|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2011-06-20 04:17:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Ночь в опере
Тиха израильская ночь; как и любое южное пространство, отходящее от дневного зноя и медленно выпускающее его из себя, мгла, накрывшая город Рамат-Ган, создаёт особое акустическое пространство, в котором отдельные звуки особенно отчётливы, но в целом тишь и гладь.
Ухо отдыхает. Коммунальная квартира многоквартирного дома ушла с большой перемены в сон.
Если только не проедет кабриолет с громкими низами из радиоприёмника.
Предельно оперная луна нависает над многочисленными телеантеннами, окрашивая облака, точно уголки носового платка в свою сочную лимфу.
Заслышав шевеление возле мусорных баков, я уже знаю, что это не бомжи, но коты.
Особенно один активен – с чёрной кляксой на всю физиономию, он тут царь горы. Но есть и ещё пара-другая, с хвостами антеннами.
А тут ещё со стороны улицы забежали два бездомных пса.
Это и их территория тоже – оббегают, сосредоточенно, большой, выцветше-пегий и, следом за ним, шавка поменьше, светло-коричневого окраса.
Пошукали в мусорке, пометили сваи многоквартирника и потрусили по дворику на соседнюю улицу.
Псы и коты сосуществуют в одном пространстве, но не пересекаются – точно трамвайные и троллейбусные маршруты, у каждого своя «травка»; так и сожительствуют, бок о бок, демонстративно игноря друг друга, кося на соседей, но, при этом, транслируя полную свою авнономнию.
Жара выходит с неслышимым свистом, точно воздух из сдувшегося воздушного шарика; ну, да, из полусферы.
Пока бродили по каньону, выбирая тапки и шорты, стемнело.
Пока выбирали, привыкли к прохладе, вышли к звездам – как в пар попали, в горячую духоту, растворяющуюся узорами вокруг тебя, умозрительными татуировками впечатываясь в тело.
Растекаясь хлопьями размокшего аспирина, точно акварель по влажному листу.
Лето опрокинуто в детство, в страну вечных каникул; не сейчас и не мной замечено, что в холод всё к чему прикасаешься увеличивает холод, а в жару любое тепло многократно увеличивает тепло – даже люстра, горящая в пять рожков под потолком, не говоря уже о системном блоке.
Генка, не обижайся – всё это вопрос привычки и если есть в моих путевых заметках общая тема, то она не про климат, а про автоматизм жизни и способы его нарушения.
Поэтому и перепрыгиваешь из одного агрегатного состояния в другое, посверкивая на стыках.
Для этого, в основном, перемещения и необходимы – чтобы восстановить стёртую от многократных кровообращений чувствительность.
Чтобы снять одну кожу и надеть другую, при этом внутренне особенно не меняясь.
Важно, что эта климатическая непрерывность не имеет разрешения, она не сменяется чем-то иным, но длится остановившейся кардиограммой до самого морского побережья, где ветрено и синее-синее небо, в котором, кажется, тоже можно искупаться.
Израиль – это плоская страна, гордящаяся присутствием на карте (топограф вероятно был в азарте, а жители теперь – заложниками, что ж…, таков свободный выбор господинов, ведь переезд сюда – свободный выбор.
Почти всегда – и выбор, и свободный, из-за чего свободы – выше низкорослых крыш), постоянно утыкающаяся в собственную невозможность и легко эту невозможность, даже большую умозрительность, нежели в России, преодолевающая.
Но, при этой невозможности разрешения, которая не копится, но оседает внутри, растворяясь в организме и делая его более жароустойчивым, в мире дворов и улиц разлита успокоенность, граничащая с негой.
Никакой фрустрации или пересечений – все на разных орбитах, точно только и делали, что воспитывались на разбросанных по Ютландии тихих хуторах.
Другое дело, что ощущение собственной исключительности здесь глубоко не законспирировано, как у марсиан-викингов, но широко разбрызгивается, вместе с обмылками русского языка.
Каждый сам себе государство. Каждый день – отдельная книга.
Поездка превращается в полочку передвижной (походной) библиотеки: всё своё ношу.
Вот ведь парадокс – когда всё в стране близко (этим придорожные миндальные пирожные Дания и Израиль так похожи), рукой подать, карта местной жизни кажется бесконечной и растягивается, обрываясь в неизвестность.
Это Париж или Россия кажутся обозримыми с любого места, тогда как островные государства, даже если они и окружены не водой, но пустынями и враждебностью, однажды становясь реальностью вдруг потягиваются, похрустывая конечностями, удлиняются за горизонт, куда не попадёшь, сколь бы длительной не была твоя поездка.
Для того, чтобы попасть за горизонт в любом из этих здесь нужно жить и прожить большую часть своей сознательной.
Так что мне ничего не светит, кроме нескольких моментальных ментальных слайдов.
Тиха израильская ночь; как и любое южное пространство, отходящее от дневного зноя и медленно выпускающее его из себя, мгла, накрывшая город Рамат-Ган, создаёт особое акустическое пространство, в котором отдельные звуки особенно отчётливы, но в целом тишь и гладь.
Ухо отдыхает. Коммунальная квартира многоквартирного дома ушла с большой перемены в сон.
Если только не проедет кабриолет с громкими низами из радиоприёмника.
Предельно оперная луна нависает над многочисленными телеантеннами, окрашивая облака, точно уголки носового платка в свою сочную лимфу.
Заслышав шевеление возле мусорных баков, я уже знаю, что это не бомжи, но коты.
Особенно один активен – с чёрной кляксой на всю физиономию, он тут царь горы. Но есть и ещё пара-другая, с хвостами антеннами.
А тут ещё со стороны улицы забежали два бездомных пса.
Это и их территория тоже – оббегают, сосредоточенно, большой, выцветше-пегий и, следом за ним, шавка поменьше, светло-коричневого окраса.
Пошукали в мусорке, пометили сваи многоквартирника и потрусили по дворику на соседнюю улицу.
Псы и коты сосуществуют в одном пространстве, но не пересекаются – точно трамвайные и троллейбусные маршруты, у каждого своя «травка»; так и сожительствуют, бок о бок, демонстративно игноря друг друга, кося на соседей, но, при этом, транслируя полную свою авнономнию.
Жара выходит с неслышимым свистом, точно воздух из сдувшегося воздушного шарика; ну, да, из полусферы.
Пока бродили по каньону, выбирая тапки и шорты, стемнело.
Пока выбирали, привыкли к прохладе, вышли к звездам – как в пар попали, в горячую духоту, растворяющуюся узорами вокруг тебя, умозрительными татуировками впечатываясь в тело.
Растекаясь хлопьями размокшего аспирина, точно акварель по влажному листу.
Лето опрокинуто в детство, в страну вечных каникул; не сейчас и не мной замечено, что в холод всё к чему прикасаешься увеличивает холод, а в жару любое тепло многократно увеличивает тепло – даже люстра, горящая в пять рожков под потолком, не говоря уже о системном блоке.
Генка, не обижайся – всё это вопрос привычки и если есть в моих путевых заметках общая тема, то она не про климат, а про автоматизм жизни и способы его нарушения.
Поэтому и перепрыгиваешь из одного агрегатного состояния в другое, посверкивая на стыках.
Для этого, в основном, перемещения и необходимы – чтобы восстановить стёртую от многократных кровообращений чувствительность.
Чтобы снять одну кожу и надеть другую, при этом внутренне особенно не меняясь.
Важно, что эта климатическая непрерывность не имеет разрешения, она не сменяется чем-то иным, но длится остановившейся кардиограммой до самого морского побережья, где ветрено и синее-синее небо, в котором, кажется, тоже можно искупаться.
Израиль – это плоская страна, гордящаяся присутствием на карте (топограф вероятно был в азарте, а жители теперь – заложниками, что ж…, таков свободный выбор господинов, ведь переезд сюда – свободный выбор.
Почти всегда – и выбор, и свободный, из-за чего свободы – выше низкорослых крыш), постоянно утыкающаяся в собственную невозможность и легко эту невозможность, даже большую умозрительность, нежели в России, преодолевающая.
Но, при этой невозможности разрешения, которая не копится, но оседает внутри, растворяясь в организме и делая его более жароустойчивым, в мире дворов и улиц разлита успокоенность, граничащая с негой.
Никакой фрустрации или пересечений – все на разных орбитах, точно только и делали, что воспитывались на разбросанных по Ютландии тихих хуторах.
Другое дело, что ощущение собственной исключительности здесь глубоко не законспирировано, как у марсиан-викингов, но широко разбрызгивается, вместе с обмылками русского языка.
Каждый сам себе государство. Каждый день – отдельная книга.
Поездка превращается в полочку передвижной (походной) библиотеки: всё своё ношу.
Вот ведь парадокс – когда всё в стране близко (этим придорожные миндальные пирожные Дания и Израиль так похожи), рукой подать, карта местной жизни кажется бесконечной и растягивается, обрываясь в неизвестность.
Это Париж или Россия кажутся обозримыми с любого места, тогда как островные государства, даже если они и окружены не водой, но пустынями и враждебностью, однажды становясь реальностью вдруг потягиваются, похрустывая конечностями, удлиняются за горизонт, куда не попадёшь, сколь бы длительной не была твоя поездка.
Для того, чтобы попасть за горизонт в любом из этих здесь нужно жить и прожить большую часть своей сознательной.
Так что мне ничего не светит, кроме нескольких моментальных ментальных слайдов.
