетной водой с запахом бледно-розового вишневого цвета и половине ночи обеспечен лёгкий майский бриз.
Что это? Почему так? Откуда и из чего возникает такая стойкость?
Какая невидимая плотность поглощает на Соколе запахи одеколона, любой степени сложности и дороговизны и позволяет наслаждаться их долгими то ли волнами, то ли нотами тут?
***
Рассвет продолжает набирать обороты, подкручивать яркость, ясность. Солнце должно подняться из-за густой рощи, отделяющей нашу улицу от Уфимского тракта.
Ломаные линии зимних деревьев, слившихся в густом экстазе, складываются в жестоковыйную колыбельку, гусли-ясли, внутри которой рождается и раздаётся багряный, багровый, кровяно-алый, кроваво-розоватый, точно кровяными тельцами окружённый, желток.
Такие цвета и такую композицию, с декадентски заломанными, как у Федры, ветвями я встречал только на японских гравюрах, оказавших влияние на Ван Гога. Как-то их привозили в ГМИИ.
Солнце поднимается из тернового венца, растрачивая концентрацию чистого цвета, передавая его небу, впитывающему яркость, растворяющуюся в чистой радости, растянутой над посёлком.
Небо становится сочнее и разнообразнее, одна розовато-фиолетовая кишка горячего пара, стелющегося из трубы возле казармы чего стоит!
Ползёт, стелется поверх барьеров, вдаль от солнца, непрерывная и живая. Откачивает небытие, постоянно сгущающееся тромбами.
***
Каждый раз, уезжая, чего-то не успеваешь. Основного и не успеваешь. Давно уже перестал строить планы, живу здесь как получится, сплю, в основном. Отсыпаюсь.
Это ведь серьёзное заблуждение, думать, что вещи замирают, в ожидании тебя, ждут, когда ты приедешь, чтобы послужить тебе , на напёрсток-глоток, ещё раз.
На самом деле, это ты ждёшь не их, забытых, но своего возвращения сюда, где спотыкаешься о них взглядом и снова включаешься в них, пытаясь отменить собственное здесь-несуществование.
А у них своё собственное бытие, по личным траекториям которого они медленно живут-доживают.
Может быть, разрушаются, а, может быть, нет.
Ещё и тебя переживут и всех прочих, совсем забытые.
