|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2011-04-26 19:25:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Натали Дессей на Пасхальном фестивале. КЗЧ
Проблема (понимаемая как сила и слабость) оркестра Мариинского театра в его имманентности, в том, что он существует вне расписаний и градаций, задавая собственное изменение качества. Играют качественно, но неинтересно (без мессаджей и интерпретаций, хотя механическим воспроизведением, точнее, обозначением музыки это же не назовёшь? При том, что сочинение именно что обозначается и воспроизводится как по нотам, занимающим, правда, глубину и ширину). Есть ремесленные складки и шероховатости, но отсутствуют смысловые заусеницы, цепляющие тебя так, чтобы стать твоим личным событием.
Но иногда, всё-таки, со-бытие возникает, как в концертом исполнении оперы Доницетти "Лючия ди Ламмермур", когда родовая травма происхождения манеры (оркестр при музыкальном театре) уже не скрывается за оригинальностью программы, но честно служит своему первому предназначению.
Когда пунктум вынесен вовне (а не так, как случилось в понедельник во время концерта-открытия Х Пасхального фестиваля с Мацуевым, целиком поглощённым цельным стадиумом симфонического облака), овнешнён и более не принадлежит имманентности - что позволяет и оркестру подтянуть внутренние колки и колодки, подгоняя самого себя грузилом дополнительной цели.
Театральные или оркестровые любят нерядовые концерты, когда повод щекочет нервы и обостряет эмоцию. Будь это показ для комиссии из Москвы, выезд на XIX парт конференцию, представление памяти каких-нибудь жертв (Чернобыля, Японии, Холокоста, Беслана), так и здесь - исключительное качество колоратурного сопрано Натали Дессей отстроило и перераспределило звучание, лишив его имманентности и экстравертной воронки; оказалось, что добавление чужеродного качества способно выпрямить картинку.
И тогда ты отчётливо начинаешь ощущать собственное превращение в слух.
Концертное исполнение начиналось рядовым и самым обычным образом - то есть, поставленным на поток, между беглыми гастролями (изучив расписание Пасхального фестиваля я увидел, что оркестр будет играть Пятую Малера дважды в один день, причём, в разных городах!) и банкетами, фастфудом - увертюра, баритон, сопрано... пока не вступила в строй Лючия ди Леммермур - худая, в красном платье, превратившая себя в совершеннейший акустический прибор Натали Дессей.
И тут, почти мгновенно, всё отстроилось и перевернулось, стало прозрачным и понятным, доступным.
Если другие певцы (правда, не особенно приспособленные к бельканто) посылали свои голоса в зал (и ты слышал, как, проделав определенную траекторию, голос достигал твоего слуха и оседал на краешках ушей), то Дессей затопила своим сопрано весь округ Зала Чайковского, превратив его в единый бассейн собственного звука.
Звук этот не просачивался, но властно проникал сквозь ушные раковины, глазницы и ноздри, делая видимым объём твоего черепа; превращая уже тебя самого в акустическую систему, в музыкальный инструмент, похожий, ну, например, на арфу - такой звукоизвлекатель или же приёмник звуковых волн, который цеплялся за твоё нутро и создавал в нём очаги собственной жизни.
И тогда, резонируя, тело твоё тоже начинает звучать, и чу, мгновения спустя, внутренняя взрывная звуковая волна начинает биться о границы тела, покрытого кожей, обжигая его изнутри, из-за чего кожа точно начинает сходить слоями. Слой за слоем. Точно ты смотришь на очень ускоренной перемотке как покров обжигается, облезает, как миг спустя возникает розовое озерцо рубца, после которого нарастает новый кожный слой, сменяемый очередным внутренним ожогом.
Поразительное, ранее не переживаемое ощущение, вызванное, вероятно, мощью голоса, правильностью обращения с ним и совершенством подачи - Дессей двигалась так, точно распределяла звуковые волны, окрашивая их в цвета всего светового спектра - и каждая из частей ленты, желающей знать где сидит фазан, производила впечатление законченного совершенства.
При том, что подчас оркестр заглушал певцов (и даже Дессей), топил их в напористом, пористом густом звуке, отвлекая, вслед за разбросанностью вычурной партитуры, но снова вступала Дессей и голос её, точно шнуровка, сжимал пространство в гомогенное единство, исчезавшее как только она прекращала петь.
Катарсис, начинавшийся копиться на ободке сочувствия, тут же рассасывался, в результате я не кончил, а только устал от постоянных взлётов и обрушений вниз, возможно, надо было слушать эти будто бы легко выдуваемые (точно птичка щебечет) колоратуры в какой-нибудь более душещипательной опере. Или же в сочетании с другим оркестром.
Проблема (понимаемая как сила и слабость) оркестра Мариинского театра в его имманентности, в том, что он существует вне расписаний и градаций, задавая собственное изменение качества. Играют качественно, но неинтересно (без мессаджей и интерпретаций, хотя механическим воспроизведением, точнее, обозначением музыки это же не назовёшь? При том, что сочинение именно что обозначается и воспроизводится как по нотам, занимающим, правда, глубину и ширину). Есть ремесленные складки и шероховатости, но отсутствуют смысловые заусеницы, цепляющие тебя так, чтобы стать твоим личным событием.
Но иногда, всё-таки, со-бытие возникает, как в концертом исполнении оперы Доницетти "Лючия ди Ламмермур", когда родовая травма происхождения манеры (оркестр при музыкальном театре) уже не скрывается за оригинальностью программы, но честно служит своему первому предназначению.
Когда пунктум вынесен вовне (а не так, как случилось в понедельник во время концерта-открытия Х Пасхального фестиваля с Мацуевым, целиком поглощённым цельным стадиумом симфонического облака), овнешнён и более не принадлежит имманентности - что позволяет и оркестру подтянуть внутренние колки и колодки, подгоняя самого себя грузилом дополнительной цели.
Театральные или оркестровые любят нерядовые концерты, когда повод щекочет нервы и обостряет эмоцию. Будь это показ для комиссии из Москвы, выезд на XIX парт конференцию, представление памяти каких-нибудь жертв (Чернобыля, Японии, Холокоста, Беслана), так и здесь - исключительное качество колоратурного сопрано Натали Дессей отстроило и перераспределило звучание, лишив его имманентности и экстравертной воронки; оказалось, что добавление чужеродного качества способно выпрямить картинку.
И тогда ты отчётливо начинаешь ощущать собственное превращение в слух.
Концертное исполнение начиналось рядовым и самым обычным образом - то есть, поставленным на поток, между беглыми гастролями (изучив расписание Пасхального фестиваля я увидел, что оркестр будет играть Пятую Малера дважды в один день, причём, в разных городах!) и банкетами, фастфудом - увертюра, баритон, сопрано... пока не вступила в строй Лючия ди Леммермур - худая, в красном платье, превратившая себя в совершеннейший акустический прибор Натали Дессей.
И тут, почти мгновенно, всё отстроилось и перевернулось, стало прозрачным и понятным, доступным.
Если другие певцы (правда, не особенно приспособленные к бельканто) посылали свои голоса в зал (и ты слышал, как, проделав определенную траекторию, голос достигал твоего слуха и оседал на краешках ушей), то Дессей затопила своим сопрано весь округ Зала Чайковского, превратив его в единый бассейн собственного звука.
Звук этот не просачивался, но властно проникал сквозь ушные раковины, глазницы и ноздри, делая видимым объём твоего черепа; превращая уже тебя самого в акустическую систему, в музыкальный инструмент, похожий, ну, например, на арфу - такой звукоизвлекатель или же приёмник звуковых волн, который цеплялся за твоё нутро и создавал в нём очаги собственной жизни.
И тогда, резонируя, тело твоё тоже начинает звучать, и чу, мгновения спустя, внутренняя взрывная звуковая волна начинает биться о границы тела, покрытого кожей, обжигая его изнутри, из-за чего кожа точно начинает сходить слоями. Слой за слоем. Точно ты смотришь на очень ускоренной перемотке как покров обжигается, облезает, как миг спустя возникает розовое озерцо рубца, после которого нарастает новый кожный слой, сменяемый очередным внутренним ожогом.
Поразительное, ранее не переживаемое ощущение, вызванное, вероятно, мощью голоса, правильностью обращения с ним и совершенством подачи - Дессей двигалась так, точно распределяла звуковые волны, окрашивая их в цвета всего светового спектра - и каждая из частей ленты, желающей знать где сидит фазан, производила впечатление законченного совершенства.
При том, что подчас оркестр заглушал певцов (и даже Дессей), топил их в напористом, пористом густом звуке, отвлекая, вслед за разбросанностью вычурной партитуры, но снова вступала Дессей и голос её, точно шнуровка, сжимал пространство в гомогенное единство, исчезавшее как только она прекращала петь.
Катарсис, начинавшийся копиться на ободке сочувствия, тут же рассасывался, в результате я не кончил, а только устал от постоянных взлётов и обрушений вниз, возможно, надо было слушать эти будто бы легко выдуваемые (точно птичка щебечет) колоратуры в какой-нибудь более душещипательной опере. Или же в сочетании с другим оркестром.
