Аспирантский семинар: "Художественная речь и желание" - Андрей Логутов: J.Hillis Miller & more

После сегодняшней лекции Дж.Хиллиса Миллера у меня возникло две мысли, которые мне хотелось бы задокументировать на блоге семинаре -- в надежде (хотя и исчезающе малой), что на них кто-нибудь откликнется. Собственно, речь идет о двух, как я думаю, заблуждениях, которые частенько оставляют свой след в литературоведческих рассуждениях.

Первое заблуждение состоит в том, что существует-де некое принципиальное различие между филологическим (профессиональным) и нефилологическим ("профанным") способами чтения. Как правило, постулирование этого различия сопровождается призывом, обращенным к филологам, "уделять больше внимания чтению как таковому". Т.е. либо филологи должны "снизойти" до грубого, но исполненного правды, чтения, производимого "массами", либо признать концептуальное первенство последнего.
Я уверен, что в принципе КАЧЕСТВО мышления не зависит от профессиональной принадлежности человека. Я не исключаю существования умного сантехника, которого при чтении литературы посещают те же размышления, о которых пишет, к примеру, Деррида. Я допускаю, что умный сантехник не всегда в состоянии выразить свои ощущения и вполне сформулировать свои мысли, но я не согласен с тем, что рассуждения Дерриды охватывают область будто бы доступную только "избранным". С другой стороны, существуют также глупые сантехники (и их, быть может, большинство). В качестве примера "умного сантехника" (или, точнее, "жилетника") я могу указать на Жюпьена из "Поисков утраченного времени".
Роль литературоведа заключается лишь в умении систематизировать разного рода размышления и в том, что он сознательно посвящает этому свое время. На самом деле, он не работает с какими-то "особыми" абстракциями или "литературоведческой заумью". Хороший читатель-нелитературовед вполне способен на очень глубокие, обобщенные и веские суждения о литературе. Следовательно, по-моему, никакой СУЩЕСТВЕННОЙ разницы между этими двумя позициями нет. То, что данный индивид в процессе обучения в университете освоился с той или иной терминологией и некоторыми способами выражения, может положительно сказаться на его способности высказывать свои мысли, но не на его способности мыслить или чувствовать литературу, которыми он может обладать и безо всякого образования.
В конце концов, развитие этой последней способности, -- дело усилий каждого человека в отдельности. Есть произведения, чтение которых способствует этому, есть и произведения прямо противоположного рода. Первые можно назвать "хорошей литературой", вторые -- "плохой". Есть, кроме того, "плохая" литература, которая может в качестве отрицательного примера помогать освоиться с хорошей. Можно согласиться с тем, что соотношение "плохого" и "хорошего" в литературе исторически обусловлено, и все же: (1) прогресс человеческого мышления, способность понять и/или сказать что-то принципиально новое, также как развитие новых плодотворных литературных теорий, связаны прежде всего с "хорошей" литературой; (2) определять ценность и ДЕЙСТВЕННОСТЬ литературы по степени ее массовости -- это тоже самое, что определять качество товара посредством подсчета людей, собиравшихся его купить. Последнее, кстати говоря, -- весьма действенный экономический фактор, ответственный, к примеру, за возникновение ажиотажа вокруг тех или иных товаров. Но большинство товаров, купленных в режиме ажиотажа, потом не находят себе применения и скоро оказываются на помойке.


Второе заблуждение (тут надо быть более осторожным) состоит в восприятии гуманитарных наук как некоей приблизительной версии наук естественных. Здесь я имею в виду прежде всего высказанное Дж.Хиллисом Миллером утверждение о том, что "литературная теория полезна только если она верифицируема", т.е. может быть проверена на материале каких-либо конкретных произведений. Сложно не согласиться с этим утверждением в целом, и все же существуют довольно значимые нюансы, которые подтачивают его со всех сторон:
(1) Никогда не было и не будет литературной теории, которая бы в основе своей не была направлена на те или иные произведения, иначе бы таковая теория вовсе не была бы "литературной";
(2) Если бы целью теории литературы было бы только разъяснение конкретных произведений, то она бы не существовала в той форме, которую мы знаем. Аристотель написал бы не "Поэтику", а "Инструкцию по чтению Софокла". Человек имеет неизбежную склонность к обобщению.
(2.1.) Мыслительная область всякой литературоведческой работы шире, чем те произведения, на которые она эксплицитно ссылается;
(3) Имеет ли способ верификации шахматная партия? Если нет, то она должна быть признана бесполезной. (Тогда можно было бы сказать: "Эта партия была бессмысленна, потому что я ее проиграл".)
(3.1.) Литературная теория представляет собой образчик мышления о текстах. Она может быть "неверна" в целом, но может при этом дать нам в распоряжение новые мыслительные тактики;
(4) Критерий логичности и мыслительной цельности для литературной теории играет по крайней мере не менее важную роль, чем соответствие тексту.
(5) Литературная теория не только разбирается с существующими текстами, но и пытается охватить тексты будущего.
(7) Верификационизм, т.е. предположение о том, что мы знаем только то, что можем проверить, противоречит интуиции. Представим себе, что я знаю, например, что моя прапрабабушка по материнской линии была японкой. Проверить я этого, однако не могу (сама прапрабабушка умерла, документы утеряны, память бабушки уже слаба и проч.). Следовательно, "на самом деле" я этого не знаю? Но в чем разница между просто "знанием" и "знанием на самом деле"?
(6) И, наконец, это скорее преимущество, что литературоведение не имеет "жесткой" (hard) эмпирической основы. В человеческом мышлении есть стратегии, которые не вписываются в верификационистскую дихотомию "верно-неверно". Естественные науки вытеснили из себя все, что есть в человеческом сознании тонкого и склонного к неопределенности. Но даже такие стратегии имеют оценку качества.
Я буду очень благодарен за отзывы,
Андрей Логутов