| |||
|
|
За подкладкой Несовпадение двух времён - личного и информационно-событийного - вот что рвёт наше восприятие, выделяя дополнительную энергию нашего распада. Раньше такие трагедии, как нынешняя в Японии или в Ливии, в Домодедово или Беслане (несть им числа) перемалывались годами, оставляя неизгладимый след на всю жизнь. Становились, как минимум, вехами. Точками отсчёта. раньше трагедии превращались в точки невозврата, дополнительно оформляя линейность пройденного и пережитого. Нынешнее буксование внутри медийного болота хорошо показывает насколько далеко мы ушли от христианского мироощущения. И насколько изменилось само это ощущение общего времени, которое, с какого-то времени, перестало быть общим. Тоже, ведь, один из наивных способов не победить, но попытаться отменить смерть. Когда с тобой происходит что-то неотменимое, когда ты очередной раз утыкаешься в стену невозможного (о, это такая бесконечная и высоченная китайская стена, заслоняющая собой горизонт и не оставляющая тебе ничего, кроме кусочка Стекло (тонкая слюдяная или ледяная плёнка, похожая на тот тонкий слой льда, которым сегодня покрыт асфальт и трещины в асфальте) вырабатывается одновременно кожей и окружающей тебя колючей действительностью - твоей собственной реальностью, притупляющей в этот миг свои нервные окончания. Такие ощущения описывали люди, вернувшиеся с допроса на Лубянке - идёшь по улице, среди людей, но уже не с ними, отделённый от них невидимым барьером. Такое ощущение раскола между личным и общим временем описывает в начале "Архипелага Гулага" Солженицын - когда его везли в грузовом коробе по улицам и было слышно безмятежные голоса людей, ничего не знавших ни о его собственной перемене участи, ни о том, что нависло и над ними тоже. Теперь эту разобщённость, расколотость нам приносят каждый день "с доставкой на дом", прямо в койку. Обычное такую отделённость изображают абсурдной, кафкианской, словно бы пугаясь её неуместной повсеместности. |
||||||||||||||