Дело о метро
Дело в том, что внутри метрополитена пространство совпадает со временем. Накладываясь друг на друга, они создают совершенно особые умозрительные коридоры. Кажется, именно поэтому метрополитен столь мощно мирволит самопознанию. Между станциями - более-менее ровные промежутки выпадания (около двум минут), чередование станций и тоннелей создают определенный ритм, задающий внутреннее состяние. Когда ты в тоннеле, то смотреть по сторонам, вроде бы как, не имеет смысла. Рядом люди-в-основном-без-лиц качаются в такт движению. Люди эти близко, крайне близко, категорически близко к тебе расположены, отчего ты ещё больше замыкаешься в себе, внутри себя. Потом - станция - короткий промежуток словно бы предназначенный для того, чтобы набрать воздуха и снова нырнуть вглубь.

Пространство под землей скрадывается, перемещение практически неощутимо (только если ты сам не идешь по станции или по переходу между), ведь в вагоне ты стоишь на месте и тебя везут, а ты не сам едешь. Кроме того, монотонность картинки за окном создаёт дополнительнуюу обманку для органов чувств, из-за чего может показаться, что ты стоишь и не движешься, движется только время. Именно время здесь, под землей, выполняет основную функцию перемещения.

Важны последовательность и постоянство. Каждый день мы ездим по одним тем же маршрутам, отклонения минимальны. Странным образом, все эти перемещения в невидимом пространстве оказываются, если уж совсем просто и пафосно, дорогой к себе. Повторенье - мать ученья, ученье как закрепление однажды случайно найденного. Наши поездки похожи на наши школьные уроки, четко отмеренные отрезки лишения подвижности и избытка пространства. Ничего не остаётся, кроме думалки, направленной в одну сторону. Метро-поездка помогает сосредоточиться на своем. Ты уже знаешь особенности своей ветки (моя зелёная) и мало что отвлекает от белого шума внутри.

И ты вспоминаешь о чём думал вчера в перегоне между Динамо и Белорусской, вспоминаешь и закрепляешь, делая шажок к тому, чтобы знание о себе отложилось где-то внутри каким-то кирпичиком. Ты всё ещё избегаешь Новокузнецкой и [внутренне сжавшись] стараешься как можно быстрее проскочить Павелецкую с невидимыми следами последнего теракта. Я не люблю серую ветку, потому что на ней я думаю о том, о чём я не хочу думать. Синяя ветка самая свободная и прирастает метарефлексией - в ней, рядом со старыми, скукожившимися от времени диванчиками и скрипом вагонов на поворотах, думаешь, в основном, о метро. Красная ветка у меня тоже ведь ассоциируется с определенным московским сугубо дискурсом. Всё это годами откладывается на внутренних стенках сосудов и внешних поверхностях моих внутренних органов, заклепляется, твердеет, цементируется. Однажды оглядываешься, а ты вот такой, какой ты есть... Не в последнюю очередь потому, что едешь по зеленой, а не по оранжевой. Кажется, когда я жил на оранжевой, жизнь у меня была совершенно другой.

Ты оглядываешься, а в руках у тебя книжка. Ты читаешь, пока едешь, чтобы не думать, ибо все уже надумано, придумано и самому себе сказано [тут ты оказываешься в роли молчаливых супругов, которые молчат за ужином так как все уже давно и безнадежно обговорено], а потом закладываешь пальцем нужную страницу и меняешь линию, чтобы снова вернуться к чтению. Твоя книга похожа на видеокассету, запускаемую с того же самого места, где ты поставил её на паузу. Открыл и погрузился в текстуальный тоннель с того же самого места. Места.

+, конечно, люди, которые только и способны нарушить размеренность. Ну, и нарушают, естественно, оказываясь узорами поверх твоего сознания, отчего всё, что происходит вокруг начинает напоминать спектакль - камерную постановку внутри вагона и большую многофигурную фреску-эпос о тщете всего сущего, когда ты выходишь под закопченные временем свода сторону какого-нибудь выхода.