Своя Суть: Камень Русского Рока

Сергей Жариков

Своя Суть: Камень Русского Рока


Позор стране, в поджоге замка
Нашедшей зрелище себе!
(И. Северянин)


  Когда Борис Гребенщиков позаимствовал псевдоним БГ у В.И. Ленина (И.Н. Вольпер, Псевдонимы В.И. Ленина, Лениздат, 1968, с.144), газеты тут же, все в один голос, раструбили о «национальном советском роке». А истоки его, конечно, находятся в Древнем Риме, судя по названию фильма «АССА»: асс – как мы знаем – мелкая римская монета. По аналогии с тем, как хипповое слово гирла пошло от видоизмененного английского girl, так и асса – легко догадаться – обозначает, судя по всему, дешёвку, кто бы сомневался. Про кого же тогда на самом деле это кино? Рассуждают же некоторые о «русском христианстве» в контексте БГ, – почему же не сменить тогда девушку с веслом на мальчика с гитарой?

Комменты здесь

Нет, спор идёт не о существовании: «Пусть распустятся сто цветов», – говорил Мао. Просто любому, уважающему себя народу, не пристало игнорировать собственные традиции – это вопрос не амбиций, а школы. А школа консервативна, поскольку учит тому, что было. И лукавит М. Гершензон в письме В. Розанову: «Жизнь всякого большого и сильного народа, каков и русский народ, совершается так глубоко – самобытно и неотвратимо, что сдвинуть её с рокового пути не способны…экономическое или литературное вмешательство евреев, латышей и проч.», – поскольку устранив вмешательство самих русских в эту жизнь – «…мы уже теперь настоящие хозяева и страны и судеб народа» (А. Луначарский), штыком преследуя любое проявление русского (запреты за подписью того же Луначарского произведений русской классики, вплоть до угрозы расстрела, например за пение «Варяга»), – физическое уничтожение десятков миллионов человек как раз и есть результат этой гершензоновской «неспособности».

Поэтому Русская Идея, волновавшая умы русских мыслителей, не может выродиться в кайф или стать «ассой», под какими бы «национальными» эпитетами последние ни представлялись. Этого не могут, прежде всего, допустить те, кто считают себя русскими.

Престижность русского гения одно время привела даже к тому, что масса неофитов не прочь была облить помоями Россию и её народ, да ещё на их, пока ещё престижном, языке. Что это: рабская зависть хама или предательство? Например, такой безусловный авторитет в этой теме как Г.П. Климов, считает русофобию не более чем симптомом дегенерации её носителей, ссылаясь на их же собственные биографии, где диссидентствующие пророки отмечены в качестве почётных пациентов советских дурдомов – именно там они провели лучшие годы своей жизни. Однако, как там они оказались? Ну, а поскольку всю остальную часть жизни «нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно…», то…

И недаром ведь русский – прилагательное. Отсылающее, скорее, к качеству, чем принадлежности. Абсолютно разные люди, обладающие особенным качеством, которое, собственно, и было обозначено словом русский. Русский – это осознавший в себе русское качество(тм) и любящий Россию – огромную территорию, которую заняли и освоили его предки, оно же Дикое Поле(тм) – евразийский аналог западного государства-эстат, получившее название Отечество(тм).

Отечество – это образный центр Русской Идеи в её пространственной инсталляции; иероглиф, заключающий в себе массу противоречивых смыслов и, в первую очередь, потенцию, весьма мощную энергетически, с абсолютно неуловимой, трудной для какой-либо фиксации, формой – как раз то, за что нас многие завистливо ненавидят. И русские так фанатично сражаются за своё Отечество, – предмет, для иных невидимый, – просто потому, что Дикое Поле есть vehicle для реализации внутренней правды как формы естественного права, именуемой волей. Любая отечественная война, поэтому, здесь война за волю.

Для народа-земледельца воля – значит «отстань», свобода-В-применении, «свобода для», по словам Ф.М. Достоевского. Действительно, «свобода от чего, для чего, но и во имя чего?» – вторит ему К.Н. Леонтьев. И эта, имплицитно присущая русскому инстинкту, центробежность воли исторически проявила себя не столько даже этически, сколько географически завоеванием огромной территории суши. Однако в крайних своих проявлениях – в годы т.н. смут или иных потрясений – эта, самими же русскими непреодолимая интенция на периферийность, приводила, порой, не только к разложению и анархии, но и к несвободе от частного произвола.

«Избранием царя Михаила, – пишет А.С. Хомяков – обнаружилось, что единство, казавшееся следствием исторической случайности, было действительным делом Русской земли». Тем не менее, правовая (в западном смысле «римского» права) уязвимость подобного представления о государственности сказалась уже с приходом Петра. Внутренний, так сказать «джентльменский» (если годится это слово в российском контексте) договор между народом и его царём в одностороннем порядке был дезавуирован. Созданная Петром бюрократия была уже с качественно иным строем души: общество раскололось, началось постепенное закабаление населения, традиционно, не привыкшего к формально-правовым отношениям.

Русская Идея, подобно Янусу, тоже стала двуликой: две ипостаси, они же две русские субкультуры. С одной стороны – официальная, ускоренными темпами впитывавшая блеск и технологичность западной цивилизации, а с другой – собственно культурная традиция, ушедшая корнями в глубокое подполье, по существу, став русской контркультурой, на протяжении веков духовно оплодотворявшая русских художников, композиторов, поэтов.

«Многие ныне затрудняются узнать, где истинная церковь, – пишет интереснейший идеолог старообрядчества XIX века Иван Усов, – как тут разобрать? Является бесчисленное множество обществ, которые говорят: «Я церковь! Я церковь! – и потому имею право отвергнуть обряды и предания по своему усмотрению: они не нужны для спасения!» Но верующие потому только узнали истинного Христа, что он свидетельствовал о себе, что пришёл не разорить закон, но исполнить. Поэтому та, что говорит «не имею права изменять и отменять что-либо из преданий или обрядов, а обязана сохранить», и есть истинная церковь». Однако не могло ли подобное произойти с мировоззренческой системой русича после насильственной христианизации Руси, также посягнувшей и на предания, и на обряды? А, может, как раз то самое, не слишком православное, построенное на антиномиях, западно-христианское дидактическое богословие и оказалось спасительной верёвкой, удерживающей мощь северного духа, вынужденного мигрировать в сторону Средиземного моря?

Радостное восприятие природы и свободное сосуществование с ней сменилось жёстким антропоцентризмом: жизнь превратилось в житие-подражание т.н. святым, а многоцветная инвариантность мира подчинилась чёрно-белому закону. Тем не менее, воспринимая святых героями, народ продолжал ставить им «языческие» памятники: кто, как не борец за правду был Исус староверов, смешавший Иуду с иудеями (Юда) и придумавший «жыда» для обозначения предателя в широком смысле? Кого же и что предал, так называемый, «жыд»? Да имманентное самого Исуса, оно же Отечество – коллективный Царь русских, Русский Христос(тм). Дух ратный, позже названный антисемитизмом, – отсюда.

Если «языческая» религиозность всегда была направлена на пантеон, а вера – на себя, т.е. род или на-род, – то христианство, по сути, расщепляя национальную личность и подменяя её ликом, обесценило не только национальное, но и коллективное вообще, тотально подчиняя его церкви, демифологизируя его. Однако любое творчество справедливо считается реализацией свободы, – именно поэтому христианским «холстом» стал сам человек, он же камень масонов, и именно поэтому мы апеллируем к национальной, «досинодальной», допетровской, мифологической Руси, подчёркнуто артикулируя ценности русской контркультуры.

Понять и прочувствовать миф вне понимания создавшей его коллективной национальной души невозможно. Именно поэтому демифологизация русского сознания, проповедуемая разного рода леваками, ведёт лишь к разложению и упадку, какими бы революционными лозунгами они ни прикрывались. Демифологизированный человек-атом, будучи культурным индивидуалом (т.е. находясь вне какой-либо мифологии), просто обречён находиться в состоянии постоянной агрессии по отношению к национальному, культуре вообще. В лучшем случае, он окажется апологетом глобального дизайна, искусства, оторванного от культурных корней.

И рок-музыканты, например, оставаясь проповедниками общекультурного, вненационального дизайна, не должны, таким образом, обижаться на тех, кто их артефакты станет приравнивать к туалетным граффити. Поскольку сортир – это как раз то самое место, где вообще нет место национальному, и по отношению к которому любая мифология навсегда умерла, даже не родясь. «Покорность перед силою есть дело чисто временное, – писал А.С. Хомяков, – хотя и не пропадает без следа. Общее стремление целого народа…всегда достигает цели. Покорность перед правом свободно признанным оставляет следы неизгладимые: она вводит народ в систему другого народа как вечно подчинённую планету; она порабощает мысль и душу народную».

Одним из мест, где национальная мифология цвела пышным цветом, был русский анархический нигилизм, доктрина которого, очевидно, питалась протестной энергией ветхозаветного хилиастического ожидания, перешедшего потом в сакрально-советское «вся жизнь впереди – разденься и жди». Кто и что были для русских Минин и Пожарский? Герои, олицетворявшие правду-В-действии по отношению к реальности. Почему все войны мы традиционно называем отечественными? Да всё потому же: в реале не имея государства и презирая власть, за которых, тем не менее, он проливает кровь, русский артикулирует, таким образом, свою мечту об Отечестве, – точнее, Отечеством он как раз и называет эту Мечту, где всё материальное предаётся анафеме в режиме хард-кор (отсюда и постоянное, и весьма неадекватное мышление исключительно категориями войны).

Вот почему русский в вопросах культуры вопрос о суровой правде жизни понимает исключительно как проблему суровой правды мифа – популярность сталинской агитки «Кубанские казаки» той же природы: мифологически мыслящий народ оперирует образами героев, утверждающих бытие, а не отрицающих его. Это герои эволюции, а не революции. Парадокс, но практика показала: в груди русской революции бьётся именно оно – эволюционное сердце фаната-дарвиниста, хронически поражённое, тем не менее, тахикардией центробежности и аритмией хардкора. И тому есть объективные причины.

Вглядываясь в события послепетровских времён, неприятно заметна лихорадочная борьба тогдашней интернационалистской верхушки за право владеть населением путём разработки соответствующего «права»: «…рабы – славянского происхождения, – отмечает С.М. Соловьёв, – а господа – татарского, черемисского, мордовского, не говоря уже о немцах». Получается, никаких западников, строго говоря, в стране никогда и не было: ни в одной западной стране не было такого отчуждения населения от власти, отчуждения одной стороны Русской Идеи от другой, а по сути – отчуждения от самих себя. И антитезой воли стал бунт. Н.А. Бердяев считает, например, что самосжигание и саморазрушение – русская национальная черта, – так ли это?

«Что такое наш раскол, что такое старообрядчество? – вопрошает аноним конца XVIII века. – Правительство перешло на сторону чужеземных агитаторов и авантюристов, правительство стало против своего народа и потребовало от него отречения от старого обряда, отречения от свободы, от своего достоинства, от предков, от благочестия и народности. Правительство в полном составе изменило отечеству и этой измены потребовало от народа… Куда вы завели, до чего довели и куда ведёте вы российский православный народ и всех нас?» Действительно, куда завели страну инициаторы церковной реформы с надеждой на общественный Центр, или это страна была не готова к переходу на центростремительные, имперские рельсы?

«До петровских реформ в русском обществе существовал целый класс духовничества, – пишет С. Смирнов. – Как верующий был свободен в выборе духовника себе, так и духовник в значительной мере был свободен в приёме детей духовных». Напоминающий индийского гуру, духовник был практически не зависим ни от светской, ни от приходской власти. Значимость этой, смело можно сказать, интеллигенции того времени для общества иллюстрируют слова протопопа Аввакума, сказанные им в минуты душевного кризиса: «Да же отлучит мя Бог от детей духовных: понеже бремя тяжко не могу носити».

Русскими духовниками были такие прославленные подвижники, как Феодосий Печерский, Кирилл Белозерский, Пафнутий Боровский, Иосиф Волоколамский и др. Духовничество служило цементом общества, но всё те же неформальные отношения между покаяльной семьёй и пастырем, несли с собой вирус общественной непрочности и недоверия к государственным институтам, что роковым образом проявилось в виде череды массовых экзистенциальных катастроф. И здесь мы видим поистине ужасную реакцию населения на утверждение государственных институтов, не отвечающих его представлениям об общественном, надежду обрести духовную свободу уже в ином мире. Пётр же покончил и со всеми надеждами: разложившееся подставное духовничество, став органом церковного надзора за верой и нравами народа, превратилось примерно в то, чем стала нынешняя интеллигенция – «говно нации», по словам БГ, он же В.И. Ленин, вождь и учитель.

И в этом тоже – русский рок, она же судьба. Однако русская революционность, русский нигилизм, как реакция на начинавшееся имперское рабство – никогда не имели ничего общего с революционностью физиологической, дегенеративной. И только когда Троцкий на одном из выступлений перед партактивом говорит про «нашу задачу, которая состоит в том, чтобы поставить свои головы на славянские шеи», стало ясно, что русский рок не за горами, и скоро мы услышим про его лидеров – генералов: Деникина, Колчака, Власова…


***
«Батюшка, ты Царь-Огонь, – говорит наш народ, – всемя ты царями царь!»:

Большая светлица,
Горит жар-птица.
Всяк её знаетъ
И обожаетъ.

Большая светлица в поэтическом представлении народа – образ мира, горящая жар-птица – вешнее солнце. Наши предки поклонялись огню, графически изображая его в виде особого креста, получившего название свастики. «Кто был ничем – тот станет всем», – пели революционеры, однако, подсматривая за поведением природы в круговороте смены времён года, люди задумались над идеей обновления сущего через смерть её элементов задолго до Коминтерна. Свастика – отнюдь не «фашистский знак», но символ вечного возвращения в режиме постоянного обновления – полюс смерти, где смерть понимается как исток, начало в самом широком смысле. В переводе с санскрита это слово буквально переводится как своя суть, оно же имманентное, а потому и использовалось русскими в качестве символа счастья и огня, как Центра, вокруг которого строился космос домашнего очага.

Собственно сваха, подыскивающая в русских деревнях будущих супругов, это женщина, которая организует счастье, осчастливица, или, как сказали бы сегодня, – менеджер по организации домашнего очага. Не само солнце, но его внутренний огонь: солнце веры, солнце правды. Староверы в своих рукописных книгах часто заглавную букву в имени Христа разрисовывали в виде свастики. Этот символ можно встретить как в прикладном народном творчестве и украшении храмов, так и на банкнотах Временного правительства и первых знаках Советской власти при живом Вожде.

Становится понятно: чтобы поднять Россию с колен, отнюдь не достаточно реабилитации православия и открытия храмов. Необходимо возвратить народу всё, что так или иначе ему принадлежало, так или иначе связано с историей русской культуры, где многое связано с православием, безусловно, но считать его имманентным русскому, нет никаких оснований: «...церковь одна, – писал К. Победоносцев, – но русский народ иначе понимает её, потому что вложил в неё свою русскую душу», – скорее, это нечто перманентное русскому пространству – то, что русские понимают под словом отечество. С одной стороны Третий Рим, наследник Византии и её двуглавого орла, а с другой – «…летит орёл – дышит огнём: к огню отношение было особое, – связывали с ним представления о свете, тепле и благе, а также и саму идею жизни. Две головы птицы-огня символизируют её могущество» (Г.П. Дурасов).

Ну, конечно же: не орёл, а жар-птица, она же птица-феникс, постоянно возрождающаяся из пепла.

Являясь производной от иудо-христианского провиденциализма, история справедливо считается лучшей защитницей имперской России, и полностью отказываться от православия, конечно же, нет никакого смысла, тем более что само слово православие не включает в себя даже имени Христа. Поэтому нет ничего более удобного для русских, как считать православие образом Русской Идеи, её пространственным имиджем, поскольку время, действительно, представляет собой онтологической пространство (отечество, буквально, это место, где вечно проживают бессмертные отцы).

Однако путь к богам лежит через ворота огненные. Через инициацию, смерть: потомки питаются останками предков. Современный кризис духовности всё чаще многим видится как кризис целеполагания самих аврамических религий, где христианство играло одну из центральных исторических ролей. «Когда правды нет – всего нет!» – проклинал власть Иван Пересветов. Когда нет правды (прави), явь становится навью, – построенный на противовесах, троичный космос русского так же напоминает сообщающиеся сосуды, как и любой другой. И русская правда есть лишь одна из ипостасей всечеловеческой истины, её русское воплощение, курируемое здесь Родом-Святовитом. Именно поэтому, чтобы поднять Россию и утвердить её в качестве глобального субъекта, на пространстве Отечества необходима русская власть или, как минимум, русская партия.

Когда затмевается солнце, когда угасает огонь, когда исчезает правда, – вот тогда и возникает рок – врывающийся в реальность центростремительный смерч вечного возвращения к состоянию утраченной гармонии. Тогда крест (чёрное) начинает бешеный поиск круга (белое), и результат их дикой страсти – Новое, оно же Начало окрашивается красным: и гремит кол-о-кол, и катится в хол-одной ночи огненное коль-цо…

Мы любим рок, но встречаем его не мы, а наша генетическая память, проснувшаяся от адреналина архетипов Перуна и Дажь-бога, живущих вне истории, но в нас – в качестве камня, требующего безусловной огранки. Мы любим рок, потому что мы сами хозяева своей судьбы, и мы вынуждены идти против истории, поскольку история для нас лишь образ того, что для иных суть. И мы идём против, потому что у нас – своя суть – свастика.

Мы уже говорили, что свастику часто ошибочно принимают за фашистский знак, отсылая к флагу гитлеровской Германии. Однако Гитлер не был фашистом, его национал-социализм это, всего лишь, разновидность марксизма, где пролетарская раса была заменена немецкой (малоизвестный факт: К. Маркс был расистом) – пример построения социализма в отдельно взятой стране, признанный Коминтерном. Фашизм же строился в Италии, его атрибутами были снопы и красные пятиконечные звёзды, имевшие в то время отчётливо милитаристский подтекст. Слово фашизм одновременно происходит от итальянских fascio (связка) и fascino (очарование) – эстетическая компонента фашизма была едва ли не самой главной. В Советской России фашистский символ в качестве официального ввёл в обращение Л.Д. Троцкий, и эти звёзды сразу же после революции перекочевали на башни московского Кремля.

Интересно, единственный герб из всех гербов союзных республик – герб Р.С.Ф.С.Р. – не имел «пламенеющей звезды» почти 50 лет, и только в 1979 году этот, несправедливо обойдённый советскими фашистами, герб получил соответствующий знак. Почему-то всегда забывают, что идеология фашизма принципиально интернациональна, именно фашизм первый заявляет о приоритете государства в конструировании наций.

Конечно, любой визуальный символ, представляя собой графический афоризм, есть только метафора, требующая интерпретации согласно воображению и эрудиции интерпретатора. Например, в изображении христианской Троицы в нимбах святых можно узреть знак Шамбалы, а в недорисованных звёздах многих советских рок-групп – намёк на Анархию. Сам по себе быт давно уже стал категорией культа, и древние символы, увы, для многих потеряли свой сакральный смысл, превратившись в обыкновенные амулеты для суеверных пошляков. Комично, но советский лозунг 50-х «сегодня он играет джаст – а завтра родину продаст», строго говоря, верен: народы крепки именно своим бытом, а джаз, как мы хорошо знаем, это не только жанр бытовой музыки, но и родился он не у нас.

Вот именно поэтому мы и говорим о русском роке.

Если привести к общему знаменателю то, что люди называют религией, мы увидим, что объединяющей конфессией для здоровой части человечества является одна-единственная – религия Труда, культура которого вышла из земледелия. Это культ Жизни, состоящий из очень простых вещей: рождения, размножения и – смерти, как начала нового рождения. Однако эффективность любой, направленной на массы, дискурсивной практики определяется качеством матрицы очевидностей, имманентной соответствующему дискурсу, то есть культурой и качеством самого быта – среды обитания того или иного народа.

Неустроенность русского быта – ахиллесова пята русской культуры, злой рок русской истории как раз и состоит в неумении (нежелании?) русских делать быт (вместо быта-В-реале у нас бытие-В-сознании), отсюда и тот самый архетипический варяг русской истории – прийдите и володейте нами – или… Или, отрицая всё это, мы должны с необходимостью заявить о «нерусскости» автохтона, населяющего Отечество, который, впрочем, идя за фашистами, никто не мешает нам назвать русским и вернуться к началу этого текста, выделив, на этот раз, слова Северянина жирными буквами.

Раствориться в своей сути – большой соблазн. Путь, по которому можно возвратиться к истокам уж очень напоминает физическую воронку, затягивающую и губящую любого, кто попытается плыть против течения времени, понимаемого как онтологическое пространство на-рода. Но этот народ, если уж на то пошло, всегда понимал свободу, как физическую волю, она же форма естественного права, репрезентируемого в виде правды. И это борьба за правду из высокой трагедии превращается в катастрофу, когда ведётся «с»: с кулаками, с духовенством, с русским, с нерусским…

Общая цель, во имя чего ведётся эта борьба, по Н. Фёдорову, есть музей. То есть хранилище народной памяти, обеспечивающей жизнеспособность народа энергией тонуса этой памяти, который, собственно, и даёт возможность превращать прошлое в настоящее, – как шпаргалку новому поколению в цепи поколений. Работать с камнем: вот почему количественная энергетика мысли, не только порождённая, но и развитая, воспитанная и изощрённая борьбой с противником, должна накапливать фонды музея, а не выкачиваться на сторону.

И русский рок это не только русская судьба, но и русская борьба. И мы предлагаем бороться «за» – за Отечество, за Новое, за Настоящее, за Светлую Русь, за Свою Суть и, если хотите, за своё место под солнцем. Может так случиться, что мы так его никогда и не найдём? Может. И это место обозначено темами ваших песен, ребята.

© 1990



***
Первоначальный вариант был опубликован в журнале МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ №9-1990.
Обложка Владимира Родзянко, 1987 г.



Комменты здесь
_________________
Группа ДК
СОДЕРЖАНИЕ - послушать и скачать
ЭКЗОТИКА-1991 - публицистика 90-х
Канал НОСТАЛЬГИЯ - посмотреть целиком
Группа ДК на www.youtube.com
Радио МАЯК - "Первый Отряд" - "Русский Рок"
НОВОЕ ИСКУССТВО (магазин) - приобрести: альбомы ДК
ДОМ КУЛЬТУРЫ (магазин) - приобрести: журнал АТАКА, etc
ЗЕРКАЛО-1: http://lj.rossia.org/users/zharikov/
ЗЕРКАЛО-2: http://zharikov.dreamwidth.org/