Monday, September 14th, 2009

Time	Event
11:01a	8.   - Облако устойчиво. - Русские? - Мы проверим и эту версию. - Хотите спрятаться за пришельцев? - Полной гарантии нет, сэр! – у Лейбовица взмокло на лбу. - Соедините меня с Горбачевым. - Есть линия! Переводчик надел наушники.   Овальный кабинет вспыхнул тремя стереоэкранами: Совбез, Большой Джи, спальня Первой Леди. Нэнси ... Когда появлялось ее изображение, специальное устройство распыляло в Овальном излюбленные Esta Louder (Shanel ее старила), так было спокойнее.   - Хай, мистер Рональд! Хау ду ю ду? – у Горбачева вышло с акцентом почти канадским («Кажется, там некая секта обитает, - вспомнил переводчик, - духоборы. Он из сектантов?») - Привьет, Майк, хай! – Президент вряд ли знал о славянском омониме.   На большом дисплее нарисовался злосчастный объект и как бы состроил губки. Очень красивые, гипертрофированная насмешка над ранним Голливудом. У Нэнси рисунок их классический, годы его не берут. Отплыла Нэнси в какую-то рисованную молодость, где сыграть-то и не с кем. С ним, по крайней мере, не сыграть. Он ее понимает. Понимает невольность разрыва по временам. Ревность к этому разрыву – и к этой невольности - вызывала у него в горле сладкий комок, почти рыдательный. Всегда вызывала, и сейчас тоже. Некстати возник. Но и стыдиться поздно.     ( Read more... ) (Comment on this)
11:03a	6.   До встречи бывших узников свободный день. Если хочется в Кельн, поезд оплатим. У краснолицего старика с куском картона, где «Postrig», напоминало название банка, был свой забавный бейдж – «Diesel». Herr Дизель сносно выражался по-русски. Погиб друг? Во? – Дизель в ужасе перешел на родной язык – цу фэллихь гефаллен?! Действительно погиб? Вы хотите этот реликвия на могила?   Запросили полицию. Никакой могилы не значилось. «Авария. Район Лимбург. 20 декабря 199… Валерии Лецки… страховка…Институт германо-еврейских… Тимоти Меньков… страховка отсутствует… Санкт-Петербург, Россия… отправлен до истечения визы… Пауль Краев… страховка… азюльбевербер…уборщик… фрай-журналист… операция… загорание во время операции… прах отсутствует…»   На «Фольксвагене-комби» поновее, чем схлопнувшийся в декабре «Форд», предупрежденная звонком, Сьюзен встречала Пострига у загородной платформы - добирался с двумя пересадками. - Вилль коммт ин цвай штунде. Через два часа. - Я не успею... - Они все были кома... «Таймень» (она сделала два маленьких ударения на каждом слоге) пришел в себя первый. Вилль почти сразу же за ним. С Пауль что-то происходило непонятное. Он горель. - Температура высокая? - Нет, он горел, фойер, буквально, когда к нему прикасались. Хирурги не могли начать операция. Сломанный бедро. Вилль этого не видел. Хирург рассказал мне, а не ему. Вилль не верит. Я тоже не знаю, правда, или… («Или…» – отдалось в Постриге напутственное Катино). - … огонь побежал по рукам, и его не стало. Совсем. Ни кожи, ничего! - А вещи? Он писал книгу! - Ничего, - повторила Сьюзен, - Ах, да, учебник дойч, листья бумага, много листья, - это у нас! Он говорил, что должен отправить, но мы не знали, кому. - Мне. Это про меня.   Постриг промолчал весь живописный путь до снятого Виллем на вершине гористого хутора дома, прилепленного к чьему-то коровнику. Выскочили в нижнюю прихожую: Каюми, показывая чернильный язык и надутый Лев – мать с гостем отняли затяжную драку. Сьюзен вынесла пухлую папку листов, заправляя их на ходу в мешок. Хотелось тут же впиться в принесенное, но ведь впереди поезд и пересадка, две пересадки, дождись.   ( Read more... ) (Comment on this)
11:05a	4.   Воронин замычал, прыгая на одной ноге. Мартынова быстро подставила плечо. В траве дрожал и слегка постанывал перфорированный стальной лист. - Напоролся! – на Воронина было жалко смотреть, - завод здесь, что ли?! Она присела, и, откинув мешающую прядь, стала зацеловывать пораненное место, повыше щиколотки. Большую часть лица, которого девушка стеснялась, закрывали роскошные волосы, ухоженный водопад. Воронин попробовал и утонул, целуя эту голову, чувствуя, как в ней замирает кровь. Огляделся – никто не видит, разрозненный спуск продолжался, меняя то и дело конфигурацию участников, уже не аукались. Руки, осмелев, скользнули ниже, на пылающую талию. – Не надо…, - низкая нота призыва юркнула обратно, в гортань и Воронин ускорил суетливую возню со своими вьетнамскими джинсами, с ее зачем-то пояском на платье и двумя молниями сбоку. Их нес вихрь взаимного стыда (такие большие – и в первый раз!), рыхловатый Воронин громко дышал на закрытые ольгины глаза, будто бы учился плавать – и тело, в которое он с удивлением окунался, скапливающим движением сильной волны готовое, казалось, захлестнуть его – вдруг выгибалось, как мостик. Покоритель уменьшался и уменьшался, навсегда расставаясь с потраченными на книгопоедание часами. До ногтей дополз этот жар – и передался ногтям, впившимся в неловкую спину. Закричать бы, но крик застрял в некоем ущелье, а детская щека Воронина покоилась в песках неизвестной планеты, меж двумя барханами. Осадочно тяжелели слипшиеся, белые – в сердцевине – слова, переходя от илистой вязкости к сухости алебастра. Две судороги – о, чудо! – совпали. Муть привлеченных этим блаженством видений тоже была необременительной, вольно тасуя свои гнездилища. Откуда-то с присвистом взялись жухлые дубовые папирусы, ковчеги с голубями, клюющими землянику и непонятно кем зароненный в лесостепной полосе кизил. С веточками этого кизила в клювах впередсмотрящие носились, как с библейской оливой, вычерчивая сразу несколько замысловатых алфавитов, клейких и лакмусных. Из засады ударило звено противных майских жуков, за ними распластанно следили змеиноязычные ящерицы – компромисс орла и кенгуру - точно бы сплюснутые клещами для колки орехов. Через косой проход перетекающих друг в друга, подобно песку в часах, дворов, ковыляли сорванные листовки, пластмассовые детские совки, пряжки от босоножек – с ветерком, или без него, с завязшим в открытом чемпионате лета снегу, который ошибся прицелом, немного недосеменив до рустовки, до намеченных окон, обратных входу в дом и, ясное дело, немытых. Четвертое от угла окно, закнопленное парой распятых «Правд», бесстыдных и бесстрашных в силу старости, смотрелось особо запущенным. Из-за гаража – его железо приобрело мертвую цепкость валуна – вся округа предназначалась к сносу – вышел поджарый, в черной маске, которую он с наслаждением сорвал, но лица вновь не было видно, только паленая борода, - «дикий гусь», судя по истертой «милитари», откуда-то с юга - и приладил на плече подствольный гранатомет. Но стрелять передумал. ( Read more... ) (Comment on this)
11:08a	3.   - Да-а, как загнивают! – Шведчук поскреб кожу кресел, надавил на диван. - После «белого» сколько в остатке - полторы? - Около двух. - У.е? - Марок. - Не по-иерусалимски, отнюдь. И не по-московски, х-хе! А что я тебе привез. Умри, Паша. - Чуть было, - Краев ткнул. - Царапину видишь над бровью? - Царапина – знак Божий. Сюда взгляни. Узнаешь?   Он достал из кофра папку. Из папки бережно вытащил вдвое сложенный отксеренный лист А4. «Зюртер альгемайне». Темный, с ужасного качества снимком спортивного биплана по центру справа.   - «Таинственная пропажа «Сессны». Магнат…, дата… ну, ты помнишь, ураган был, на Иваново пришелся эпицентр, но и Москве... Я … почему так близко – щит на Горьковском, бампер мой задел. Читай, читай: «опытный, единственный образец «Сессны», выполненный по заказу…», ну, опять не важно… Обмыть бы, а? Это же твоя, та самая! Дальше! – он потянул из файлика еще листок, - увеличенная копия – две царапины – ты рассказывал. Ее, как утверждают, пытались пометить какой-то каббалистикой, краску хозяин затер, и сразу после того – ангар пустой. - Съездим за вином? - А «Кеглевича» не хватит? Огурчиков, небось, нет? - Е! И ветчина. Пармская. - Загнил, совсем загнил! Ну, не по-иерусалимски! Сбиваэшь, да? Глянь – число, когда собирал своих рифмачей? Год? Я все должен помнить? Гейгера взял – при чем тут Гейгер?! – холодный был вечер, правда? Свидетельство одного из наших перебежчиков, - Шведчук достал третий, перепечатанный текст, - «испытание направленного урагана», - бред, конечно – а даты?! Наливай. За твой побег. Понимаю, ты попал. Вместо кования бабла, пока горячо. Я проанализировал прогнозы Гидрометцентра плюс районные московские газетенки – в Иерусалиме найдется все! – были штормовые явления, были! Вопреки прогнозам. А ты: … «Волна-а-а», вид на жи-и-тельство… Сча-астье... Что ты здесь намалюешь? Роман писать - удовольствие. Любовь? Хромоножку полюбить слабО? Нет? Заберите эту тему. Или честно смакуйте физиологию со стрельбой в перерывах.   ( Read more... ) (Comment on this)
11:09a	ЧАСТЬ 2     1.   О. захлопнула сафьяновый (пластик под сафьян) альбом. Фотки блеклые. Плохо ему было до меня? Разве не сказала всю правду в первый же вечер? Да, успела переписать на себя, но разве не заслужила? За все переезды с общагами. А ее сколько раз «обували»?   Димочка любит. Очень похоже, но деятельнее. Рассказала про самолет – кто бы поверил? Ей страшно, а Димочка выловил главное: скорее разменяться. Но пока бывший «ангар» за белой дверью пустует, размениваться не с кем. Полновесный разъезд, с доплатой, не просто так – конура на конуру.   Живот еще не мешал. Желанный, желанный, наконец-то, ребенок. Пить нельзя, с кофе поосторожней бы, две чашки – предупредил врач – суточная норма. Главное, не на ночь. Курить вообще тайком, успевая проветрить до прихода Димочки с палаточных дежурств.   Водя джезвой по ванночке с песком, поймала себя на эхе движений Краева – он и сейчас цеплялся, сидел на подоконнике (за спиной, правда, появились по димочкиному настоянию решетки), обнимал из-за спины – брыкалась, как и тогда – качнулась джезва – «дура, - погладила ошпаренное запястье, - уймись!».   Но запястье хранило следы массажа. Самое неэротичное место.     ( Read more... ) (Comment on this)

<< Previous Day

2009/09/14 [Calendar]

Next Day >>