tapirr

Отрывки беседы о. Александра Меня с Инной Туманян, фрагментарно вошедшего в х/ф "Любить" 1968 и д/ф "Острова" 2010

Умерла Марина Вехова - писатель, духовное чадо о.Александра Меня.
Я был с нею знаком в 1990-е годы.
Вот её воспоминания.
А здесь её повесть Бумажные маки

Марианна Вехова

ВСЕИСЦЕЛЯЮЩЕЕ СЛОВО

Оп. в кн.: Памяти протоиерея Александра Меня. М.: Рудомино, 1991 г.

"Не трава, и не пластырь врачевали их, - но Твое, Господи,
всеисцеляющее слово".
(Прем. 16.14.)

Это было в 1969 или 70 году. Я училась на Высших курсах сценаристов и режиссеров, и режиссер Михаил Калик привез нам свой фильм "Любить", который он только что снял и судьба которого внушала ему опасения из-за неприятия киношных чиновников. Он надеялся, что обсуждение на Курсах будет ему чем-то полезно.

Фильм состоял из четырех новелл о любви. В промежутках были вставлены интервью: со студентами на Ленинских горах, с прохожими на улице Горького, с московскими интеллектуалами и со священником. Прохожие и студенты отвечали на вопросы о любви кто как мог; интеллектуалы, утопая в табачных облаках на фоне кольчуг и секир, поблескивая лысинами и очками, изощрялись в сложных и остроумных построениях. А молодой, очень красивый, совсем не такой, как в книгах писателей XIX века, и не такой, конечно, каким нарисовала бы атеистическая пропаганда; судя по речи и манерам, — хорошо воспитанный и с большой эрудицией священник говорил такие глубокие, совершенно неожиданные, нигде прежде мною не слышанные вещи, что я боялась перевести дыхание — пропустить хоть слово. Он ходил в развевающейся черной рясе между кустов цветущей жимолости. Фоном было небо с легкими белыми облаками, быстро летящими над черными кудрями необыкновенного батюшки...

Я подумала: "Этот человек живет где-то близко, наверное, в Загорске, ходит по одной со мной земле... Если бы с ним поговорить, все мои проблемы разрешились бы, я бы поняла, как мне жить, что главное... Но где же его искать? Ехать в Загорск и заглядывать в лица всем встреченным священникам?" К режиссеру Калику я не могла подойти с вопросом, его окружила плотная толпа, и я стеснялась прилюдно спросить: "Где найти мне священника, который говорил о любви? "..

Через год я попала в костно-туберкулезную больницу, пролежала там пять месяцев. Там я познакомилась с христианками — простыми женщинами, верующими так искренне и по-детски, что их вера меня глубоко тронула. Они мне дали прочитать Евангелие. Чтение меня потрясло. Я не сомневалась, что всё, что здесь написано — БЫЛО на самом деле, что это — не книга, а запись воспоминаний. Мне стало ясно, что я хочу быть со Христом.

Уйдя из больницы, я крестилась.

У меня не было не только духовного руководителя, не было даже человека рядом, который мог бы связно ответить на простой богословский вопрос. К кому я могла обратиться? Я стала просить помочь мне Святителя Николая. Его образок подарила мне однажды незнакомая слепая крестьянка. И я привыкла разговаривать с ним, даже мысленно обсуждала с ним разные свои проблемы. Обстоятельства складывались потом так, что я получала как бы ответ на все мои вопросы, а просьбы выполнялись неукоснительно, к моему величайшему изумлению. Так я стала считать Святителя Николая своим покровителем, полюбила его, у меня возникло ощущение, что я его знаю. И вот, на просьбу найти мне духовного руководителя я получила такой отклик: неожиданно попала в дом к своей дальней родственнице, с которой не была знакома прежде, и в ее семейном альбоме вдруг обнаружила фотографию того священника, которого видела три года тому назад в фильме "Любить" и встретить которого так мечтала...

Моя родственница оказалась прихожанкой отца Александра!

И вот я в маленькой церкви в Новой Деревне. Отец Александр взглянул на меня во время службы пристально. Тогда приход был еще невелик, и он сразу замечал новые лица. Он оказался таким же, как в фильме. Очень живое, одухотворенное лицо. Очарование таланта, красоты, ума, доброты... О его высокой духовности я тогда не могла догадываться, но она светилась в его взгляде, звучала в его глубоком и сильном голосе, в нем не было суеты, ничего мелкого, второстепенного. Именно о таком руководителе я мечтала. Сколько искала по церквам! Но один казался елейным, другой — дремучим, третий священник говорил косноязычно, сухо, как чиновник, четвертый был слишком властен, пятый — груб с людьми...

Мне сразу понравилось, что двигался отец Александр стремительно, речь его заражала энергией даже вялых людей. Человека, который становился прихожанином отца Александра, отец не старался обаять, очаровать, хотя сделать это ему ничего не стоило. Он просто сразу начинал этого нового прихожанина любить, деликатно участвовать в его жизни, помогать расти духовно.

Но бывали случаи, когда в прихожанине, в которого отец уже вложил много труда, с которым возился, занимался, на которого возлагал надежды как на ученика и помощника, вдруг просыпался "эдипов комплекс", и он начинал враждебно относиться к отцу, уходил от него и поносил публично. Прибивались люди, плавающие как щепки, по поверхности всяких знаний и мод. Им "труд упорный был тошен", и они уплывали. Возникали и исчезали те, кому нужен был другой руководитель, с другими качествами...

Сразу, как окончится в церкви служба, я шла в маленький церковный домик. Там были два микроскопических кабинета для священников, где они могли бы передохнуть перед службой или переночевать, и небольшая комната для певчих с длинным столом, похожая на маленькую монастырскую трапезную. В этой комнате прихожане, ожидающие, когда отец Александр сможет с ними поговорить, могли попить чаю. Здесь все и знакомились, обменивались книгами.

Некоторые ожидающие сидели на стульях, кое-как приткнутых в крошечной прихожей. Это были самые подавленные, хмурые... Те, кто запутался в своих проблемах, тяжело перенес удары судьбы или утратил веру в сбои силы, йе смог найти места в жизни, призвания... Да мало ли у нас болезней души?

Смятый, несчастный человек скрывался за дверью, которую распахивала перед ним рука отца Александра в широком черном рукаве — дверь надежды...

Через некоторое время из этой же двери выходил совсем другой — выпрямившийся, с улыбкой тот, кто горевал только что вот на этом стуле в прихожей, сжавшись в комочек...

Узнав, что я не исповедовалась перед крещением и совершенно невежественна в вопросах веры, отец сразу взялся за мое образование, не только богословское, но и общее. Сколько редких книг из его библиотеки кочевало в моей хозяйственной сумке! Сколько я узнала и, обсудила с ним вещей, о которых прежде не имела представления или располагала искаженными сведениями...

Сначала он мне предложил исповедоваться за жизнь — приезжать и рассказывать в хронологическом порядке. Но как только я стала пред иконой заунывным благочестивым голосом излагать свою печальную историю, он сказал: "Э, нет, так дело не пойдет. Садитесь в кресло и рассказывайте мне все по порядку просто как... другу. Это заменит нам долгое знакомство".

Я обрадовалась, что он уже считает меня своим другом и тут же с энтузиазмом приступила к делу. Эта "тысяча и одна" беседа продолжалась два года! Мое повествование доползло только до моих двадцати лет. Оказалось, что в мою жизнь так много вместилось, а он умел так замечательно слушать, что каждая наша встреча помогала мне понять не только себя, оценить не только мои собственные испытания, но и узнать отца Александра, войти и в его мир. Мы оказались почти ровесниками. Он слушал, что было со мной и рассказывал, что в это время происходило в его жизни. Я повествовала об особенно драматических ситуациях, в которые попадала, когда я была на краю гибели и чудом избегала смерти или калечества, а он переживал, жалел меня и даже задерживал дыхание, слушая, и повторял: "Это Бог спас! Это Бог не допустил..." И прежде сложный и запутанный для меня вопрос о роли провидения в судьбе человека он мне объяснял очень постепенно, сообразуясь с уровнем моего понимания.

Первым делом он подарил мне молитвенник. Я спросила: "А зачем молиться чужими словами? Ведь Бог знает, что я его люблю. И главную молитву "Отче наш" много раз в день повторяю, а так предпочитаю разговаривать с Богом своими словами". Он сказал, что молитвы написаны великими поэтами, которые имели великий духовный опыт. В них вложен не только талант, ум, вдохновение, любовь к Богу, но еще и многое ЗНАНИЕ, которое мне предстоит постигать шаг за шагом. "А вы знаете, как действует СЛОВО на человека", — заключил он.

Я жадно училась, читала, спрашивала. И однажды отец строго сказал: "Теперь вы продвинуты, пора брать группу, готовить к крещению". Я очень удивилась: "Неужели я — продвинулась?" Мне казалось, что я все топчусь, что мое невежество — непреодолимо, наивность не уменьшается, разве я уже могу что-то сказать людям? Но он судил по-другому...

В 1973 году, когда мы с ним познакомились, я жила в Щиповском переулке, недалеко от Большой Серпуховской улицы. Оказалось, на этой же улице жила мама отца Александра, Елена Семеновна. В первый же наш разговор он дал мне ее адрес и попросил зайти к ней.

Меня всегда поражало, как Елена Семеновна встречала приходящих к ней людей. Открывает дверь, и ее чудесное, ясное лицо в полутьме освещается доброй улыбкой... Так нежно, так любяще мне улыбалась только моя бабушка, которая меня вырастила. Раскрывалась не просто дверь в квартиру, раскрывалась навстречу душа.

— Мариночка пришла! — говорила Елена Семеновна, и я чувствовала, что мой приход — подарок, радость, и сама я —в радость... Она первыми же словами при встрече, интонацией, улыбкой, обращением утверждала в человеке его значительность...

Из полутемной прихожей, как это всегда бывает в коммуналках, где соседи ревниво следят за расходом электричества, мы входили в большую светлую комнату, в которой каждая вещь знала отца Александра маленьким, видела, как он рос...

Я расспрашивала Елену Семеновну, каким был в детстве отец Александр. Очень было интересно узнавать, как в нем формировалось отношение к людям, к разным идеям, быту и устремленность к духовному развитию... К сожалению, я не догадалась тогда сразу все записывать. Поэтому не могу ручаться за точность изложения событий. Может быть тут и путаница, и неправильная расстановка акцентов, и смещение последовательности событий. Но все же я приведу несколько рассказов Елены Семеновны, тех, что меня поразили особенно.

Двоюродная сестра Елены Семеновны Вера Яковлевна, которая окажет на отца Александра большое влияние, когда он подрастет, в то время (в 1935 году) очень мучилась проблемой, не будет ли акт ее крещения предательством веры отцов и дедов — иудаизма. В начале нашего века считалось, что быть "выкрестом" — значит приспосабливаться к доминирующему большинству. Пожалуй, такое представление дожило и до наших дней — конца XX века. Вера Яковлевна любила Христа, но не решалась стать членом православной церкви. Правда, церковь в то время уже была гонимой, подпольной, креститься стало опасно, почти смертельно. Тем более — взрослому человеку, да еще — педагогу! Вера Яковлевна была логопедом. Учитель — работник "идеологического фронта", для него принадлежность к церкви недопустима. Тем более Вере Яковлевне хотелось быть со Христом, вопреки всем соображениям собственной безопасности.

Елена Семеновна с восьмимесячным Аликом на руках стояла в комнате, и вот входит Вера и начинает говорить о своих сомнениях. Вдруг Алик запрыгал на руках у матери, засмеялся и стал дергать крестик у нее на шее. Она поняла, что он не просто так его теребит, что у него какая-то цель и надо дать крестик ему в руки. Она сняла и дала ему крестик. Он расправил цепочку и потянулся к Вере. Она подошла ближе, он надел на нее крестик и радостно заулыбался.

— Ну вот, все сомнения разрешил! — сказала растроганная Вера. — Он меня благословил, и я послушаюсь...

Однажды пятилетний Алик пришел домой сияющий с прогулки и сказал маме, что Бог услышал его молитву. Он
катался с горки на санках, но прибежали большие мальчишки, грубо отняли санки и умчались куда-то. Он поплакал и стал молиться об обидчиках. И вдруг они снова появились перед ним, вернули санки и даже покатали его.

Елена Семеновна рассказывала мне, что, когда мужа арестовали, она осталась с четырехлетним Александром и двухлетним Павлом, и старший сын стал ее помощником и советчиком. Она спрашивала его мнение в затруднительных бытовых ситуациях, и он давал очень разумные советы.

Когда у меня появился ребенок, я вспомнила рассказ Елены Семеновны и попробовала советоваться с четырехлетней дочкой. Оказывается, ребенок действительно может давать дельные советы, у него уже есть здравый смысл, и он не утопает в проблеме, видит ее в другом масштабе... Если ребенок становится советчиком и другом, он быстрее внутренне созревает...

В комнате на Большой Серпуховке жили пять человек: отец, мать, сестра матери Вера и два мальчика. Никто не мог уединиться. Все были на глазах друг у друга. Вера Яковлевна сказала Александру, когда ему исполнилось десять лет, что жизнь не делится на детскую и взрослую. Она — едина, и что не успел в детстве, никогда не наверстаешь, что надо ставить перед собой серьезные задачи уже в детстве и стараться их разрешать по возможности как можно раньше.

Тогда Александр отгородил ширмой свою кровать с тумбочкой, набитой книгами, с вечера он приготавливал себе то, что должен проработать из книг и статей на следующий день, ложился спать в девять вечера, какие бы гости или интересные радиопередачи ни искушали его. Он просыпался в пять утра и, пока все спали, в тишине занимался. Вот исток его огромного интеллектуального багажа... За три часа утренних сосредоточенных занятий он успевал очень много. В 13 лет прочел Канта... Ведь он хотел быть и писателем, и миссионером, и антропологом, и художником, и священником. Его интересовала астрономия, он изучал биологию и ходил в зоопарк рисовать животных. Ему хотелось установить, как развивалось религиозное и научное сознание человека^Уже в пятнадцать лет он начал писать книгу "Сын Человеческий" — о Христе, в котором все сходится, как в фокусе...

В Новой Деревне летом Елена Семеновна обычно снимала крошечную комнатку с верандочкой в доме тети Паши недалеко от церкви. Паша была очень бедная и больная, но сердечная, добрая. Она ласково встречала всех нас — целые толпы, приходившие к Елене Семеновне попить чаю и поговорить после воскресной обедни. Лето посвящалось настоящему служению людям. Я никогда не замечала ни признака утомления или раздражения у Елены Семеновны и Паши. Они были открыты каждому. Паша деликатно уходила, чтобы не мешать "умным" разговорам. Люди приезжали в Новую Деревню издалека — из разных районов Москвы, из других городов. Приходили усталые и голодные. Размещались кое-как вокруг стола-и чувствовали себя родственниками, собравшимися вместе и соскучившимися друг по другу. Такие теплые, участливые были разговоры, такие интересные рассказы! В церковном домике для певчих мы не могли себе позволить быть откровенными, потому что знали, что за отцом следят, всех нас берут на заметку, и, наверное, в домике где-то вмонтированы подслушивающие устройства. Отец Александр интересовал зловещий КГБ, так как был слишком ярок, талантлив и общителен для серого общества, которое коммунисты стремились создать. Всякий талантливый, да еще смелый, да еще честный человек автоматически становился социально опасен. Слежка была плотная, все ее ощущали. И так как мы не хотели кому-нибудь навредить болтовней, старались в домике говорить иносказательно или писать на бумаге то, что подслушивающие нас могли использовать против кого-нибудь. А у Елены Семеновны можно было называть вещи своими именами и говорить откровенно. Эта непривычная нам возможность быть открытыми придавала особую прелесть нашему общению.

Освободившись от дел, приходил отец Александр, стремительный, бодрый, веселый, и сразу все приходило в движение, мирная идиллия перестраивалась на деловой лад. Отец и здесь уединялся на верандочке с теми, кто хотел что-либо сказать ему или что-то обсудить тет-а-тет. Остальные ждали своей очереди. Отец умел каждого любить особо. Когда он переводил взгляд с лица на лицо за столом, было завораживающе интересно следить за его живой мимикой.

Отцовский портфель был для многих чудесным дед-морозовским, полным подарков мешком, потому что всегда в нем было что-нибудь очень нужное, интересное, важное для каждого — и как только отец Александр помнил, что кому нужно? Содержимое портфеля перекочевывало в наши руки, а наши рукописи, книги, письма-исповеди исчезали в волшебном чреве этого портфеля.

Отец Александр умел приходящих к нему преображать — зажигать энергией, радостью. Я видела его усталым, расстроенным. Но тогда я старалась его развеселить, отвлечь. Так делали многие. И он сразу откликался. Стряхивал с себя горечь или утомление и устремлялся навстречу человеку...

продолжение