Трое в комнате ... не считая Мольера (продолжение)
Итак, мой третий ночной гость, "плут, сутенер, бродяга, гений, король поэтов-босяков". Франсуа Вийон - "гениальный безумец всех времен и народов".

Долго, очень долго он был мне мало понятен и потому мало интересен. И возбуждал скорее любопытство, нежели вызывал симпатию.
В вузовской программе на всю литературу Средневековья отводилось едва ли больше 14 часов, т.е. 7 пар, а на Вийона - 2 пары или 2 часа 20 минут астрономического времени. Наша занудная пани Покровская, галопом проскакав по его "Завещаниям", устремилась вперед, к своему любимому Сервантесу.
Такая жизнь - и за 2 часа 20 минут. И ни слова о том, что, кроме Завещаний, у него есть масса изумительных баллад. Ни слова.... будто боялась за нашу "безупречную" комсомольскую нравственность.
Такая же участь постигла и Рабле. И лишь Сервантеса "средневековая дама" самозабвенно мусолила почти месяц, потому что по нему она в ту пору писала кандидатскую.
Да пусть бы мусолила, знания не бывают лишними. Однобокость и поверхностность - вот что снижает их ценность.
Мы же, промчавшись по "зарубежке" резвыми скакунами, имели о ней очень смутное представление - не как о вузовском предмете, а как о части мировой культуры. И уже по ходу жизни наверстывали упущенное и пропущенное. Был бы интерес.
А его у меня как раз и не было. И потому Франсуа Вийон остался на обочине.
И лишь лет 5-6 назад, случайно услышав в записи великолепную лекцию о нем и совершенно потрясенная и лекцией, и поэтом, недоумевая, как же ЭТО прошло мимо меня, кинулась искать.... знакомства. К этому времени я уже избавилась от привычки брать нахрапом, и поэтому втекание происходило очень медленно и очень осторожно.
Собственно, я все еще продолжаю знакомиться с Вийоном.

Подавшись вперед, я буквально впилась в него глазами, пытаясь понять, разгадать, увидеть то, что таилось в глубине его души.
Он казался мне костюмом с двойной подкладкой, сшитым из дорогущей винтажной материи, которая издали кажется шершавой и грубой, а вблизи - мягкая, элегантная, благородная. По подкладке которого можно провести рукой и почувствовать ладонями ее атласность, и угадать блеск. Но при этом ни за что не догадаешься, что проложено между сукном и подкладкой. Каков этот внутренний слой на ощупь, цвет и запах? Пока не найдешь маленькую дырочку в кармане, проделанную ключом ли, или зажигалкой, и не сунешь в нее вначале палец, а потом, расковыряв дырочку, и всю руку.
Он виделся мне оголенным проводом в тумане, который искрит от малейшего прикосновения, даже не от прикосновения, а только от намека на прикосновение. И издает при этом еле слышный потрескивающий звук, будто ломаются тонкие сухие веточки. И обволакивает находящихся вблизи запахом грозы.
А чем же, как не туманом, было все, что окружало Франсуа Вийона при жизни!
Вот он сидит в моей комнате, совсем еще молодой мужчина, вряд ли ему больше 40. Живое лицо. Умные проницательные глаза. Он очень умен. И очень талантлив. И непоседлив.
Он авантюрист и игрок.
Нет, не так. Он Игрок!
О, эти его игры! От игры в вора, словесной игры с читателями в "Угадай, кто это?", игры с женщинами и женщинами - до игры с жизнью. И со смертью.
Он застегнут наглухо до самого подбородка и ничего не хочет рассказывать..
"Где ныне прошлогодний снег?" - вот и все, что он ответил на мою просьбу рассказать о себе.

- Но хоть стихи-то Вы мне почитаете, Франсуа? - прошу я его.
- Стихи? хммм... стихи... я не писал стихов, мадам. "Глумясь над общим мненьем дерзновенно", я лишь рассказывал о людях и о времени. Так, как мог, как умел. Как было принято.
- Как же не писали, Франсуа?
- Мадам, ну нельзя же назвать стихами мои "дурацкие песни"!
- Можно, Франсуа, можно.
- Ах, все тогда так писали. Это был канон.
- К черту канон, мсье Вийон, к черту канон. Вы мне зубы не заговаривайте. А "От жажды умираю над ручьем" - это тоже канон? Или это Ваше чувство? Ваши личные, неповторимые и неповторенные никем переживания. А, Франсуа Вийон? Ответьте мне!

Поэт погрустнел лицом, опустил глаза и стал рассматривать острые носы своих туфель.

- Это не канон. Нет, это вообще-то канон. И это не канон.... Вы меня совсем запутали. До чего же трудно разговаривать с женщиной.... Нет, это не канон. Это моя последняя баллада.
- Франсуа, прочтите ее, пожалуйста, прочтите.... я Вас очень прошу. Ну что Вам стоит?

Опять вздох.

- Мне трудно отказать женщине.

И он стал читать.

От жажды умираю над ручьем,
Смеюсь сквозь слезы и тружусь играя,
Куда бы ни пошел, везде мой дом,
Чужбина мне - страна родная.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовет.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышнее всех господ,
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Я скуп и расточителен во всем,
Я жду и ничего не ожидаю,
Я нищ, и я кичусь своим добром.
Трещит мороз - я вижу розы мая.
Долина слез мне радостнее рая.
Зажгут костер - и дрожь меня берет,
Мне сердце отогреет только лед.
Запомню шутку я и вдруг забуду.
И для меня презрение - почет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не вижу я, кто бродит под окном,
Но звезды в небе ясно различаю.
Я ночью бодр и засыпаю днем.
Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю.
Глухой меня услышит и поймет.
И для меня полыни горше мед.
Но как понять, где правда, где причуда?
И сколько истин? Потерял им счет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не знаю, что длиннее - час иль год.
Ручей иль море переходят вброд?
Из рая я уйду, в аду побуду.
Отчаянье мне веру придает.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

- Еще, Франсуа, пожалуйста, еще.

Взглянув на книжный шкаф, он очень тихо сказал:

- Нет, мадам. У Вас есть Они ( он кивнул на книги). У Вас есть дом. Не знаю, есть ли у вас покой, но, несомненно, у Вас есть то, чего не было у меня. И чего мне порой нестерпимо хотелось.
- Но... А разве у Франсуа не было в старости никого, с кем бы ему было тепло? Друг? Подруга? Жена? Дети?
- У меня не было старости, мадам!
- А кстати, Франсуа, куда Вы делись, когда Вас помиловали? Помните? После тюрьмы Шатле?

Тишина была мне ответом.
Комната опустела.
Эх, раззява! Почему я не спросила об этом раньше? И у Табарена не спросила, куда и почему он исчез?

А так ли мне нужен ответ? Ведь это просто женское любопытство. Разве так важно, куда Франсуа делся?
Важно, где он сейчас. А сейчас он здесь.
И я нежно погладила шероховатый переплет книги.

P.S. Это еще не конец. Думаю, осталось уже немного. Но... позже.