Бобров и памятники

Евгений ЕВТУШЕНКО
Прорыв Боброва

Вихрастый, с носом чуть картошкой –
ему в деревне бы с гармошкой,
а он – в футбол, а он – в хоккей.
Когда с обманным поворотом
он шел к динамовским воротам,
аж перекусывал с проглотом
свою «казбечину» Михей.
Кто – гений дриблинга, кто – финта,
А он вонзался, словно финка,
насквозь защиту пропоров.
И он останется счастливо
разбойным гением прорыва,
бессмертный Всеволод Бобров!
Насквозь – вот был закон Боброва.
Пыхтели тренеры багрово,
Но был Бобер необъясним.
А с тем, кто бьет всегда опасно,
быть рядом должен гений паса –
так был Федотов рядом с ним.
Он знал одно, вихрастый Севка,
что без мяча прокиснет сетка.
Не опускаясь до возни,
в безномерной футболке вольной
играл в футбол не протокольный –
в футбол воистину футбольный,
где забивают, черт возьми!
В его ударах с ходу, с лета
от русской песни было что-то.
Защита, мокрая от пота,
вцеплялась в майку и трусы,
но уходил он от любого,
Шаляпин русского футбола,
Гагарин шайбы на Руси!
И трепетал голкипер «Челси».
Ронял искусственную челюсть
надменный лорд с тоской в лице.
Опять ломали и хватали,
но со штырей на льду слетали,
трясясь, ворота ЛТЦ.
Держали зло, держали цепко.
Таланта высшая оценка,
когда рубают по ногам,
но и для гения несладок
почет подножек и накладок,
цветы с пинками пополам.
И кто-то с радостью тупою
уже вопил: «Боброва с поля!»
Попробуй сам не изменись,
когда заботятся так бодро,
что обработаны все ребра
и вновь то связки, то мениск.
Грубят бездарность, трусость, зависть,
а гений все же ускользает,
идя вперед, на штурм ворот.
Что ж, грубиян сыграл и канет,
а гений и тогда играет,
когда играть перестает.
И снова вверх взлетают шапки,
следя полет мяча и шайбы,
как бы полет иных миров,
и вечно – русский, самородный,
на поле памяти народной
играет Всеволод Бобров!

Евтушенко читал стихи в Политехническом. Зал был битком. Кому не хватило билетов, тех впустили бесплатно. Евтушенко читал на злобу дня (были свежи воспоминания о дефолте): он отказывается видеть свой памятник в банановой республике без бананов. Зал гремел аплодисментами, переходящими в овацию.
Я вспоминаю тот эпизод в лектории Политехнического музея, перечитывая «Прорыв Боброва». И прихожу к выводу, что это все о нем – об авторе. Евтушенко пишет о себе, даже когда пишет о Всеволоде Боброве.
Да, футбол имеет значение. Футбол – такая же примета сороковых-пятидесятых, как и гармошка, и финка, и папиросы «Казбек». Посмотреть на Боброва собирались стадионы…
…Но и поэты-шестидесятники собирали стадионы. Оглушительная слава равняет их. И не потому ли автор так пристально вглядывается в фигуру главного героя, отмечает в нем черты народности, вживается в его роль, «когда рубают по ногам»? Ведь доставалось же и самому Евтушенко – от литературных критиков, партийного начальства, коллег.
И кульминации ода Боброву достигает, когда отрывается от конкретики футбола, поднимается до обобщения: «Грубят бездарность, трусость, зависть, / а гений все же ускользает, / идя вперед, на штурм ворот. / Что ж, грубиян сыграл и канет, / а гений и тогда играет, / когда играть перестает».
Сравните со строчками из «Памятника» – пушкинского «Памятника»: «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире / Мой прах переживет и тлeнья убежит». Ведь похоже, не так ли?

Илья БЛАЖНОВ
"Московский спорт". №4, 2012. С.79.