| [ |
music |
| |
Бах, Брандербургские концерты |
] |
Подробно описывая мемуары Сен-Симона, Лидия Гинзбург чётко разводит принципы мемуарной литературы и художественной (романистики), отдавая Сен-Симону должное как создателю одних из самых великих воспоминаний; между тем, мне-то как раз кажется (так воспринимается), что описание жизни про дворе Людовика XIV именно романом, состоящим из чреды сюжетно самодостаточных новелл.
Кто за чем следит, конечно - Гинзбург, прежде всего, важна чреда портретов придворных и самого короля, мне же - сюжетные хитросплетенья этих характеров и порождаемых ими обстоятельств - по части интриг, подводных да подспудных течений "Мемуары" Сен-Симона дадут сто очков вперёд самому Дюма, безусловно, пользовавшемуся этой книгой как пособием по дворцовым интригам (Д'Артаньян в самом тексте воспоминаний не упоминается, но его выкликает автор предисловия). Кладезь сюжетов - бери и переделывай, на многотомную эпопею хватит!
Тем более, что на восприятие этой книги оказывает сильнейшее влияние весь последующий опыт деконструкции жанров, как вспомогательных (промежуточных), так и "главных", в том числе и мощная прививка документальной прозы, значительно меняющей восприятие беллетризованных дискурсов у современного читателя.
Сказывается обратная перспектива, меняющая в том числе и старинные, уже казалось бы, незыблемые в своей незыблемости тексты.
Тем более, что сама Гинзбург неоднократно отмечает включённость Сен-Симона в канон эпического романа, когда далее в обязательном порядке следуют Бальзак, Толстой и Пруст.
Тридцатилетняя дистанция, с которой Сен-Симон описывает двор, его определенные сословные и мировоззренческие особенности (короче, свойства конкретной эпистолы) искажают свидетельские показания до неузнаваемости; всё это же накладывается на субъективность современного опыта и современной эпистолы, для которой (как в моём случае) практически все изображённые Сен-Симоном люди - персонажные, а отнюдь не исторические, абстракции, чья плотность зависит не от исторического знания, но конкретности писательской убедительности.
Так, если продолжить мысль до конца, можно договориться до того, что любые мемуары принадлежат не столько памяти, сколько воображению и, в принципе, невозможны как жанр.
Кажется, воспоминания и есть подвид психологического романа, основанного на конкретных показаниях, с одной стороны, но бесконечно уходящих от конкретики в творческую заоблачность. Тем более, что их законченность и конечность (то есть, во всех смыслах, обрамленность) делает их завершенным куском развития причинно-следственных связей, распутываемых в центре авторского центра.
Ну, а всё остальное, в том числе и отбор деталей, взыскующий субъективности, превращает наследие памяти в нечто уже не имеющее к реальности никакого отношения. Но, зато, работающего на преодоление перманентного кризиса романных форм.
Если, разумеется, ты не читаешь те или иные воспоминания с какой-то утилитарной целью (узнать новую информацию, припасть к тексту как к источнику); значит, отсчёт жанра сегодня надо вести уже не от текста, но от читательских намерений, меняющих дискурс так, как ему (мне) угодно, переделывающий его под себя - как и положено современному, окончательно эмансипировавшемуся человеку.
Разумеется, моё восприятие мемуаров Сен-Симона говорит больше обо мне, чем о первоисточнике. Точнее, о моём способе чтения и моём, как следствие, восприятием этого текста, отличающемся от закреплённого в "научной литературе".
( по направлению к Свану )
|
