Великий пробел Солженицын тчк
В этом журнале про Александра Солженицына было много и часто. И почти все разговоры о нем сходились - моими стараниями - к "умирать надо вовремя". Сегодня можно сказать: умер великий Солженицын. Не "писатель", не "диссидент", не "историк" - просто великий Солженицын. С пробелом, или - как говорят объекты "Двухсот лет вместе" - без ничего.

Для того, чтобы стать великим Солженицыным - без упоминания профессиональной принадлежности, просто великим человеком в его, солженицынском, понимании величия - ему пришлось стать плохим писателем. Из писателя замечательного, каковым он был до "Ракового корпуса" включительно. После "Ивана Денисовича", в форме шара написанного - ворочать неучитаемое "Колесо". После "Случая на станции" - часового механизма, компактного и отлаженного что тот пиздец - "Теленок" и "Жернова". Впрочем, для литературного списания потребовалось всего лишь отпустить себя и редакторов; не бог весть какая жертва.

Зато для того, чтобы стать великим Солженицыным без префикса "диссидент", понадобилось после долгой, планомерной и - да, успешной борьбы с СССР и его чекизмом - вернуться в страну. Измываться над Дедом и благолепно отсасывать у его преемника. Автор "Архипелага", осеняющий чекистско-клептократическую государственность - лучшей легитимации режима придумать трудно.

А для того, чтобы стать великим Солженицыным без всяких принадлежностей и префиксов - просто в плане "я на вершине мира™" - он сделал так, что весь его путь - творческий, философский, жизненный - пролег к двухтомнику про этих. По факту проведенной под почти 90-летней жизнью черты налицо парадокс: ради свободы высказаться по еврейскому вопросу он стал замечательным писателем, виднейшим диссидентом и одним из самых подкованных историков русской революции - если судить только по им прочитанному и по собственному многобуквию, посвященному теме. Все - ради "Двести лет вместе".

Опус блять магнум, ибо запоминается последняя фраза.

Манифестация безнаказанности и вседозволенности - ибо любой другой присел бы на черную скамейку и за десятую долю того, что в двухтомнике содержится.

Многобуквенно мочкануть Жыдов; при этом оставаться несудимым, почитаемым и с полным ощущением того, что так и надо - это подлинно великий финал. Пусть и в своем роде.

* * *
Правда, если прикинуть художественное осмысление вышесказанного, то на выходе получаешь какого-то "Полковника Редля" пополам с "Мефисто". Но кто сказал, что Иштван Сабо не велик?