Роман Михаила Кузмина "Покойница в доме" (1914/15)
Своим целительным противодотом этот роман Кузмина (ближайшие живописные аналогии к нему – как бы полусмытые пастели и «гобелены» Борисова-Мусатова) оказал на меня мощное терапевтическое воздействие, из-за чего я и решил написать о нем немного подробнее обычной аннотации.

Самое главное здесь – ощущение как от типичного кузминского стихотворения: ведь если «Покойницу в доме» свернуть в беглый конспект – выйдет что-то рифмованно-сюжетное, со скачкообразным монтажом, а если, напротив, среднестатистический стих Кузмина развернуть вширь всех подробностей – получится сюжетная проза, стилизованная под «неторопливых викторианцев».

Ну, то есть, это медленная и как бы задумчивая, интровертная наррация, постепенно раскрывающаяся лишь в одном возможном направлении и, следовательно, прямая как стрела, правда со всех сторон украшенная очаровательными вензелями да кружевом.

Матримониальная драма с элементами водевиля, «Покойница в доме» состоит из аккуратных главок одинакового размера и каждая из них – законченная мизансцена, именно таким конкретным (чётким и осязаемым) способом уравновешенная в читательском послевкусии с бесперебойной работой поэтических катренов.

И если переводить этот роман из прозаического агрегатного состояния на язык лирических жанров, то, скорее всего, следует говорить о балладе с ритмически повторяющимися риторическими фигурами.

С другой стороны, что особенно приятно и важно, технологическая предзаданность (сюжет здесь почти не обладает гибкостью, выстраиваясь в хребет, словно бы поражённый Болезнью Бехтерева) не обнажает рельефа дна и не скалит дёсны: совсем как в своём поэтическом творчестве, Кузмин украшает достаточно невыразительные фабульные стройматериалы органикой «естественного дыхания», свежестью лепки, чистотой деталей, взятых крупным планом под родченковским практически углом.

Заранее заданный ритм не бросается в глаза, как это водится в «прозе поэта», но ветрит на мета-уровне, поверх абзацев и даже отдельных эпизодов, что, разумеется, заставляет воспринимать «Покойницу» как сугубо модернистское, модерновое, ар-нувошное, вполне декадентское произведение, правда, адаптированное под беллетристический (читай: усреднённый) вкус.

Если нынешние «романисты» изначально адаптируют свои труды под киносценарии, то демоны популярности начала века хотели жирного журнального чтива: главный медиум конкретной эпохи всегда рулит, а интерес к кино придёт в стихи Кузмина уже достаточно скоро, но не теперь...

Их есть у меня, говорили кумиры читающей публики, в руках которых любые истории, вслед за «неоднозначностью репутаций», отбрасывают особенно длинные и беспокойные, многозначные тени вне какого бы то ни было источника света.

Например, в «Покойнице» действуют три сестры, причем, Ирина, одна из них – да ещё и по фамилии Прозорова умирает до начала сюжета, чтобы две других могли приехать из Германии и поселиться в ее семье.

Сестры София и Елена, ведут постоянные диалоги с мертвыми и поэтому чётко знают какую именно судьбу хочет их умершая сестра Ирина, своему мужу-вдовцу Павлу Ильичу, дочке Екатерине Павловне и сыну Сереже, начиная заправлять да беспределить в вдовьем доме…

…одна из них обрабатывает Екатерину Павловну на предмет выгодной женитьбы с человеком, целиком подверженным «мистическим переживаниям», другая становится любовницей Павла Ильича Прозорова…

Любые чеховские ассоциации, первым делом возникающие на дебютных страницах – манок ложный, уводящий в сторону, хотя, разумеется, и работающий на кратное увеличение внутри текста залежей жизненно важной суггестии.

Так как даже самые ложные ходы да норы наращивают в читательской голове ощущение объёма – хотя бы с помощью левых ассоциаций.





На самом-то деле бэкграунд «Покойницы» еще более затейлив, ибо передаёт расклад, сложившийся в «Башне» Вячеслава Иванова после смерти его жены Лидии Зиновьевой-Аннибал.

Их недавно изданная «НЛО» двухтомная (как я понимаю, третий том ещё подготавливается и в пути) переписка раскрывает неформатную историю и неформальную, весьма инфернальную связь нестандартной пары, постоянно отвлекавшейся на третьих и даже четвёртых лиц.

Увлекательное само по себе, чтение этого собрания корреспонденции кочевого периода, предшествующего оседлой петербургской совместной жизни, являет гремучую смесь безграничной эротики и мистических дерзаний, которая обыденно царила на "Башне" и которую Кузмин почти целиком убирает в подтекст, вместе с самыми очевидными биографическими параллелями.

По письмам других людей и многочисленным мемуарам (а так же дневникам, хотя бы и того же Кузмина) мы знаем, что после скоропостижной смерти Лидии (болезнь её спалившая, продлилась меньше недели) в квартире Иванова воцарилась «мистически одаренная» оккультистка Анна Минцлова, внезапно приобретшая пугающее влияние на вдовца.

Именно с Минцловой, якобы обеспечивавшей Иванову контакты с умершей женой (это она в романе поделена на двух германских сестёр), ссорился и сам Кузмин, и Вера Шварсалон, падчерица Иванова, чуть позже родившая ему сына и ставшая приёмному отцу законной женой.

В страницах из дневниках Веры, опубликованных в сборнике Николая Богомолова, посвящённого жизни и творчеству Кузмина, как раз и описывается ситуация разорванности девичьего сознания – уже сожительствуя с отчимом, она плачет без ума от квартиранта с волоокими глазами.

Вера страдает от осознания его недоступности, признаётся ему в чувствах, предлагает формальный брак, из-за чего шокированный Кузмин, пересказывающий знакомым эти пикантные подробности, зарабатывает пощечину от Константина Шварсалона, младшего брата Веры...

... все эти события и переданы в книге, но не напрямую, а как бы с помощью проекций искаженного эха. Тенями теней.

Когда важнее не реальные персонажи и события, но поля напряжений между ними, отдельные значимые детали, превращающиеся в символы и аллегорические фигуры, сам «воздух эпохи», внутри которого способен бесконечно настаиваться стоячий воздух салонного театра.

Ведь Кузмин писал свой роман в 1914-м как эпилог не просто истории «Башни», но всей предвоенной жизни, исподволь перестроившей всё его существование, причём не только творческое, но и бытовое (исследователи пошагово определили как оно складывалось и, если верить Богомолову и Малмастаду, начиная примерно с 1906-го, каждый предвоенный год был для поэта и его окружения неповторимым, "узловым" да "судьбоносным". Тем более, что нахождение в средостении актуальной интеллектуальной жизни России позволяет документировать все эти года бесконечным перекрёстным опылением едва ли не ежедневно).

Теперь, когда эпоха ушла в прошлое, правом на реконструкцию ее обладает любой желающий; поди проверь как оно было на самом-то деле.

Поэтому ничто ведь не мешало Кузмину «расправиться» в «Покойнице» с Минцловой, которой вот уже лет пять не было в живых.

Точнее, там с Минцловой всё было ещё интереснее – она пропала без следа в 1910-м, исчезла без вести и без трупа, так, что никто не мог «посчитать» её морали и подлинных мотивировок до конца: реально ли она, теософка и антропософка, прокладывала пути к мёртвым или же попросту наводила тень на плетень, складывая ситуации в пользу собственного безбедного существования.

Сам Кузмин, которому она давала уроки ясновиденья (о чем подробно есть в его дневниках) считал, что Минцлова утопилась в финском курортном местечке Иматра, славящейся роковыми водоёмами…

…тем не менее, в «Покойнице» он предпочёл разделить магистральную роль Минцловой на образы двух бледных инфернальщиц, хотя особого смысла в таком членении для сугубо сюжетных надоб, кажется, не было и можно легко представить в нарративной структуре романа особенно роковую злодейку, замыслившую нечто совсем уже недоброе...

Вот и про истинные цели Софьи и Елены (одна из них карикатурно одухотворена, другая не менее карикатурно похотлива, вместе же они образуют аллегорию кондового лицемерия) тоже ведь так до конца ничего не понятно: Кузмин последовательно живописует свои сюжеты в Борисов-Мусатовском стиле без каких бы то ни было нажимов и, что кажется мне не менее важным, гравитационных связей между отдельными персонажами.

Все они, с одной стороны, существуют каждый сам по себе, как в открытом космосе, но, с другой, образуют замкнутую монаду, словно бы поворачивающуюся к читателю разными, разноцветными своими ипостасями одной сколь суеверной, столь суверенной личности – и тогда авторская полуулыбка очередной раз перепархивает с одной персонажной маски на другую...

... и вот уже легко сказать в ком из героев нет ни грана кузминского начала (в тех же сестрах!), а в ком его больше, чем кажется на первый взгляд.

Собственно, схожим образом и строятся самые известные стихи Кузмина, зерно которых зачастую имеет место в реальности и несёт отдалённый намёк на конкретные обстоятельства, преобразованные текстом в стрелы разной степени целеустремлённости до полной неузнаваемости.

До прозрачной, прекрасной ясности имманентного роста текста, развитие которого можно уподобить растению, например, какому-нибудь цветку.

Отнюдь не диковинному (ожидание внутри книги каких-то особенно изощрённых вывертов психики, приводящих к неповторимым сожительствам, не оправдались: матримониальная подкладка сюжета вышла стереотипной, почти банальной, а редукция реальной ситуации в сторону общепонятного расклада, как кажется, и говорит о конце «пряного декаданса», а также наступлении каких-то иных, более простых, ибо, не станем забывать, военных времён), но вполне самодостаточному и совершенному в своей отвлечённой совершенно красоте.





Переписка Вячеслава Иванова и Лидии Зиновьевой-Аннибал. Том первый. 1894-1900. "НЛО", 2009: Переписка Вячеслава Иванова и Лидии Зиновьевой-Аннибал. Том первый. 1894-1900. "НЛО", 2009

Переписка Вячеслава Иванова и Лидии Зиновьевой-Аннибал. Том второй. 1901 - 1904. "НЛО", 2009: https://paslen.livejournal.com/2029944.html

Монографии о Михаиле Кузмине Н. Богомолова (1995), а так же Н. Богомолова с Дж. Малмастадом (1996): https://paslen.livejournal.com/2726141.html

Двухтомные "Разыскания в области литературы ХХ века" Николая Богомолова, "НЛО", 2021: https://paslen.livejournal.com/2725188.html