Итак, Джульетта.

I

В противовес конструкции основного действия, которое развивается стремительно и переходит в фазу более чем серьёзного конфликта с первых же строк пьесы; в противовес конструкциям образов всех остальных персонажей, первые же действия которых позволяют нам немедленно и безошибочно угадывать их характеры, — словом, в противовес всей прочей инженерии, образ Джульетты выстроен так, что о характере этой девушке мы долгое время не можем сказать вообще ничего, и это при том, что разговоры о ней и даже с её участием занимают добрую половину 2 и 3 сцен I акта.

«Моё дитя ещё не знает жизни; // Ей нет ещё четырнадцати лет», «дочь — одна наследница моя», «я ей решенье отдаю во власть», «одной из многих будет и она» — это всё (2 сцена) характеризует скорее отца Джульетты, чем саму Джульетту. Но это ещё куда ни шло: отец Джульетты — один из основных персонажей, и в полноте его образа есть большой резон. А вот куда девать третью сцену?

Напоминаю ход развития событий в 3 сцене I акта. Джульетта входит по зову кормилицы и едва лишь успевает поздороваться, как на кормилицу нападает припадок словоблудия. В результате мы узнаём, когда у Джульетты день рождения, в каком возрасте у неё отобрали сиську, когда она встала на ножки, когда начала бегать и как расшибла в детстве лобик, и чем утешилась, и как всё это ахуенно ржачно. Не успевает читатель пригладить волосы, вставшие дыбом от такого ералаша, как припадок словоблудия нападает на синьору Капулетти (этот припадок я переводила с русского на понятный в одном из предыдущих постингов). Затем Джульетта говорит почтеной родительнице: «Маменька, не волновайтесь, я девушка приличная» — и уходит.

И начинает категорически отсутствовать до самой встречи с Ромео.

Дяденька автор, шо это было?

II

Я недаром начала разговор о Джульетте настолько издалека, что извела на предисловие аж три постинга с гаком. Всё это нарочитое бездействие Джульетты, весь этот её «пассивный залог» 2 и 3 сцен есть результат длительного пребывания на территории, перманентно находящейся в состоянии острейшего внутреннего конфликта. Она всего-навсего руководствуется законом выживания для слабых: не хочешь неприятностей — не совершай лишних телодвижений (а без цели вообще не двигайся). Очень, на самом деле… самурайская база.

Самурайская — или же попросту чисто женская? Кем была Джульетта в начале, воином, чей тактический выбор обусловлен невыгодной позицией, или же пугливой девочкой?

Вот, на самом деле, тот вопрос, который возможно задать только после первого прочтения пьесы и ответ на который можно получить только путём анализа вышеупомянутого безумного монолога кормилицы из 3 сцены I акта; монолога, который якобы ничего не проясняет и в который Шекспир, по своему обыкновению, засунул все мыслимые смыслы. Давайте прочтём его очень внимательно. Мы не сможем говорить о том, как развивался характер Джульетты по ходу пьесы, если не поймём, что он представлял собой в I акте.

К о р м и л и ц а

Ну вот, в Петров день к ночи
И минет ей четырнадцать годков.
Она была с моей Сусанной (царство
Небесное всем христианским душам!)
Ровесница. Сусанну Бог прибрал.
Ох, я не стоила её! А вашей
Четырнадцать в Петров день будет точно.
Вот, помнится, одиннадцать годов
Тому минуло в год землетрясенья,
Как я её от гуди отняла.
Не позабыть! Всё помню, как сегодня.
Соски себе натёрла я полынью,
На солнце сидя возле голубятни.
Вы в Мантуе тогда с синьором были.
Да, помню, как сейчас: когда она
Почуяла, что горькие соски, —
Как рассердилась дурочка-малышка,
Как замахнулась ручкой на соски!
А тут вдруг зашаталась голубятня.
Я — опрометью прочь!
С тех пор прошло одиннадцать годков.
Она тогда на ножках уж стояла.
Ох, что я, вот вам крест! Да ведь она
Уж вперевалку бегала повсюду,
В тот день она себе разбила лобик,
А муж мой (упокой его Господь —
Вот весельчак-то был!) малютку поднял.
«Что, — говорит, — упала ты на лобик?
А подрастёшь — на спинку будешь падать.
Не правда ли, малюточка?» И что же!
Клянусь Мадонной, сразу перестала
Плутовка плакать и сказала: «Да».
Как долго шутка помнится, ей-богу, —
Хоть проживи сто лет, а не забыть;
«Не правда ли, малюточка?» А крошка
Утешилась и отвечает: «Да».

С и н ь о р а К а п у л е т т и

Ну, будет уж об этом, помолчи.

К о р м и л и ц а

Да, только так вот смех и разбирает,
Что вспомню, как она забыла слёзы
И отвечала: «Да». А ведь, однако,
На лобике у ней вскочила шишка
Не меньше петушиного яичка!
Так стукнулась и плакала так горько,
А он: «Теперь упала ты на лобик,
А подрастёшь, на спинку будешь падать.
Не правда ли, малюточка?» И что же!
Она сказал: «Да» — и замолчала.

Д ж у л ь е т т а

Ну, замолчи и ты, прошу тебя.

Ну-с, приступим к анализу?

III

Прежде всего, резюмируем: Джульетта родилась поздним вечером в Петров день, её отняли от груди в три года (это было нормой, крестьянские дети, те вообще сосали грудь чуть ли не всё детство — было бы молоко); она «бегала повсюду», то есть была, в общем, живым, активным ребёнком; но главное для нас в данном случае — это два конкретных эпизода, в которых Джульетта действует рефлекторно. Первый эпизод — агрессия в отношении «обидевших» девочку сосков. «Дурочка-малышка» не разревелась и не ушла покорно, хрена там, «как замахнулась ручкой на соски!» А второй эпизод — трижды перепет на все лады, и он безумно интересен. И вот он — ключевой для понимания характера Джульетты (потому что одной реакции на соски мало: агрессия ребёнка в отношении «обидевшей» вещи может свидетельствовать о банальной психической неустойчивости).

Значит, эпизод повествует о том, как девочка, набив себе нехилую шишку на лбу, утешилась, услышав: «Теперь упала ты на лобик, // А подрастёшь, на спинку будешь падать».

Бугага, да. Но вот как вы думаете, зачем один и тот же анекдот рассказывать зрителям трижды? Образ кормилицы ведь не настолько сложен и, по большому счёту, не так уж важен, чтобы ради него устраивать подобную канитель.

А затем, что не так всё просто.

Начать с того, что в подлиннике кормилица цитирует слова покойного мужа в двух редакциях. Вариант первый: «Thou wilt fall backward when thou hast more wit», то есть буквально: «Будешь падать в противоположном направлении (спиной, затылком, навзничь — понимай по вкусу), когда наберёшься ума». Наконец, вариант второй: «Thou wilt fall backward when thou comest to age», то есть «Будешь падать в противоположном направлении, когда наберёшь годков». И «наберёшься ума», и «наберёшь годков» действительно можно перевести как «подрастёшь», но, переводя и то, и другое одним и тем же словом, автор пьесы на русском языке неизбежно становится жертвой собственного, да простят меня Щепкина-Куперник с Пастернаком, самомнения.

Суть монолога кормилицы в том, что ей по боку определяющие детали. От неё, бабы недалёкой и нечуткой, начисто ускользнул тот нюанс реплики, который заставил девочку забыть о слезах боли и отчаяния (а в три года любая сильная боль ввергает в отчаяние). Невеликого ума кормилицы хватило только на то, чтобы разглядеть пошлость («Thou wilt fall backward»). А вот понять решающее для Джульетты «when thou hast more wit» («когда поумнеешь») она уже не смогла и поэтому, повторяя реплику мужа, рефлекторно «отредактировала» её, подогнав смысл фразы под свои незамысловатые мозги.

Переводчик же, подыгрывая кормилице, обработал заодно и многозначное «backward». В результате ключик к утешению Джульетты мы едва не потеряли, а ведь девочка в свои три года руководствуется логикой воина в чистом виде: есть задача — научиться падать наоборот (потому что шишка — это больно, а падать мордой вниз — унизительно), есть путь решения задачи — поумнеть. Отлично, она поумнеет! Муж кормилицы пошловато, но в действительности довольно тонко подсунул девочке цель — единственное, что могло заставить маленькую Джульетту перейти из состояния растерянности и угнетённости в активную фазу, где нет ни времени, ни места для пустой рефлексии.

Для — жалости к себе.

Каков портрет?

И вот теперь становится понятна глубина бреда отдельных критиков, которые заявляют: «Из кроткой и наивной девочки, какой она [Джульетта] показана вначале, она превращается в созревшую душой женщину», бла-бла-бла. Не будем пока о превращениях, отметим просто, что «кроткая и наивная девочка» уже в три года отвергла то, от чего не могут отказаться иные великовозрастные мамки с папками.

Но всё это, повторяю, обнаруживается только максимум при втором прочтении пьесы, когда становятся уже известны и вся история любви «Джульетты и её Ромео», и подробности взаимоотношений супругов Капулетти. Выхватить из словесного поноса кормилицы ключ к характеру Джульетты с первого раза, не имея дополнительной информации, ну, как минимум очень мудрено (а в переводе вообще невозможно — ни с первого раза, ни с тридцатого), и пока не наберутся данные для анализа, читатель обречён моргать глазами и гадать, какой неистовый шантаж заставил автора состряпать всю эту околесицу про сиськи, шишки и прочий вздор.

Обожаю Шекспира.

Продолжу на досуге.