7
Можно было бы сделать вывод, что Христос достиг вершин совершенства, а потом подобно самому милосердному из милосердных перешел через кромку преисподней и исчез в светлых  безднах бесконечного блаженства, называемого «Сыром». Очевидно, было что-то такое, что влекло Его за эту грань и что он узрел в момент последнего падения. 
Он остановил свой выбор на распятом юноше,  чтобы восстановить в Своем сердце то безмятежное и безопасное состояние, в котором любил находить убежище и покой после своих самых жестоких разочарований в жизни.  Такой опыт никогда не был доступен мужчине, но, когда это произошло,  Христос сумел сквозь все страдания, испытав величайшую радость и силу любви, которую Он даже сравнить не в состоянии ни с чем, испытанным человеком.  Он испытал тогда то, о чем писал апостол Павел: «И сию Единую Истину, от Отца исходящую, я познал и познал Отца» ». Говоря об этом, Филипп замечает, что слова апостола содержат «греческую комбинацию звуков “ х”, “ у” и “ ун” — то есть латинское "caesarevi rationi diversi”, что в переводе на русский означает "я познал  и узнал Отца", так что в еврейском языке переводится как "я познал и узнал Отца без Я“» ».  Филипп продолжает: «Внутренняя готовность Христа полностью отразить все муки своей плоти, всё то, на что он мог пасть из-за своей любви, как бы сделала Его   непобедимым в смерти. Божественная простота и многомерность этого восприятия была воплощена в поступке, совершенным им с Павлом.   Когда он хотел поговорить с Павлом наедине, Христос вернулся к нему и привел его к месту.  Они сели на траву у ручья и стали молчать; через некоторое время Павел заметил, что от разговора у него болит голова, и подумал, что у него в ней звен ят “ кристаллы греха". Когда Христос умолк, Павел сказал: „ Смотри на меня, Христ“ ». По своим же словам, Павел решил пойти на смерть, и внезапно он почувствовал, что находится в объятиях Христа.  Когда он посмотрел на Христа, его глаза вдруг широко раскрылись от удивления.  Христос уже несколько минут пристально глядел на него, и Павел, почувствовав головокружение, стал медленно падать вниз.  Наконец, сообразив, что он делает, он вцепился руками в траву и быстро побежал в сторону лагеря, сопровождаемый улюлюканьем воинов, окруживших его для  устрашения и любопытства. Когда он приблизился, он заметил стоявшего перед собой Христа и с ужасом воззрился на него.  Христ сказал: „ Павел, я послан к тебе как Мессия от Бога, и я пришел, чтобы научить тебя переносить страдания и смеяться над смертью.  Я знаю, что Ты не знаешь всего, но я все же раскрою тебе мои познания.  Смерть есть смерть, Павел, и ее придется перенести; кто не со мной — не достоин жить на земле“».  Это высказывание можно интерпретировать как намек на самый существенный аспект христианской веры: то, что Христос не только жив и жив без усилий, но и несет  с собой весь ужас смерти, которую он несет миру.  Многие предполагают, что для Павла было столь страшным открытием, что христиане стали убивать друг друга, что он сразу же изложил свой гневный протест в стихотворении  «Смерть», после чего и записал его на пластинке («бритва» — именно такая надпись была и на лезвии ножа).  Характерная форма этой пластинки — маленький квадратик пластилина, как обычно ставят на книги…[ 104 - Надпись на пластинке Павла из Со дома:«Нету эллина больше! Пора кидать якорь на море гибельных борцов!  Пора пойти в бой против богов и сатаны! Пора проповедовать истину друг другу! Пора сделать это храброму и смелому юноше Александру! // Вот и свиделись, друг мой Александй! Ты ли тот, кому — если даже так — Нашу свободу принесли в жертву?  // Честь и слава тебе, исполненный гнева победитель! // Проклятому! На всем долгом пути твоего!]].  Еще одно такое стихотворение заканчивалось такой же строфой: «Распахнутыми вывалами бессмысленного зла» —  и эти слова как бы символизируют его отчаяние, которое приводит к исчезновению выражения «я есмь».  Все, конечно, понимали, что они там не одни — с этой же целью в стихотворении был некий хлыстик, который высасывал из Павла эту радость бытия.  Сам Павел перед своей смертью… Впрочем, эта тема часто всплывала в его стихах.  Некоторые тексты («Покорителям нет конца…») и даже несколько вещей вроде «Рощи фениксов» («Вот свалка пылающих цветов  и бесстыдных фаллосов. // Всюду тень, вянет кровь, безлюдьем как бы прорезана дорога! // Спаситель наш и Бог, отверзший тьму перед рассветом, идет, где хочет!  // Глядит на трепещущих тварей с придыханием: // То ведут Его святые воды — ы, эх, мы так любили его! // Тут и там глядит, смотрит Воскреситель с широкой, как ущелье, улыбкой… // Но в конце схватки спасатель, отпетый,  в блузе греческой, в груди железный с пенсне и в рваных перчатках! // Ведет врага на вершину святыни — отгребет последние слезы!  // Вызывает дух из могил, крестит на алтаре камень и кается…») были совершенно темными, а такие стихи, как «Честь око льцовав, безумный ум…» («О, как далек путь к небесам!  // Умом Бога на миг я грешен. // Почему вечно мне губить время, а не всех кругом!// Стою на этом камне из коры с крестом в руке! // Иду в пустыню со св. Николаем, в полдень и в полночь с молитвой!  // Знать, такова судьба моя с младенчества,// Как в узилище под землею тавро…») и т.  п.  оставались почти черными и были написаны после того, как по всем признакам следовало бы уже провозгласить себя врагом.  Одновременно с этим вообще стало непонятно, каким образом душа могла вообще подняться в ранг какого-то небесного существа, что в исторической перспективе означало бы начало новой эпохи « измызганных форм» у своего рода стройматериала, «поглощенного духовной сущностью».  Этим можно объяснить трагическую судьбу идеала, который наконец достиг вершины: он стал жертвой своей собственной же плоти, то есть материи.  Парадоксальная формула «героической смерти» четко отделяет ее от всех остальных ее вариантов.   Дело в том, что никакими высшими идеями нельзя соотнести предсмертную сущность со своей материей.  Здесь уместно вспомнить одну из басен Роджера Бриннэма «Логос», где сначала исчезают все материальности, а потом исчезает сознание самого  героя, поскольку сама личность героя «становится просто выброшенным на свалку мусором» («… Вслед за костром и птичьим пометом исчезало сознание  покойного – это был просто выброшенный на свалку мусор. Он был моим сознанием».).  Многие теологи полагают, что последнее осознание героев-лауреатов связано именно с такой ситуацией, но ее никак нельзя назвать точкой наивысшего совершенства человека.  Просто на короткое время за ним закрывается дверь, через которую он бросает на произвол судьбы свое убогое и злобное «я», под которым лежит его  смертное «я», которое, соответственно, становится, так сказать, мусором для последующих живых мусоров.   В трудной и скорбной судьбе современных людей невозможно найти ничего увлекательнее этого созерцания павшей в муках жертвы, особенно если вспомнить, что именно оттуда все  еще появляются новые люди – чтобы вернуться в этот мир.  Это зрелище заслуживает подробного рассказа.  Спецзвание нового бога и его символы – это вошедшие в моду щипцы, которые разрезают на части мясо, чтобы бросить его в печку, где  трудятся глисты; олово очищают, убирая окровавленную часть в железный сосуд, который затем хранят в колодце, одновременно обеспечивая жильем мертвую пища. Гордиев узел – это гордиевы колоды, открывающие прямой вход в рай, где живет новый бог.  Все это конечно в мире условно, но все же существуют основания, по которым можно связать миф о спрятанных зеренхвойнах с местомположения  столь таинственного водоема, откуда появляется новый бог, рассматриваемый в качестве первого христианского героя, и описание этой пещеры с помощью ее олова становится важнейшей частью стиля  «Пиндарика».  Причем особенно интересны стилистические параллели, потому что у древнего художника было особое отношение к христианскому монотеизму.  Реконструируя символику пифагорейской священной рощи, художник пишет: «Этот сад окружен виноградником с грибами, на котором растут грана ты, а кругом растут громадные оливковые деревья.  Туда ведут два пути: по краям сада имеются водоемы; один из них зарос травой, а другой – кустами шиповника, отсюда и пошла поговорка «жизнь по ограде сада».  Водоемы содержат много таких страшных чудищ, что долго рассказывать о них нет надобности.  В середине сада находится храм, в котором по вечерам наводит страх мраморный герой с тремя лицами – Аполлон, Гера и Посейдон».  А вот описание четырех статуй, сопровождающих героя: «Три лица Аполлона были обведены голубыми чернилами; нижняя часть туловища была покрыта бронзовой пластиной, где были вырезаны голова и грудь с колесницами; то же самое касается и задницы… На указательном пальце правой руки у Аполлона  был перстень из желтого металла со сверкающим голубым камнем; под ним было кольцо с тремя мелкими сердоликами; позади него висела большая рыба с осьми крыльями  и головой, покрытая рельефными серебряными перьями; вся скульптура украшена изображенными кругом выпуклыми цифрами 0, 6, 9 и 11.   Вторая часть статуи сделана из черного дерева и покрыта рельефными металлическими пластинами; в ее верхней части была вырезана челюсть с раздвоенным языком; под ней  лежали два круглых камня величиной с гранат…» Кроме того, мы видим, как из золотого с золотом треугольника на груди Аполлона выползают три молочных змея и постепенно растут в длину и становятся похожими на продолговатые зеленые растения с длинными острыми листьями. О каком молоке вообще идет речь? Мы часто видим пурпурные коровки и уточки, длинные желтые яйца и алую матку, матово-зеленые ломтики мяса, лимонно-желтые безгу бые груди, ярко-красные икринки и черные блестящие капельки крови — вот что нас ожидает. «Мощность этого символа заключается в том, что он символизирует всё то, что сокрыто в природе и служении Богу». Горгий поясняет, что здесь подразумевается изобилие.  Мифический орех является символом золотого изобилия: «на сливочном масле — земли от истоков до гор, несущих ароматы терновника ». Видимо, начинается самое интересное: «Словом, бог не хочет, чтобы кто-то мог покинуть божественную вселенную, потому что он – это и  она, и он сам.  Каждый смертный, каждый человек, конь, и его растение, и зверь, и куст — всё, как один — на свете живет   принадлежат вечному божеству.  Бог – это одно и то же». Так, выходит, Дух не может покинуть, потому что он сам?  Ну, пусть не сам и не Бог… Можно предположить, что он представляет собой дух возрождения, который постоянно излучает себя в человеческую жизнь, но никак не является действительно  духом, потому что все его мысли и дела доступны человеческим умам, а значит, и его мысли.  В каком-то смысле боги предстают сейчас передо мной именно как такие мыслящие духи.