То, что на поверхности

Спокойная реакция на свою работу – нормальная реакция профессионала, сделавшего своё дело.
Профи прекрасно знает, что не обязан всем нравится и, хулу и клевету приемля равнодушно, он делает то, что считает нужным.
Я никак не мог понять истерик при восприятии статей Топорова или Лямпорта, нарочитое "хамство" которых является сугубо литературным жестом.
Тем более, что обычно истерикуют люди, чья серьёзность по отношению к себе превышает отпущенные этим людЯм таланты; люди, в силу мизерности своих дарований вынужденные озираться на каждый чих, способный снести их долго и тщательно выстраиваемые репутации к нулю.
Это реакции людей, не уверенных в собственной писанине, а, значит, боящихся её отстаивать в публичном поле, а не в теплице собственного литобъединения.

Так было всегда, и читая дневники Гонкуров, постоянно страдавших от нападок прессы, лишний раз убеждаешься в том, что критики, не стесняющиеся в выражениях – нормальные издержки публичной профессии, приучающей держать удар.
Если, конечно, ты профессионал, профессиональный литератор, привыкший к работе в общем поле, а не лукавый спекулянт, окололитературный напёрсточник, использующий неполиткорретные выпады противников (странно вообще ждать политкорректности от литературы, за исключением того случая, когда в тебе, кроме политкорректности, нет ничего, в том числе и таланта), в качестве разменной монеты.

Гонкуров возмущали несправедливые нападки литературных противников (больше всего Эдмона возмутили прижизненные похороны Альфонса Доде), что не мешало ему отвечать им в том же ключе – едкими публичными письмами и новыми произведениями, в которых они выводили своих противников (как Пелевин, смеявшийся в своих текстах над Немзером и Басинским) в карикатурном плане.


Пелевин – писатель, его реакции писательские.
Качество реакции каким-то странным образом завязано на уровень профессионализма и профессиональной честности.
По тому, как человек реагирует на критику, можно составить представление о степени его талантливости и профессиональной вменяемости.
Это, если хотите, тест и тест прямой, даже не косвенный.

Комические обвинения еврея Топорова в антисемитизме (что ж тогда говорить о текстах главного израильского классика Гробмана?), Галковского - в том, что он сошёл с ума, Лямпорта – в хамстве, меня – в пособничестве негодяям от людей, претендующих на писательский статус, говорит о том насколько измельчала эта порода.
В первую очередь, в человеческом, а во вторую очередь, в профессиональном смысле.

Ведь им даже в голову не может прийти, что это, вообще-то, нормально – форсировать голос, нападать, осыпать то что кажется возмутительным эффектной риторической бранью.
Кроме прочего, эти незнайки даже не догадываются, что упускают единственный шанс почувствовать себя взрослым и причастным к нормальному, а не вымученному процессу, искусственно синтезированному в пробирке взаимных реверансов.

Тут ведь вот какой есть очевидный момент – литературная критика является таковой, если судит литературное произведение.
А если под видом литературы критикам подсовывают фуфло, литературой не являющееся, то как его судить по законам литературы?
Это невозможно. Оттого и особенно логичен переход на личности.
Тем более, когда в общем информационном пространстве существуют нуже даже не тексты, а стратегии или претензии на место в иерархии.

Раньше мне этот когнитивный диссонанс казался комичным и очевидным, забавлял меня; теперь же я вижу всё больше и больше людей, воспитанных на подменах и убеждённых в том, что такие псевдокритерии являются единственно возможным.
Тут случай, когда затусовавшись, тусовка доеблась до мышей, пищащих и возмущающихся тем, что они запутались в одеждах Гулливеров, их росту не предназначенных.
Эти мыши не понимают для чего им нужна такая одежда на вырост; вот и пытаются установить свои серые мышиные порядки в мире, к сути которого они не имеют никакого отношения.
Сердиться на мышей мешает жалость.





Сам я против неестественности любого сорта, в которую [помимо прочего] входит и форсирование стиля, которое не кажется мне продуктивным, однако, я не против литературы и подлинного литературного темперамента.
Да-да, я не против всего подлинного.