Дело о пароходах и поездах
Дело в том, что чем меньше город, в котором ты находишься, тем больше в тебе возникает внутренней дисциплины, ну, хоть ты закономерность выводи! Мегаполисы расстраивают вестибулярный аппарат, сбивают внутренние часы. В Шаргороде я ложился и вставал по солнцу, употребляя Интернет в качестве кетчупа - только лишь чуть-чуть, самую малость, питался по расписанию и хотя сердце билось всё так же учащённо, но почему-то там я совершенно не боялся попасть под дождь или под сквозняк, не то, что в Москве, где каждая мелочь липка и губительна. Маленькие города способствуют укреплению иммунитета, в том числе и экзистенциального. Более того, в них всегда есть чем заняться, несмотря на разреженность атмосферы, а, быть может, благодаря ей. Волей-неволей, начинаешь читать, общаться. А потом выпадание заканчивается - очень остро почувствовал это, когда после Шаргорода был три дня в Киеве, а потом я пришёл на перрон к вагону, куда снова собралась наша архитектурная шайка, то есть как бы вернулся в дискурс. В среду. И заметил, как отклонение в сторону мгновенно выровнялось. Так нота в рояле порой западает, а потом - щёлк - встаёт на место.

А в Киеве я попал в квартиру со старой минималистской мебелью 70-х, где для полного комплекта не хватало лишь рижской "ригонды" и торшера. Зато в наличие тюль и запыленная библиотека, полная филологических диковин - всё из тех же семидесятых. С репринтным Ницше и Сент-Бёвом, например. С брошюрами общества "Знание" и целой полкой "ЖЗЛ" в два ряда. Три дня читал Блока и сборник репортажей Хемингуэя. Странное дело, но сейчас лучше пишут, изощрённее (к вопросу об эволюции искусства) - принеси сейчас Блок свою подборку в толстый журнал так и не взяли бы. Точно так же с классикой репортажа - читаешь и очень уж просто получается. Решето какое-то дырявое.
Собственно, таким мне и показался весь остальной Киев - странно сопрягающий выцветшие цвета почтовой открытки и гламурной чешуи, странный микс из стремления быть европейской столицей и местечкового простодушия. Особенно это заметно в метро. Как-то нечаянно подверсталась и музыка - всё это время слушали без перерыва "Пеппера" и "Белый альбом", выходили на балкон, откуда открывалась панорама на закипающий щавелевый суп. Вечером в него добавляли сметаны и яичный желток плавал между перистых, наперчённых жиринок.

Я думал, что одиночество однородно - а оно со стороны так и выглядит - монохромным куском непрозрачного стекла или даже бетона, ан нет, оказавшись внутри арматуры, атом или частица, я созерцаю дивный пейзаж, перекрученный ландшафт и постоянные перепады давления. Нет ни однообразия, ни монотонности - жизнь бежит ритуала и рассыпает неконгруэнтные особенности пачкой пожелтевших газет, какие раньше сдавали на пункты сбора макулатуры. Из чего делаешь огорчительный вывод о непредсказуемости и невозможности вывести какие-то формулы. Оказаться внутри всегда полезно - в том числе и для эндокринной системы воспринимающих реальность желез: штампы и блоки начинают сыпаться-осыпаться и, незакрепленные в пазах, дребезжать...

...уже рассвело, можно сказать и утро отчаянно пытается ликвидировать остатки ночного праздника, когда лилось и грохотало как за свадебным столом, но свадебка закончилась и похмелье низким давлением, протёртое влажной тряпкой технички, давит на виски. Вы ведь знаете как моют пол эти самые технички этими самыми расползающимися отсыревшими холстинами? И не моют вовсе, а только грязь размазывают, оставляя углы в полной пыльной неприкосновенности. В Шаргороде в это время я бы уже спал, всячески внутренне подготавливаясь к пробуждению на завтрак. А тут Москва, по точному сообщению Рильке, "обречённая на гибель", ну, значит, и мы вместе с ней обречены. На все сто.