Пережытки чекишшыны

Тамыры, незя зырить без сльоз, незя ажно слухать без стона, кода грямают копанцы с рудьоной иконой на бочине.

Дородно людьов, как Явлинский, которой ешшо тода келил, кабы не вывьотрились говном, али как Хакамада, которы тоже не без глистоцежика, задаютса спросом: чо деет Россию касным выблядком межнародново свальново греха народов ЯССА (Яклана Советских Соцыалистичных Артелишш)? Почо в деяннях советсково чекисково угара нет перерывов на вольготу и воправнось, как в СКМ, почо упыри не могут суслиться восолодку, трепаться восолодку, слатьса восолодку?

Откель так веет дохлячиной?
Де та война, чо всем доконом?
Чо стало с отчиной мойой?

Хто, так лекотать, могьот и так и едак лекотать? А, блядь? Могьот, душной угрюмой людь в фуфайке, которой хряпат жонку вагой и шнеком до мекаломорочення, до байруды, до рудьоных сопльов из норковатово редрово сопальника? Али сарынь, завседа вохрета, ихни касны братански выблядки, лекочашшы на амитаннем поговоришшы, ужо нарожонны с героиновым выпусником? Али, лекочем, советской устройшык Лександор Иваныч Шнеккель, как потопаш, так и посрьоцкаш, сиволапой забулдыга, головер? Да, блядь? Могьот, деншшыки овошшебуторки, которы затушай овошшебуторку, овошшебуторку затушайте мне, овошшебуторку затушай, затушай, сука, овошшебуторку затушай, гаси, овошшебуторку затушай, затушай, затушай, затушай, гомнюки, которы слезливо стонут, кода вольготной базар пришшемил им бесстыдницы? Незя лекотать напрямик, деяння российской решымшыны нашшытывают стогоддя, сотины вогробниц, тышшы берковцов трупов и тышшоюнды отрезанных бесстыдниц.

Сто темеров яремников
натянули себе
из шшыпучево утаса
заншальных ценносей вязь!

Сто темеров яремников
в три, в шесь и в деветь
купно хлыстают в мос,
хрясь, хрясь, хрясь!

Сто темеров их,
а мы водни
в кромешном пыльном пекле!

Сталин, Берия, Хитлер,
Пол Пот, Муссолини и Франко
за ими айдают!

Вот так, мои бажоны моргованны падлы, вот так.

La cicala, dopo aver passato tutta l’estate a cantare, si trova sprovvista di cibo.
Quando giunse l’inverno andò a piangere miseria dalla sua vicina formica e la pregò perchè le desse in prestito alcuni granelli di cibo per sopravvivere fino alla nuova stagione.
- Ti restituirò il capitale con gli interessi, parola d’animale!
La formica, si sa, non presta volentieri il suo cibo e questo è il suo più piccolo difetto.
- Che facevi nella bella stagione? – disse a colei che le chiedeva il prestito.
- Giorno e notte cantavo per chi passava, se non ti dispiace.
- Cantavi? Me ne rallegro molto. Ebbene, adesso balla.

Morale: chi nulla fa nulla ottiene