<...> в отрывке "Женщины" из первоначального варианта IV главы "Евгения Онегина", опубликованном в "Московском вестнике" <...> , содержатся строки:

Словами вещего поэта
Сказать и мне позволено:
Темира, Дафна и Лилета -
Как сон, забыты мной давно.

Современный нам читатель <...> обращается к комментарию и устанавливает, что речь идет о Дельвиге и подразумеваются строки из его стихотворения "Фанни":

Темира, Дафна и Лилета
Давно, как сон забыты мной,
И их для памяти поэта
Хранит лишь стих удачный мой.

Однако не следует забывать, что стихотворение это увидело свет лишь в 1922 г. В 1827 г. оно еще не было опубликовано и современникам, если подразумевать основную массу читателей 1820-х гг., не было известно <...> Итак, пушкинский текст, во-первых, рассекал аудиторию на две группы: крайне малочисленную, которой текст был понятен и интимно знаком, и основную массу читателей, которые чувствовали в нем намек, но расшифровать его не могли. Однако понимание того, что текст требует позиции интимного знакомства с поэтом, заставляло читателей вообразить себя именно в таком отношении к этим стихам. В результате вторым действием текста было то, что он переносил каждого читателя в позицию интимного друга автора <...>
Бессрочная ссылка. 27 июля 1998 года. Еженедельные наблюдения Романа Лейбова

Клево, да?! Всю жизнь говорил прозой, оказывается.