Тело в дело

Реакция на звучание музыки многое объясняет и в каких-то иных наших занятиях. Музыка насквозь физиологична и, в первую очередь, влияет своими резонансами и колебаниями на тело, которое, уже во вторую очередь, подстраивает-перестраивает под влиянием этих самых физиологических воздействий то, что мы привычно называем "душой".
Но грубость материи, безусловно, первична - она воздействует (и лучшие из композиторов, хорошо знающие законы восприятия, выстраивают свои симфонические, оперные или какие угодно сочинения таким образом, чтобы учитывать последствия этих последовательностей - собственно, на этой почве и возникают устойчивые композиционные решения, каноны) мощью своего регистра для того, что переплавить конкретную телесную дрожь в трепет духовных порывов, ощутить которые практически невозможно.
Сначала ты анализируешь свои волнения, чем и как они вызваны, а потом, на стадии, облечения (облекания) в слова переводишь их из телесного регистра на какой-то более высокий уровень.
Собственно, таким образом, по такой схеме, на нас воздействует всё извне привходящее - от еды до молитвы и снов, зажигающихся от впечатлений дня.
Если хорошенько подумать, то такие реакции лучше всего доказывают и смертность тела и отсутствие бессмертия души, являющейся всего лишь производным работы клеток твоего организма.


Имея полный боекомплект сочинений классиков, мы сидим как бы на крыше, с которой, одновременно, видно во все стороны света.
Такова особенность нашего положения - пока Мендельсон не открыл заново Баха, многие поколения прошли мимо него, а мы знаем всё, чем закончится и какая в финале пребудет мораль.
Точно так же и Пушкина мы можем переживать в небывалой для XIX и даже ХХ века целостности - ведь все неопубликованное открывалось не сразу, постепенно.
Какой-нибудь Мясковский, сочиняя на Николиной Горе очередную симфонию, не мог себе представить чем в это же самое время занимается Стравинский или Шёнберг, а мы знаем - комплект симфоний Дворжака стоит на моей полке рядом с собранием сочинений Сметаны, полным боекомплектом фортепианных сочинений Шумана, Шуберта, Шопена и Листа, так что в любой момент можно произвести каталогизацию, выщелкнув из пачки любую сигарету.

Это похоже на Украину, которая вся сплошь, целиком - провинция, поэтому грань между городом и деревней здесь стёрта, и в Киеве, в принципе, живут такие же люди, как в Шёстке и в Днепропетровске, между ними нет такой принципиальной разницы как между жителем Москвы и Чердачинска.
Отсутствие границ и страт делает наше восприятие, несмотря на всю его оснащённость и постоянное подпитывание самой качественной информацией, сугубо провинциальным. Тем более, что центра больше нет. Нигде.
Наличие бесконечного количества возможностей сковывает волю и ограничивает творческое начало, новый оригинальный шаг более невозможен - и дело тут не столько в постмодерне, сколько в завале и надрыве, вызванном неограниченным количеством делений, страт: ведь добровольно от такого не отказываются. Просто невозможно. Так уж человек устроен.
Поэтому мы обречены мельчать вместе с постоянными дополнениями к основному корпусу.

...территория крыши ограничена, вниз не спрыгнешь, вверх не подтянешься; ощущение простора, загибающегося за линию горизонта, временно заменяет чувство непокоя, вызванного собственной недореализованностью.
Зато мы теперь можем проводить бессмысленное количество цепочек в синхронии и диахронии, нажимая на любых классиков точно на клавиши своих потребностей.
Какого композитора (художника, писателя) вы предпочитаете в это солнечное время суток? А в пору цветения черёмухи? А во время сизого дождя? А если дождь расшалится и превратится в ливень?
Если Малер - то в чьём исполнении? Есть Бетховен то в какой интерпретации? Магазин выкатывает полку траурных Седьмых, пасторальных Первых, бессмысленных Девятых, так и до квартетов не доберёшься, а есть ведь ещё квинтеты, трио и переклички между вороном и арфой фортепиано и виолончелью.
Послушайте, пожалуйста, Берлиоза и ваше чувство мистического и инфернального окажется насыщенным до предела, так что необходимость собственного визионерства отпадает раз и навсегда, два и навсегда, три и навсегда.
И раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три.