Чай в пустыне
Сегодня в метро видел мёртвую бабушку. Она сидела в вагоне, возле входа, будто спала, опрокинув голову вверх, с закрытыми глазами и открытым беззубым ртом, похожим на подставку для яйца, земляной цвет лица, морщины; может быть, и правда, спала, но народ, на всякий случай, шугался, не садился рядом, образовывал вакуум. Ездила старушка по кольцевой, так что непонятно сколько времени уже.

Во сне была мышь. Она бежала по длинному, кухонному столу, заваленному бумагами, покрытому белой клеенкой. Бессобытийная жизнь мирволит обострению ощущения собственного тела, процессов и границ. Лежишь в темноте, прислушиваешься, как мысли текут по венам, подобно крови, как в крови плещутся, идут на нерест редкие золотые рыбки.

Медленные события задают загадки. Вдруг перестала закручиваться пробочка от важного пузырька. Ни с того, ни с сего. Резьба на месте. Форма пробки тоже не изменилась, но что-тот произошло, и больше нельзя закрыть пузырёк. А вот круглый одеколон, купленный в дьюти-фри и вовсе перестал брызгать. Раскрыть его невозможно. Запах подтекает, и всё тут. Конечно, прозревать заговор всемирной закулисы глупо, но жизнь виляет бёдрами, как непристойная женщина, амплитуда её поворотов выбрасывает тебя за скобки. Чётко ощущаешь купольную форму своего рта, например. Западаешь на звук поднимающегося лифта. В туалете, когда соседи сверху сдергивают воду, проносится странный, пузырящийся звук, внезапно сорывавшегося водопада - скорее, светового, чем водного. Вводного.

Обычно, сны не снятся. Что тоже странно. То есть, проваливаешься в выключенный свет сразу же. Никакой процессуальности. Из-за чего практически невозможно выспаться - между засыпанием и пробуждением един миг. Завтра обещают тепло. На крышах гололедица, небо сиплое какое-то, работаешь, как заведённый, скоро праздники, скоро праздник.