|
| |||
|
|
Династия Посвящается Владимиру Тину- А зачем это вы фотографируете секретные объекты? Оборачиваюсь: мимо, крупными шагами, спешит незнакомец. Видимо, местный. - Да всего-то пара кадров, - я инстинктивно прячу Cannon в сумку. Надо бы у прохожего расспросить о двух медведях! – Какой шикарный особняк на территории завода! – говорю я вслед строгому мужчине, - в нем до революции проживал знаменитый фабрикант Курт Зигель… Кстати, эти два медведя у заводской проходной… очень ими интересуюсь. Увлекаюсь историей… - История закончилась в 1914 году! - парирует незнакомец и бежит дальше. - Это понятно, - я устремляюсь за знатоком истории в проходной двор. - А всё-таки… медведи… что о них известно? Мучаюсь всякими противоречивыми фактами… В одних источниках автором медведей является обрусевший француз, скульптор-анималист Обер, умерший в октябре 1917 года, а в других… - Ну, прямо, как в старом анекдоте… Помните? - перебивает знаток, ныряя в подворотню. – Граждане! Перед вами - Зимний дворец. Автор расстрелян… - Что такое? – внезапно из-за угла выскакивает еще какой-то спец, – наших медведей, доложу я вам, привезли из Германии… - Разве они не всегда стояли у парадного входа? – удивляюсь я. - Не всегда. Их вернули… - и он исчезает. Охранник на проходной охотно подключается к разговору. Да, два медведя какое-то время пережидали безобразия 90-х годов в заводском дворе «Хронотрона». Потом их возвратили на прежнее место, на улицу Достоевского, но городские вандалы тут же сокрушительно отреагировали. С тех пор двойняшек стерегут денно и нощно камеры наблюдения. Охранник приглашает меня взглянуть на мерцающую картинку в его прозрачной кабине. Мы видим, как уличный прохожий старательно трет бронзовый медвежий нос. Ага, это он желание загадывает. В тот же вечер я опять оказываюсь перед молчаливой косолапой парочкой, и, пританцовывая на пронизывающем ветру, с надеждой, спрашиваю: - Братья-фонарщики! Почему никогда не горят ваши фонарики? Мощные когтистые лапы обнимают стволы деревьев и удерживают безжизненные шары-светильники. Над черными звериными головами тускнеют позеленевшие от времени дубовые листья. В полутьме призывно блестят отполированные медвежьи носы. И я заглядываю в таинственные глазницы одного из сумрачных истуканов и прикасаюсь к холодному металлическому носу: - Мишка, почему не горит твой фонарик? Можно, я напишу про тебя сказку? Как тебя зовут? - Можно, - вдруг отвечает сиплым простуженным голосом медведь. – Валяй! Кхе-кхе… Меня зовут Тин Первый, а брата моего – Тин Второй. Мы - родоначальники цирковой медвежьей династии Тин. И светильники внезапно оживают в медвежьих могучих лапах. Они вспыхивают двумя маленькими солнцами, и тягостное чувство тревоги, притаившееся в погасших окнах и мрачных подворотнях улицы Достоевского, улетучивается. Только… что это? Кто? Кто вспомнил про цирковую династию? Про династию Тин кто сказал?.. - Он и сказал, - отзывается добродушный бас другого медведя. Тин Второй с достоинством кивает своей крупной башкой. - Ррры! Теперь нас уже трое! Гы! И наша неподвижная скульптурная троица - олицетворение мощи и процветания владельца завода – Курта Зигеля. Ррры! До нас на этом месте купчиха Мария Сидорова огороды держала, чтоб ты знала. Мы с братом появились на свет в 1902 году. А случилось сие событие на заводе художественного литья итальянца Сан-Галли. Ну, ты знаешь. Который на Лиговке обосновался. - Да, знаю, - кротко соглашаюсь я, пребывая в натуральном замешательстве. – Ничего себе… Да! Как хорошо светят ваши фонарики… Сбылось мое желание. Мерси! А сама думаю: «Какой ужас! Как я могла так бесцеремонно хватать за нос почтенного дореволюционного жителя Петербурга… Ох, а представиться?!» И я делаю неуверенный реверанс. - Господа! Меня зовут Сильва. - Да уж мы-то знаем! - с веселым рыком откликается Тин Первый. – Мы же с тобой родственники! Сильвы и Тины породнились в первой половине прошлого века. Ррры! Ррр-родственники! Так что можно и на «ты». Я хватаюсь за каменный постамент Тина Второго, но присутствия духа, из последних сил, не теряю: - Очень приятно! Вдвойне-с. Да-да-да… Ну, конечно! Меня осеняет догадка: - Действительно, в нашем роду не было никого, кому бы медведь наступил на ухо. Это же всем известный факт! Мы с медведями всегда жили в полном согласии. Медведи от удовольствия наперебой рыкают и весело потряхивают блестящими бронзовыми носами. Именно в такой непринужденной будничной обстановке я и узнала необычную историю цирковой династии Тин. *** В одном из ленинградских домов, тех, что чинно выстроились на соседней улице Марата, жил мальчик по имени Володя. Отец его, Чжан Хай-Тин, был необыкновенно яркой фигурой, известным цирковым артистом, который в начале века приехал в Петербург из Пекина. Китайский артист показывал экзотические фокусы, виртуозно метал ножи, дрался на кривых шпагах и являлся "человеком без костей». Он был необыкновенно добр, носил яркие шикарные одежды и производил на окружающих ошеломляющее впечатление. Как это случилось, не известно, но Чжан Хай-Тин умудрился обворожить привлекательную девушку по имени Сильва. Все многочисленные племянницы её, от мала до велика, боготворили его и называли дядей Васей. Он развлекал их мастерскими трюками и баловал сладостями. В нагрудном кармане его пиджака всегда было припрятано разноцветное монпансье.
Когда началась война, город помертвел и погрузился во мрак. В первую блокадную зиму жители гибли тысячами от голода и холода каждый день. В один из рождественских дней, в лютый холод, Володя, обессиленный и замерзший, брел по темным, оглохшим от воя сирен и бомбежек, улицам. Он нёс подарок своей любимице - Самой Маленькой Сильве. Девочка не казалась уже прежним прелестным созданием. Теперь она напоминала больную прозрачную обезьянку, изуродованную язвами цинги. И все называли ее некрасивым именем Дистрофик.
Володя поднес ложечку с чем-то густым и горячим к лицу малышки, и носик её уловил какой-то головокружительно вкусный аромат. Она лежала словно в маленькой берлоге, сооруженной из всех одеял и тряпок, которые взрослые сестры еще не сменяли на еду.
Самая Маленькая Сильва отведала три полные ложечки желудевого лекарства, порозовела и снова спряталась в своей маленькой берлоге. Когда она открыла глаза, Володя грелся у огня буржуйки, в которой догорал бабушкин комод. Он с нежностью перебирал клапаны саксофона. Его непослушные пальцы снова вспомнили «Колыбельную» Брамса, которую раньше играл для Самой Маленькой Сильвы. Она тоже вспомнила любимую мелодию и уснула. Чтобы жить завтра. Перед тем, как в апреле уйти на фронт, Володя навестил двух медведей, и они долго о чем-то разговаривали. Он считал их своими братьями. Именно он назвал их так: Тин Первый и Тин Второй. После войны Володя стал дрессировщиком. Владимир Тин славен тем, что никогда не пользовался ни хлыстом, ни плеткой. Он будто дирижировал оркестром, изящно взмахивая маленькой палочкой, никого не подгоняя и не заставляя. Медведи задорно гонялись по арене на велосипедах, удивляя и радуя зрителей и, словно по собственному желанию, исполняли уникальные номера. Всё у Тинов ладилось легко, быстро и радостно. Будто под музыку. Это был высший класс циркового искусства! *** Дома я достаю очень старую фотографию молодого человека с саксофоном. Это Володя Тин. Мы с ним разминулись и никогда не виделись. Иду по улице Достоевского, останавливаюсь перед двумя медведями, глажу медвежий сияющий нос: - Здравствуйте, Тины! Здравствуйте, родные!
|
||||||||||||||||