Что это? Как к этому относиться?
В сегодняшней "Газете" подборка стихов Евтушенко:

http://www.gzt.ru/rub.gzt?rubric=reviu&id=64054900000046414

ЕЕ уже давно так не блистал. Боря, скинувший мне ссылку в аську, просто не мог работать. Я думал - преувеличивает. Потом даже газету купил. Поразительная, чудовищная гнусь. Такие вирши, пришедшие на конкурс "Дебюта" или самотеком в "Топос" просто не стали бы рассматриваться. Автору вежливо бы посочувствовали. Зашкаливает всё. Даже не пошлость, не кэмп, у меня просто нет слов. Самое неприятное, что газеты, время от времени выдающие свои полосы под стихи ЕЕ и Ко, поступают вполне коммерчески: потому что во всех смыслах проканает. И как духовность, и как восстребованный продукт. Странная и скоропортящаяся, оказывается, штука - талант. Или ЕЕ исписался, потому что "работал" всегда быссмысленно много, становясь всё водянистее и водянистее. Но октровенной графомании не было. Хотя была - и в "Новой газете" и в том, что обнародовала "Литературка". Система двойных стандартов, по которой бренд может продать любую чухню (не менее циничный новый жанровый проект Акунина). Понятно, что дяденька в маразме, но этому, кажется, нет и не может быть спасения. Так что, типа, пусть пишет? Понижая планку, которую уже давно утопили ниже уровня моря...

Я помню, как это начинало происходить. Сначала Вознесенский, с середины, примерно, восьмидесятых, превратившийся в законченного набоковского персонажа. Видеомы и тд. Может быть, оттого,что с ним раньше началось, сейчас он выглядит достойнее и, во всех смыслах, тише. Конечно, когда мы рубились против шестидесятников (в той же сердцевине шестидесятых), они вполне были достойными противниками. А сейчас? Старость наступила, пожалеть бы их, да? Ну, жалею. Но включается тупая физиология. Тотальное неприятие зрелища разложения и распада. И дело уже не в том, что они шестидесятники или нет, я даже не знаю, в чём дело. Просто противно и всё. Без скидок на возраст и всё остальное.

Недавно ходил к Клеху на презентацию его новой книжки. Вечер проходил в Пен-Клубе. Людей было мало, но каждый из пришедших был достоин отдельной песни, как Дубин или Чудаков. Но самым сильным впечатлением оказался Евгений Рейн, который уселся в кресло, стал пить водку и чистить мандарины. Дольки падали на пол, потом закончилась водка. Тогда Рейн позвал одного молодого поэта, мол, принеси еще. Громко (как всегда это делает) и безапеляционно. Потом пошел кулуариться с Шульпяковым: Глеб, мне нужно с вами поговорить. И так, с видом, что делает одолжение он обошел едва ли не всё собрание. от него шарахаются, а он благодетельствует. Рейн, превратившийся в Анну Ахматову, алчуший своих собственных сирот. То есть конкретно "пас народы", выступая величаво, точно пава. Держа осанку и брызгая хлебной крошкой в лицо говорящему. Клех, уставший от бессоных ночей с младенцем, говорил тихо. Рейн его постоянно перебивал, говорил чудовищные банальности, пошлости, ошибался. Но, при этом, держал вид ветхозаветного пророка. Клех старался не замечать, улыбался понятливо - мол, городской сумасшедший, ну чего ж с него возьмешь... И все присутствующие тоже кивали - ну, да, городской сумасшедший... А Рейн распалялся (водовка и красноречие) всё больше и больше. Мандаринные дольки и слюни летели во все стороны. То есть, Рейн поступал как Саша Бренер, который любит встраиваться в чужие тексты и разрушать их изнутри. Но никто не остановил нахала: публика попалась очень уж интеллигентная, всепонимающая.

Помню, как лет десять назад Вика Шохина познакомила меня с Рейном. Поэт спросил: вы стихи пишите? Пишу. - Ну, тогда давайте ко мне в ученики, записывайтесь и Нобелевская премия вам гарантирована. В том момент Рейн тоже что-то ел. Если бы я не отошед, то был бы оплеван. Ну, да, проблемы с речевым аппаратом, неряшливость... старость и дряхлость они, вообще, неприглядны. Но еще более неприглядны несоответствия возраста и поведения. Это как если старая кокотка мажется косметикой. Никакой Рейн не городской сумасшедший, потому что его вызывающая неорганичность и бестактность не находится внутри ситуации. Рейн внешен по отношению ко всему. Внешен и поверхностен. А еще эта ситуация с чужой Нобелевской премией пизданула его на всю жизнь. Человек был сломлен, так и не смог восстановиться, превратился в кошмар, страшный для самого себя.

Ну, да, выдохлись, постарели... Жалко? Конечно, жалко... Но ещё более сильные чувства вызывает неуместность происходящего, например, с ЕЕ. При полном попустительстве знаточеской среды (с - выражение Роднянской). Все эти фенечки можно было бы вытерпеть на фоне всеобщего литературного изобилия, а у нас ведь даже не безрыбье, уже давно безрачье настало. Критерии окончательно размыты. Их просто нет. А когда критериев нет, провал невозможен: просто нет пола, точки падения и всё золото, что блестит, произносится (особенно если с установкой автора на духовность). Я не к тому, что они чужой век заедают. Заедают они свой. Кулик в моей книге правильно сказал - этот стул из моей жопы вырос и с моей жопой уйдёт То есть, нельзя занять чье-то место (в искусстве), можно только потерять своё.