Войти в систему

Home
    - Создать дневник
    - Написать в дневник
       - Подробный режим

LJ.Rossia.org
    - Новости сайта
    - Общие настройки
    - Sitemap
    - Оплата
    - ljr-fif

Редактировать...
    - Настройки
    - Список друзей
    - Дневник
    - Картинки
    - Пароль
    - Вид дневника

Сообщества

Настроить S2

Помощь
    - Забыли пароль?
    - FAQ
    - Тех. поддержка



Пишет satanovsky ([info]satanovsky)
@ 2006-09-17 10:18:00


Previous Entry  Add to memories!  Tell a Friend!  Next Entry
воскресный трёп
Игорь. не знаю, как к Кушнеру относятся в Питере, но из Нью-Йорка ситуация выглядит следующим образом:

Один человек написал в прошлом достаточное количество достойных стихов. За это мы его уважаем как поэта.

Другой человек призывает со страниц литературной прессы к сужению эстетических и формальных возможностей русской поэзии (т.е. выступает не просто с критикой стихов других поэтов, а против определённых литературных и стилистических приёмов как таковых). За это его справедливо называют ретроградом, критикуют и подымают на смех.

Иногда случается так, что эти два человека совпадают в одном лице, и тогда это лицо заслужило того, чтобы его хвалили за поэтические достижения, ругали за провалы, и критиковали за одиозность взлядов. Человек имеет право говорить всё что он хочет, а мы имеем право его за это критиковать. Более того, когда человек, опираясь на свои литературные достижения, открыто делает заявку на звание литературного пахана -

Всё знанье о стихах — в руках пяти-шести,
Быть может, десяти людей на этом свете:
В ладонях берегут, несут его в горсти.
Вот мафия, и я в подпольном комитете
Как будто состою, ...
),

то критика подобной позиции является прямой обязанностью каждого вменяемого литератора. Паханов нам не надобно, нам нужно больше хороших и разных поэтов. Кушнер второй части этой задачи противостоит, и делает это достаточно последовательно и давно (стих датирован 1995-м). В отстутствие внятной критики, способной указать Кушнеру на вульгарность и постыдность его позиции, ему начинают вторить литераторы помоложе - тот же Быков, к примеру. Нет уж, размер аудитории данного лица не играет ни малейшей роли - индульгенции нет и быть не может.

Если Кушнер размахивает чугунным бюстиком нелюбимого им Кручёныха с намерением ухнуть Цветкова по голове, а потом пытается придавить обоих памятничком Батюшкову, и при этом не понимает всю карикатурность своего поведения, — это его личная беда, но если никто так и не укажет на гротескность происходящего - это беда наша общая.


(Читать комментарии) - (Добавить комментарий)

Вы всё-таки прочтите хотя бы это, а чуть позже я выскажу
[info]satanovskiy@lj
2006-09-18 18:20 (ссылка)
Бенедикт Лившиц (1887 — 1938)
Полутораглазый стрелец
Из главы 1. Гилея

Как ни был велик мой интерес к живописи, он не мог заслонить от меня того, что, собственно, вызвало мой приезд в Чернянку. В первый же день моего пребывания у Бурлюков Николай принес мне в комнату папку бумаг с хлебниковскими рукописями. Это был беспорядочный ворох бумаг, схваченных как будто наспех.
На четвертушках, на полулистах, вырванных из бухгалтерской книги, порою просто на обрывках мельчайшим бисером разбегались во всех направлениях, перекрывая одна другую, записи самого разнообразного содержания. Столбцы каких-то слов вперемежку с датами исторических событий и математическими формулами, черновики писем, собственные имена, колонны цифр. В сплошном истечении начертаний с трудом улавливались элементы организованной речи.
Привести этот хаос в какое-либо подобие системы представлялось делом совершенно безнадежным. Приходилось вслепую погружаться в него и извлекать наудачу то одно, то другое. Николай, по-видимому, не первый раз рывшийся в папке, вызвался помогать мне.
Мы решили прежде всего выделить из общей массы то, что носило хотя бы в слабой степени форму законченных вещей.
Конечно, оба мы были плохими почерковедами, да и самый текст, изобиловавший словоновшествами, чрезвычайно затруднял нашу задачу, но по чистой совести могу признаться, что мы приложили все усилия, чтобы не исказить ни одного хлебниковского слова, так как вполне сознавали всю тяжесть взятой на себя ответственности.
Покончив с этим, мы намеревались воспроизвести записи, носившие характер филологических опытов; к математическим же формулам и сопоставлениям исторических событий мы решили не прикасаться, так как смысл этих изысканий оставался нам непонятен. К сожалению, наша работа оборвалась еще в первой стадии: и у меня и у Николая было слишком мало времени, чтобы посвятить себя целиком разбору драгоценных черновиков.
Ведь и то, что нам удалось извлечь из хлебниковского половодья, кружило голову, опрокидывало все обычные представления о природе слова.
Ученик «прóклятых» поэтов, в ту пору ориентировавшийся на французскую живопись, я преследовал чисто конструктивные задачи и только в этом направлении считал возможной эволюцию русского стиха.
Это был вполне западный, точнее — романский подход к материалу, принимаемому как некая данность. Все эксперименты над стихом и над художественной прозой, конечно, мыслились в строго очерченных пределах уже конституированного языка. Колебания, как в сторону архаизмов, так и в сторону неологизмов, обусловливаемые личными пристрастиями автора, не меняли общей картины. Словесная масса, рассматриваемая изнутри, из центра системы, представлялась лейбницевской монадой, замкнутым в своей завершенности планетным миром. Массу эту можно было организовать как угодно, структурно видоизменять без конца, но вырваться из ее сферы, преодолеть закон тяготения, казалось абсолютно немыслимым.
И вот — хлебниковские рукописи опровергали все построения. Я вскоре почувствовал, что отделяюсь от моей планеты и уже наблюдаю ее со стороны.
То, что я испытал в первую минуту, совсем не походило на состояние человека, подымающегося на самолете, в момент отрыва от земли.
Никакого окрыления.
Никакой свободы.
Напротив, все мое существо было сковано апокалиптическим ужасом.
Если бы доломиты, порфиры и сланцы Кавказского хребта вдруг ожили на моих глазах и, ощерившись флорой и фауной мезозойской эры, подступили ко мне со всех сторон, это произвело бы на меня не большее впечатление.
Ибо я увидел воочию оживший язык.
Дыхание довременного слова пахнуло мне в лицо.
И я понял, что от рождения нем.

(Ответить) (Уровень выше)


(Читать комментарии) -