За три дна до конца света
На улице поймал себя на том, что иду сгорбившись. Нынешний мороз, как современные же чай или кофе не обладают внутренней советской крепостью (убедительностью, натуральностью): уши не щиплет, свежий снег не хрустит, но, тем не менее, давит накинутой московской шубой.

Улицы на Соколе запружены медленно упирающимися друг другу в спину автомобилями. Снова пробка, в которой тревожно мигают алые огни габаритных фар; кажется, что от машин идёт пар и что хвосты у них задраны. Вознесенский назвал их «табунами одичания», а я всё никак не мог вспомнить что же, на самом деле, они мне напоминают – ну, конечно, хоровод болотных огней в «Фаусте», поющих:

На болотах дух несвеж.
Вас поздравить не с чем.
Даже мы средь вас, невеж,
Воспитаньем блещем.

Беспросветная зимняя тягомотина, парящая над параллельной мне проезжей частью, напоминает именно что болото – ртутно-чёрное, червивое, с медленным движением подспудных токов, с лютой наледью, на которой легко поскользнуться (и тогда воды тины ночной сомкнутся над носом), с непонятной человеку самоорганизацией пространства, где месяц висит высоко, но как-то неубедительно, точно заветревшийся, точно несвежий.