| Карта и территория |
[31 Mar 2014|09:49pm] |
Еще совсем недавно я не понимал социальных конфликтов современности. Прочитал в интервью Уальбека про то, что для успеха следует говорить современникам неприятные слова, долго перебирал варианты того, что же такого можно высказать товарищам по общему несчастью, и не находил что. Некоторые мои нервные окончания удивительно коротковаты. Бывают такие люди с короткими руками, например. А у меня есть области "слепых пятен", в которых я плаваю без ощущения какого бы то ни было дна и берегов. Помню, в отрочестве и даже университетской юности, меня даже тревожило отсутствие "собственных интересов", так как у всех вокруг оно было явно выражено и помогало ориентироваться в жизни. "Свой интерес" - это нечто идеологии, точнее, методологии, дающей ощущение твердой почвы под ногами.
Неоднократно наезжая в Киев, я все время пытался поймать и сформулировать разницу между русскими и украинцами, между Россией и Украиной. Это же очень интересно и крайне сложно - разобраться в оттенках одного и того же; кажется, путевые жанры для того и нужны, чтобы ловить и выказывать градации и переходы одного <пространства> в другое. Только в прошлый свой приезд, кажется, мне впервые удалось нащупать что-то более ощутимое, нежели фонетика или графика шрифтов - через ощущения внутри киевских музеев классического искусства; то есть, через то, что мне ближе и понятнее, чем многое другое.
Жизнь упрощается или усложняется, если вдруг расклад того, что еще совсем недавно казалось тебе диалектически неоднозначным, становится угрюмо, до прямолинейности, простым?
( элементарные частицы )
|
|
| Тщеславие вместо жадности или Как работает экономика интереса |
[07 Aug 2013|02:43pm] |
Рекламная компания, развешавшая по Чердачинску портреты классиков (Чехова, Горького, Есенина), которых пираты лишают не только денег, но и литературной судьбы (обрекая Чехова так и оставаться уездным лекарем – точно по городу нашему ходят какие-то другие и это, ох, как стыдно, а Горького бурлаком) навела на мысли о тотальной перемене мотивации нынешнего литературного человека.
Действительно, чеховские письма постоянно говорят о необходимости зарабатывать, дабы прокормить большое семейство, отремонтировать усадьбу, купить новый дом, из-за чего нужно тратить остатки времени и здоровья на постоянную писанину. Побеждающую всё, даже природную леность, о которой Чехов тоже пишет немало.
Нынешняя культура-литература устроена таким образом, что на ней не заработаешь.
Тем более, если ты думаешь о полноценном художественном результате.
То, что больше всего скачивают «пираты» (то есть, то, ради чего затеяна нынешняя рекламная компания) чаще всего является маркетологически просчитанным коммерческим продуктом.
Да, может быть, и культурным, но практически никогда не художественным.
Имеющим к искусству минимальное отношение (и, разве что, в качестве исключения).
Многократное превышение спроса приводит к тому, что всё информационное пространство забито склеротическими бляшками уже даже не вторичными, но десятичными копиями копий: ведь если главная задача продукта нравиться и продаваться, он не может быть «сложным». Или даже «странным».
Поисковые практики обречены на маргинальность знаточеского круга, к недрам которых прибегают коммерчески ориентированные попсовики только тогда, когда важно подновить репертуар – они-то, как раз, в отличие от оболваниваемого потребителя, знают где и что искать.
( экономика интереса начинает и выигрывает )
|
|
| Недостаточность резервной копии или Погода палимпсеста или |
[04 Aug 2013|11:36am] |
Недописанный текст сгорел при переключении между программами.
Решил восстановить – не из-за ценности его, но чтобы перепроверить механизмы: памяти, восприятия, креативной осмысленности, воспроизводимости однажды наёденного.
Целиком не восстановил: в перерыве читал Беньямина и поражался, что совершенно не помню содержания, хотя постоянно читаю и перечитываю этот текст – и каждый раз как новый.
Постоянно как новый, что, как мне кажется, говорит о его эвристической неисчерпаемости; он всё время ко двору. Всё время с какой-то новой грани.
А потом сел записывать текст про дождь, который, между прочим, продолжается, всё сильнее и сильнее отчуждая меня от улицы и того, что мокнет за окном, но ничего, как я и предполагал, не вышло.
Текст завис между двумя воплощениями, как тот дождь, который его вызвал и которому он был посвящён; створожился, свернулся в палимпсест, подобный фрескам Кирилловской церкви.
За комп меня усадило само это желание освободиться от текста, путём его немеханического повторения. То есть, чувству моему было уже всё равно что получится, важно было ещё раз пройтись по желобку инерции. Иначе никак.
Ну, и я прошёл, наяву пережив ощущение ограниченности записи после объёмного дыхания полнометражного сна, который с какого-то времени, как раз, и воспринимается восприниманием как тот самый несохранившийся текст, к которому больше нет возвращения.
Но который, тем не менее, существует где-то в простенке резервной копией, которую, впрочем, никогда уже не вскрыть.
( репетиция реестра )
|
|
| Литература = любовь |
[25 Apr 2013|03:12am] |
Пытаясь дать наиболее ёмкое определение литературе, ночью, глядя в окно на лицу Форнерия, что упирается в площадь Марины, долго перебирал слова, пока не понял, что они уже есть и их просто надо процитировать. Придумав провести параллель с любовью, я перечитал Первое послание апостола Павла к Коринфянам, которое легко описывает "литературу", если заменить ей "любовь":
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Там, у Апостола, в этом послании есть ещё много точного по частностям, но вот эта фраза, что на внутреннем слуху, самая важная.
|
|
| Роман Антона Понизовского в "Новом мире". Вместо рецензии |
[08 Feb 2013|11:25pm] |
|
Всё-таки, главное в толстых журналах чтобы, открывая свежую, только что пришедшую книжку, было что почитать. Остро прочувствовал этот момент когда мама, вытащив почту из ящика, прибитого к забору и удобно расположилась за журнальным столиком. Я хожу по дому туда-сюда, а она сидит и читает. Вечером перед сном говорит мне между прочим:
- Какой, всё-таки, хороший роман Антона Понизовского "Обращение в слух" открывает январскую книжку журнала, так сильно меня увлек... Вот ведь полузабытое ощущение: делаешь свои [повседневные] дела, а ждёшь того момента, когда всё переделаешь и можно будет продолжить чтение...
- Так, говорю, редакции и своим коллегам передам: ведь твоя рекомендация - самая ценная.
Posted via LiveJournal app for iPhone.
|
|
| Расчёт нового (с начесом) |
[05 Dec 2012|05:01am] |
Гомбрович пару раз в дневнике, мимоходом, не особенно заостряясь, формулирует метод и технику, к работе в которых я тоже стремлюсь. Для себя называя ее "расчесыванием с нуля" и технология эта позволяет писать всегда и везде, и о чем угодно, ибо ты сам всегда с собой; ну, и твои органы чувств тоже всегда при тебе. Так что, пройдя некоторые промежуточные стадии освоения реальности (воспринимаешь, а затем формулируешь, причем, если развиваешься, то с каждым разом все точнее и точнее), ты начисто лишаешься даже гипотетической возможности кризиса и неписания. Другое дело, что не всякому такое счастье нужно, так как у расчеса, как у любой технологии, есть следствия и обратные стороны. Приехав в Джианнранд (1962 год, стр. 505), Гомбрович пишет: "Куда ни приедешь, везде тебя потчуют чаем, разговаривают, и лишь потом открываешь чемодан, выкладываешь вещи в гостевой комнате... Разве это не одна из главных тем моей жизни? Прислушиваться к новым шорохам, вдыхать чужой воздух, проникать в чужую систему звуков, запахов, света. Когда я разговаривал с ними, эти мелочи так и ползали по мне, словно черви, и делали меня практически отсутствующим..." ( Читать дальше... )
|
|
| Лебединая верность |
[08 Aug 2012|11:49pm] |
Странное чувство: после двух романов Томаса Манна, прочитанных подряд («Волшебной горы» и «Лотты в Веймаре») взять книгу другого автора – всё равно что поменять телефон или марку машины. Едва ли не жену. Вот именно что: едва ли не предательство.
Такое же ощущение было после того, как года полтора я читал семитомник Пруста.
Или, вот, после нескольких томов Бальзака похожее было: организм крайне быстро настраивается на определённый дискурс того или иного автора, на конкретный темпоритм, хронотоп…
Если бы сейчас, после "Лотты" и "Горы" я взялся бы за "Доктора Фаустуса", привязанность (или даже зависимость) от манновского дискурса была бы ещё более остро переживаемой; так, кстати, отчасти становится понятной природа привязанностей к тому или иному автору, на базе которой, подчас, и возникают происки кумирни...
Не знаю, с чем это связано – с силой привычки (в своё время на меня неизгладимое впечатление произвело очередное исследование «британских учёных, постановившее, что курящие люди более привязаны к своим привычкам и консервативны в реакциях) или инерционностью восприятия; или ещё чем-то иным; даже не знаю чем, но такой симптом существует.
Единственное, что пока я могу сказать со всей ответственностью – привязанность к книге напрямую зависит от степени проникновения в неё или ей.
|
|
| Мысли по поводу рецензии О. Балла на мой роман |
[01 Aug 2012|11:22pm] |
Не знаю, должен ли автор объяснять свой замысел (считается, что в этом смысле романист расписывается в провале собственного замысла), однако, Ольга Балла в своей рецензии на мою новую книжку «Последняя любовь Гагарина» (см. сайт радио «Свобода») затронула крайне важные материи, лежавшие в основе замысла этой книги, поэтому я и решил откликнуться с пояснением; причём, адресуясь самой Оле, внимательно читающей мой блог.
Тем более, что мой текст не особо избалован рецензиями, поэтому сегодня у меня праздник, как он случался, когда про «Последнюю любовь Гагарина» писали Александр Чанцев в "Новом мире" и совсем недавно Лара Галь, тоже, ведь, воспринимающие эту книгу на фоне этого блога, что, кстати, и позволяет мне сегодня распоясаться и соответствовать неофициальной атмосфере нашего сетевого содружества.
Тем более, что в последнее время во мне крепнем ощущение, что есть «настоящая литература» с премиями и рецензиями в деловых газетах, тиражами и книжными ярмарками, круглыми столами и теледебатами, а есть где-то в стороне «детский стол», за которым сидят любители фантиков, занимающихся откровенными глупостями без особой ажитации и внешнего внимания, но с таким тщанием и упорством, на фоне которого «настоящая литература» выглядит выхолощено и фальшиво.
И уже совсем не литературой, но чем-то иным, у чего нет и не может быть названия.
( человек-слон или признания в тайных намерениях )
|
|
| Тапёры и дублёры |
[23 Jul 2012|01:15am] |
Сейчас в разговоре с Андреем Ивановым, который говорил, что Жене круче Пруста, нечаянно сформулировал, что западные дублёры русских писателей кажутся мне вторичными, и, наоборот, крайне ценными, если дуальная пара того или иного автора в нашей культуре отсутствует.
Звучит запутано, проще с примерами.
Для меня Жене экзотика, которая никогда не станет насущной необходимостью, хотя я отдаю себе отчет, что это хорошо сделано.
Пруст насущной необходимостью стал, так как его в нашей культуре нет (его двойника), а с Жене иначе - мне вполне хватает эстетского сидельника Шаламова, которого сломали задолго до того как он мог бы стать гением № один (ну, или два).
Тогда понятно почему Буковски мне всегда казался грязным, расхристанным и нелепым (пафосно пошлым и пошло пафосным кривлякой), так как у нас много более крутой Венечка есть (которого я тоже, вроде, не очень, но он есть и он показывает каким должно быть или может быть первородство).
|
|
| Загадка Андрея Платонова-1 |
[22 Jul 2012|11:07pm] |
Платонов для меня – вечная загадка того, как это сделано, как непостижимым образом устроено: языковая странность у него оборачивается массой дополнительных, расходящихся в стороны измерений, проконтролировать которые кажется нереальным.
Любой автор (скажем я) способен на пару-другую платоновских вычур (метафор да придумок), однако, ни у кого нет и не может быть такого густого, биологического потока, сделанного на бытийственном замесе.
Бытийственный (нерасторжимый, но предельно плотный) замес сближает Платонова с Хайдеггером и с Достоевским.
Язык Хайдеггера, являющийся выражением его философии (и, таким образом, экономящий массу усилий за счёт внутренней смысловой драматургии) танцует и сплетается вокруг слов-понятий, семантико-метафорической вязи, форма которой есть, в том числе, и её содержание, как непосредственное [переносное], так и буквальное.
Сюжеты Достоевского есть нечеловеческим образом устроенные розы смысловых сгущений, объединяющих в единую, общую композицию многократность слоёв и полей, более нигде, разве что только у Шекспира, невиданную.
Это и поражает – умение каждый раз найти такую всеобъемлющую «корневую метафору», обобщающую все возможные и даже невозможные уровни текста, что роман [повесть, рассказ] становятся автономным, полноценным объёмом бесконечного разворачивания, постоянного нарастания новых черт и смыслов. Организация такого живого текстуального потока, построенного на постоянном докручивании точности (определений и состояний, формулировок и характеристик любого рода) любым другим писателем [не Платоновым] будет выглядит многократно более бедной и бледной (менее организованной, более быстрой, более поверхностной).
( кора несоветского дуба; опасность [избыточность] гения )
|
|
| Несвобода |
[20 Jul 2012|01:08pm] |
Несвободу я чувствую через отсутствие пространства в моих фоточках, а ещё в том, что большой текст, который я начал, тут же изнутри обрастает (начинает изнутри обрастать) всякими соединительными тканями и плёнками, напрочь привязывающими всё, что происходит внутри него, к более статичному хронотопу.
Это очень старое, всегда новое чувство, которое сложно поймать и, тем более, описать, сформулировать; но чувствуешь нарастание не того, сдерживающего ощущение текстуального полёта, подобно плотно накрахмаленной рубашке, а как с этим бороться?!...
И, главное, из чего и почему оно возникает?!
Ну, во-первых, из особенностей твоего быта и твоего самочувствия (темперамента, поведения); во-вторых, из-за того, что текст постепенно обрастает собственными физическими характеристиками, начинающими диктовать иную повестку текстуального дня.
Можно было бы сравнить это ощущение с захламлёнными, заставленными коридорами, по которым не гуляет ветер (а должен, вроде) легко и свободно, как оно задумывалось.
( теснота зеркал )
|
|
| Автоспуск |
[29 Apr 2012|01:11am] |
Фотография же ещё многое объясняет (ну, или, по крайней мере) заставляет задуматься о свойствах зрения как ещё одного способа мышления: видишь и, соответственно, снимаешь не то, что окружаешь, но то что твой мозг фиксирует.
Глаза нужны мозгу чтобы видеть; чтобы обеспечивать его информацией; т.е. топливом.
Перманетная эпидемия котегов - одна из важных составляющих Фейсбука, который, как известно, живёт перепостами; всем тем, что метафорически и буквально «близко лежит».
Оттого и «котеги», что вот же они, рядышком, вполне себе легитимный способ трансляции нежности и даже сентиментальности – де, не мы такие, но жизнь (домашние животные) такая.
Они смотрят на мир глазами нашего головного мозга, вот ведь что.
В Инстаграме котегов побеждают песики (а ещё, почему-то, ногти, окрашенные разноцветными остроумными лаками), что хочется воспринимать как некое эволюционное продвижение куда-то дальше; хотя всё может быть гораздо проще или перпендикулярнее.
Вполне возможно, что ответ кроется в статистических погрешностях, возрастном или половом составе юзеров, хотя то, что ты воспринимаешь мир «подстриженными глазами» можно посчитать влиянием всё того же фотографирования.
Особенно манко «щёлкать» [людей] в метро, там, где пространство ограничено, из-за чего интенциям тесно точно так же, как и телам (не говоря уже о нехватке воздуха, сдвигающего сознание в сторону замедленности и рассеянности), можно читать, можно слушать музыку, можно глазеть по сторонам.
Фотографировать это примерно как глазеть, избегая смотреть в глаза, встречаясь взглядом с другими только через видоискатель.
( собачий корм, кошачья трава )
|
|
| "Ментальная поэзия" |
[15 Apr 2012|04:08pm] |
Сегодня на концерте (между прочим, косвенный показатель качества исполнения) Orchestre de Paris в КЗДС я сформулировал важную для себя мысль, касающуюся кризиса в современной поэзии, обмелевшей до уровня Арала («бывшего бессточного солёного озера»).
То, что раньше было подспорьем ускорения (мыслительного, языкового) – форма – стало «главным тормозом на пути прогресса»; тем самым роковым камнем преткновения, за который куда и по какой дороге не пойдёшь, всё равно никуда не выйдёшь: до неприличия разношенные размеры (жанры, дискурсы) не дают никакой возможности соприкосновения с чувствилищем совсем как в случае с гениталиями заслуженной проститутки.
Тут, как в случае с экранизациями и инсценировками, нужно пытаться не буквально копировать накопленное к сегодняшнему дню (тем более, что думать в стихах, вообще-то, мало кому удаётся, много меньше, чем в жизни), но создавать аналоговые [конгениальные] формы.
Собственно, на концерте я и придумаю такую ментальную поэзию, в которой сугубо поэтические средства переводятся на уровень сообщения.
( не Сен-Жон Перс )
|
|
| Четвертая поза |
[26 Mar 2012|03:35pm] |
Масскульт должен быть комфортным и интересным, увлекательным и легко усваиваемым, поэтому главное здесь – простота и понятность конструкции (что, впрочем, не исключает изящества, остроумия и оригинальности), её узнаваемость (архетипичность, база для самоузнавания и самоотождествления) и внятность.
Чёткость мессиджа.
«Анжелика, маркиза ангелов» это, конечно, хорошо, но лучше, всё же, про тоже самое, только более приближенное к нашим реалиям, так как про Анжелику это как бы уже совсем фикшн-фикшн и как бы про любовь вообще, возвышенно и почти абстрактно. Есть, ведь, следователь Каменская, которая в узнаваемый супермаркет ходит и муж у неё современный такой вьюн в очёчках. И это явно круче маркизы.
В разы.
То есть, успех всех этих т.н. «иронических детективов», в которых почти нет ни детективной составляющей, ни, тем более, иронии как раз и заключён в напичканности текста нынешними реалиями.
Людям важно, что это – «про нашу жизнь», которая иначе в художественном смысле мало где фиксируется.
Про современность же крайне трудно писать, труднее уже не бывает.
Тем более, про такую реальность как сейчас, быстро меняющуюся, находящуюся в стадии постоянно становления, не успевающую сформировать узнаваемые типы (социальные или психологические), мутирующую в очередные формы очередных переходов, межсезоний и отсутствия какой бы то ни было определённости.
А в жанровой культуре (книжной или телесериальной) всё это присутствует – мёртвая, схематическая форма держит каркас, под завязку набиваемый нынешними горяченькими реалиями; всё это чётко работает на узнавание и на востребованость.
( школа чувств )
|
|
| На простой деревянной качели |
[23 Mar 2012|06:22pm] |
Все жанры кажутся мне серьёзными, кроме детских (хотя, на самом деле, «детские» жанры и есть самые серьёзные, вечные): динамика изменения возрастных предпочтений напоминает мне море в часы отлива или же постепенно мелеющее озеро – всё больше и больше книг, авторов и жанров оказываются в стороне «для детей и юношества».
То ли дети всё быстрее и быстрее взрослеют, очень быстро становясь юными старичками, то ли, напротив, уже совсем не взрослеют [не взрослеем], до самой пенсии оставаясь фундаментальными инфантилами, глотающими в метро детективы и прочий треш, демонстративно манкируя тем, что действительно заслуживает внимание.
Отмечу только, что «детское», в каком бы жанре оно не выражалось, всё чётче и ярче связывается с «выдуманным», с типичными [традиционными] нарративными структурами, тогда как во «взрослом» потреблении все тексты норовят выказать себя поосновательнее и попрагматичнее.
( в туманном бреду )
|
|
| Ушные палочки в мадере. Сорокин и Пелевин |
[11 Feb 2012|10:10pm] |
Сорокин и Пелевин соотносятся как алкоголь и как наркотик.
Два писателя русского изменённого сознания, что у них и общего. Стимуляторы разные.
Это очень интересный и тонкий момент - пути воздействия главных выразителей общественной физиологии оказываются физиологами частного самочувствия.
Если раньше писатель обобщал глыбы коллективных тел, навеивал сон золотой на целые социальные группы и прослойки, то теперь авторы подбирают ключики к конкретной телесности конкретного человека.
Все русские гении обязательно ходят парами, как разнозаряженные полюса, как страна с двухголовыми столицами, совершенно неслучайно породившими нынешний властный дуумвират.
Всё чаще и чаще сопоставляемые Пелевин и Сорокин, соотносятся как левое и правое полушарие, как левая и правая рука (нога, бронхи, тестикулы), как холод и жар, лёд и пламень, если и различаемые между собой то только лишь степенью погружённости в грязь мира или в свет нетварный.
При всей своей включённости в новостной и медийный мусор, Пелевин был и остаётся холодным медиа ещё и оттого, что он, внимательно просеивающий тонны информационной руды, внешне остаётся к ней совершенно безучастным.
Внутренне безучастный Сорокин ещё серьёзнее и глубже погружен в физиологический избыток бытия, связанный, прежде всего, с телесностью, стремящейся любые метафоры воспринимать буквально и чисто конкретно (потому его тексты и воспринимаются, несмотря на их очевидную сконструированность, как горячие, разгорячённые или, как минимум, разогретые), тогда как фантазийный поток Пелевина принципиально бестелесен и внетелесен.
И уже совершенно неважно, пиксели это или табачный (какой угодно) дым; существенно только то, что расширение это невозможно зафиксировать материально, ибо оно умозрительно.
( затворник и шестипалый )
|
|
| То, чем не являются совы нежные |
[24 Jan 2012|03:16pm] |
Я очень хорошо помню момент, когда и как я разлюбил театр.
Я тогда только-только поступил на службу завлитом в академический театр драмы именно для того, чтобы разобраться в своём отношении к этому виду искусства.
Тогда я не знал ещё, что театр интересен мне не сам по себе (поскольку сильные чувства игра актёров вызывала во мне только если выпить коньячку в буфете), но как место встречи людей, имеющих художественные или фантазийные амбиции («а я сны гениальные вижу…»).
Как гетто людей, вываливающихся из провинциальной усреднённости.
Так геи идут в стилисты и в парикмахеры, а мечтательные, бледные юноши – в театр, что, подобно кораблю дураков, привечает всех слегонца шандарахнутых.
Я был когда-то странным, подающим надежды то ли критиком, то ли писателем, всячески искал среду и крайне хотел вписаться; и театр приманивал иллюзией такой возможности.
Свои журналистские связи, в хвост и в гриву, я использовал тогда для рекламы своего нового места работы с лёгкостью и естественностью необыкновенной – и, как затем оказалось, зело подозрительной.
На очередной день рождения труппы или же на день театра (не помню точно) я решил провести блиц-опрос работников театра, буквально по две-три фразы, дабы сконструировать из этого красивую мозаику.
Невинные, наводящие вопросы черновика убираются; делов-то.
Придумал, ну, и побежал по нашим круглым этажам, по дороге встречая всё больше и больше недоумения.
Оказалось, что люди не просто не хотели выражать своего мнения (повторюсь: вопросы мои были самыми невинными), некоторые из них и вовсе не хотели светиться.
Я вдруг столкнулся с тем, что творческие люди, работники и рабочие творческого фронта отказывались проявлять минимальную творческую инициативу (у них её просто не было) и боялись малейшей ответственности.
Перекладывая ответственность даже не друг на друга (проницаемость стен и общий корпоративный дух требуют понимания положения соседа как своё собственное), но на руководящий состав, ещё точнее, на худрука.
На какого-то дядю.
Вот ведь! И это в театре! В тот самом заповеднике! В гетто!
( нынешние задачи литературной критики )
|
|
| Остромирово евангелие |
[15 Sep 2011|07:22pm] |
| [ |
music |
| |
Караиндру Элени "Пчеловод" |
] |
Давно хочется написать такой текст, где события бы развивались, штрих-пунктиром, от случая к случаю и зависели бы от внешних обстоятельств.
Типа: вот, жизнь столкнула, сталкивала до тех пор, пока не обратили друг на друга внимание.
Скажем, соседи по филармоническому абонементу, он и она (другое дело, что абонементы нынче коротки, а места прописываются перед началом концерта).
Или встречи, раз-два в год, у ближайших друзей на дне рождения (если у меня такие знакомые, возникающие с разреженной регулярностью, за жизнью которых следишь в режиме стоп-кадра).
Или, вот, если, конечно, выйти за рамки производственной темы, то можно придумать текст о том, как люди сталкиваются по профессиональной надобе.
( а ведь так, вероятно, оно и случается )
|
|
| То, что на поверхности |
[15 Aug 2011|10:49pm] |
Спокойная реакция на свою работу – нормальная реакция профессионала, сделавшего своё дело.
Профи прекрасно знает, что не обязан всем нравится и, хулу и клевету приемля равнодушно, он делает то, что считает нужным.
Я никак не мог понять истерик при восприятии статей Топорова или Лямпорта, нарочитое "хамство" которых является сугубо литературным жестом.
Тем более, что обычно истерикуют люди, чья серьёзность по отношению к себе превышает отпущенные этим людЯм таланты; люди, в силу мизерности своих дарований вынужденные озираться на каждый чих, способный снести их долго и тщательно выстраиваемые репутации к нулю.
Это реакции людей, не уверенных в собственной писанине, а, значит, боящихся её отстаивать в публичном поле, а не в теплице собственного литобъединения.
Так было всегда, и читая дневники Гонкуров, постоянно страдавших от нападок прессы, лишний раз убеждаешься в том, что критики, не стесняющиеся в выражениях – нормальные издержки публичной профессии, приучающей держать удар.
Если, конечно, ты профессионал, профессиональный литератор, привыкший к работе в общем поле, а не лукавый спекулянт, окололитературный напёрсточник, использующий неполиткорретные выпады противников (странно вообще ждать политкорректности от литературы, за исключением того случая, когда в тебе, кроме политкорректности, нет ничего, в том числе и таланта), в качестве разменной монеты.
Гонкуров возмущали несправедливые нападки литературных противников (больше всего Эдмона возмутили прижизненные похороны Альфонса Доде), что не мешало ему отвечать им в том же ключе – едкими публичными письмами и новыми произведениями, в которых они выводили своих противников (как Пелевин, смеявшийся в своих текстах над Немзером и Басинским) в карикатурном плане.
( восстание мышей )
|
|
