|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2012-03-08 12:59:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Хоть шаль, хоть полушалок
Точно канализационный вар распустившегося махрами вымокшего аспирина вдруг стал виден воздух; как если его включили, выключив все вокруг.
Нет, не так: всё убрали, и всё.
Дальше руки время заканчивается (время это то, что видишь) и начинается пространство (это то, что чувствуешь), словно мир перевоплотился или недовоплотился (или же перевоплощается) в плащевую ткань или в обёрточную бумагу, куда ты попросил завернуть цветы (тюльпаны).
Амаркорд возможен только тогда, когда ты уже начал забывать; пока ты всё помнишь, прошлое продолжает расти, нарастать щетиной и расчёсывать воздух у щёк.
Обернувшись, ты разворачиваешься, ах, если бы вглубь, вспять – в возраст не по возрастанию, но убытию, вплоть до фаянса молочных зубов, когда ничего этого (того, что потом появилось вокруг) не было.
Был только этот посёлок, прижатый к шершавой столешнице небом как пресс-папье.
За тем плавным нижним поворотом влево я всегда предчувствовал море, хотя никогда не видел его.
Странное дело, но берег Шершней, огибающий АМЗ, стало видно только тогда, когда, точно мухоморы после дождя, здесь понатыкали девятиэтажки.
Или просто я подрос немного, уровень обзора изменился и море не только стало видно, но и стало казаться, что оно стало ближе.
Стало, замёрзнув.
Встало.
Вихрами пушкинского, что ли, (Мандельштаму не до кудрей) памятника, застыв.
Люди в этом тумане превратились в оводов (эх, жаль не удалось сфотографировать старушку в чёрном), машины – в шмелей а вот дома совсем вочеловечились - мне вдруг показалось, что у старой элитки по Толбухина снесло не крышу, но полчерепа (и на фотографии это особенно хорошо видно - даже последние испаряющиеся мысли точно материализовались; точнее, не мысли, но сразу всё, что наш мозг делает - чувствует, анализирует, думает, воспринимает, соединяет, разъединяет, управляет коммуникатором аминокислот etc).
А потом было и вовсе как внутри черепа, но не так, как если бы я туда заглянул и вижу вермишель извилин, но точно на всё, что вокруг, я смотрел изнутри и волны памяти щекотали мой эпидермис.
Другие дома (причём, я отчетливо различал среди них мужчин в халатах и женщину в душевом чепчике) выходили из тёплого влажного конденсата, оперившего деревья, как из ванной; когда кокетливо отдёрнув забрызганную занавеску, она уже накрутила у себя на голове махровое полотенце, жадно впитывающее её запах и не способное этим запахом напиться.
Пожалуй, туман не был равномерным, он пульсировал точно музыка и пытался превратить любое усилие в фотобрак: особенно плотный он спустился, когда я забрёл на стадион.
Возможно, просто на стадионе и был самый сильный туман.
Возможно, стадион был центром тумана или же туман тут вырабатывался, точно солярис.
До полной водонипроницаемости.
До северного сияния.
До лунного затмения.
До короткого замыкания.
Я никогда не играл здесь в футбол и не катался на коньках, я делал всё это на других стадионах, в других районах Чердачинска, однако, ложная память меня вынуждает точно помнить как всё тут было – шерстяные варежки, говорок из репродуктора, сахарный песок над беговой дорожкой, вчерашние и завтрашние мозоли, рука об руку по-хорошему подтянутые пары с разомлевшими свитерами и внутренней гормональной харизмой, натирающей пах.
Я никого здесь не знаю, кроме мамы; папа ушёл на работу, день, одним глотком проглотив вечер, незаметно превратился в ночь, ночь – в этот туман, так как тоже ничего не видно; только ночью не видно не так, как теперь, то есть, слепо, но ночью ничего не видно остро.
Зачем-то этот текст я делаю наточенным, грассирующим, разложенным в окалину и спотыкач, проглотившим ржавеющую оглоблю, тогда как в сегодняшнем овраге, на дне молочного супа, ему б заделаться кондитером, выскоблившим собственную лысину до мраморного блеска и отражения в ней не только витринных стёкол, но и отполированных веками перил благородно коньячного цвета.
Руки, по возвращении домой, почему-то пахнут псиной; будто бы на улице я щенка гладил.
Те же места в снегопад: http://paslen.livejournal.com/1274244.h
И при ясной погоде: http://paslen.livejournal.com/1325719.h
И немного в бок: http://paslen.livejournal.com/1285573.h
И ночью: http://paslen.livejournal.com/1279304.h
Школа для дураков: http://paslen.livejournal.com/1288874.h
Точно канализационный вар распустившегося махрами вымокшего аспирина вдруг стал виден воздух; как если его включили, выключив все вокруг.
Нет, не так: всё убрали, и всё.
Дальше руки время заканчивается (время это то, что видишь) и начинается пространство (это то, что чувствуешь), словно мир перевоплотился или недовоплотился (или же перевоплощается) в плащевую ткань или в обёрточную бумагу, куда ты попросил завернуть цветы (тюльпаны).
Амаркорд возможен только тогда, когда ты уже начал забывать; пока ты всё помнишь, прошлое продолжает расти, нарастать щетиной и расчёсывать воздух у щёк.
Обернувшись, ты разворачиваешься, ах, если бы вглубь, вспять – в возраст не по возрастанию, но убытию, вплоть до фаянса молочных зубов, когда ничего этого (того, что потом появилось вокруг) не было.
Был только этот посёлок, прижатый к шершавой столешнице небом как пресс-папье.
За тем плавным нижним поворотом влево я всегда предчувствовал море, хотя никогда не видел его.
Странное дело, но берег Шершней, огибающий АМЗ, стало видно только тогда, когда, точно мухоморы после дождя, здесь понатыкали девятиэтажки.
Или просто я подрос немного, уровень обзора изменился и море не только стало видно, но и стало казаться, что оно стало ближе.
Стало, замёрзнув.
Встало.
Вихрами пушкинского, что ли, (Мандельштаму не до кудрей) памятника, застыв.
Люди в этом тумане превратились в оводов (эх, жаль не удалось сфотографировать старушку в чёрном), машины – в шмелей а вот дома совсем вочеловечились - мне вдруг показалось, что у старой элитки по Толбухина снесло не крышу, но полчерепа (и на фотографии это особенно хорошо видно - даже последние испаряющиеся мысли точно материализовались; точнее, не мысли, но сразу всё, что наш мозг делает - чувствует, анализирует, думает, воспринимает, соединяет, разъединяет, управляет коммуникатором аминокислот etc).
А потом было и вовсе как внутри черепа, но не так, как если бы я туда заглянул и вижу вермишель извилин, но точно на всё, что вокруг, я смотрел изнутри и волны памяти щекотали мой эпидермис.
Другие дома (причём, я отчетливо различал среди них мужчин в халатах и женщину в душевом чепчике) выходили из тёплого влажного конденсата, оперившего деревья, как из ванной; когда кокетливо отдёрнув забрызганную занавеску, она уже накрутила у себя на голове махровое полотенце, жадно впитывающее её запах и не способное этим запахом напиться.
Пожалуй, туман не был равномерным, он пульсировал точно музыка и пытался превратить любое усилие в фотобрак: особенно плотный он спустился, когда я забрёл на стадион.
Возможно, просто на стадионе и был самый сильный туман.
Возможно, стадион был центром тумана или же туман тут вырабатывался, точно солярис.
До полной водонипроницаемости.
До северного сияния.
До лунного затмения.
До короткого замыкания.
Я никогда не играл здесь в футбол и не катался на коньках, я делал всё это на других стадионах, в других районах Чердачинска, однако, ложная память меня вынуждает точно помнить как всё тут было – шерстяные варежки, говорок из репродуктора, сахарный песок над беговой дорожкой, вчерашние и завтрашние мозоли, рука об руку по-хорошему подтянутые пары с разомлевшими свитерами и внутренней гормональной харизмой, натирающей пах.
Я никого здесь не знаю, кроме мамы; папа ушёл на работу, день, одним глотком проглотив вечер, незаметно превратился в ночь, ночь – в этот туман, так как тоже ничего не видно; только ночью не видно не так, как теперь, то есть, слепо, но ночью ничего не видно остро.
Зачем-то этот текст я делаю наточенным, грассирующим, разложенным в окалину и спотыкач, проглотившим ржавеющую оглоблю, тогда как в сегодняшнем овраге, на дне молочного супа, ему б заделаться кондитером, выскоблившим собственную лысину до мраморного блеска и отражения в ней не только витринных стёкол, но и отполированных веками перил благородно коньячного цвета.
Руки, по возвращении домой, почему-то пахнут псиной; будто бы на улице я щенка гладил.
Те же места в снегопад: http://paslen.livejournal.com/1274244.h
И при ясной погоде: http://paslen.livejournal.com/1325719.h
И немного в бок: http://paslen.livejournal.com/1285573.h
И ночью: http://paslen.livejournal.com/1279304.h
Школа для дураков: http://paslen.livejournal.com/1288874.h
Добавить комментарий:
