Вулкан в летейской стуже
27 декабря - 75 лет со дня смерти Осипа Мандельштама

Его зарыли в лагерной яме. Сравняли с землей. Решили – выкорчеван вовсе. Но сорок лет назад Мандельштам воскрес. На выуженных в комиссионках портативках пошли размножаться угробленные было стихи: "Пора вам знать: я тоже современник, я человек эпохи Москвошвея,- смотрите, как на мне топорщится пиджак, как я ступать и говорить умею".

Судьба его во многом типична для певцов Серебряного века. Родился в Варшаве в семье кожевенника, мелкого торговца. Через год семья поселилась в дивном предместье Петербурга - Павловске, затем переехала вовсе в столицу. Там Осип Эмильевич закончил одно из лучших учебных заведений - Тенишевское коммерческое училище, давшее ему прочные знания в гуманитарных науках, отсюда началось его увлечение поэзией, музыкой, театром. Потом - Париж, лекции в Сорбонне, дружба с Гумилевым. Интерес к литературе и философии привел Мандельштама в Гейдельбергский университет… Наезды в Петербурге, литературное общение. И вот - поэтический дебют в журнале "Аполлон"…

Первая же книга стихотворений Мандельштама "Камень" (1913) сразу поставила его в шеренгу замечательных поэтов.

Но уже тогда бросалась в глаза и его неуспокоенность, пустодомность, безразличие к материальным благам. «У него никогда не было не только никакого имущества, но и постоянной оседлости, – вспоминал Николай Чуковский, – он вел бродячий образ жизни... Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада». И становится понятной та ярость, которая обуяла Мандельштама при вроде б вовсе безобидном замечании Пастернака: «Теперь у вас есть квартира - вы можете писать стихи». Это было на празднике новоселья, когда опальному поэту – уже почти что на закате его дней – Моссовет вдруг выделил квартирку в Нащокинском переулке. Можно подумать, что для творения стихов нужен письменный стол – вот смысл возмущения Мандельштама: «Что он сказал! Да лучше отдать эту квартиру обратно!»

Будь она проклята...
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть...
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель
Достоин такого рожна...

Он вообще был непредсказуем, дерзок, резок и смел. Дал по морде литературному фельдмаршалу – тот оскорбил жену Мандельштама, вырвал из рук убийцы-чекиста Блюмкина – "смесителя чернил и крови" - и разодрал в клочья расстрельные формуляры. Говорили, правда, что нервничал и даже психовал по дороге на допросы и в ссылки… Господь судья таким бесстрастным наблюдателям. На чаше вечности остался лишь единый груз – стихи. Он не умел молчать – даже вопреки инстинкту самосохранения. Потому-то и вышли из его поэтического горнила строки про «кремлевского горца» – по сути дела смертный приговор себе…

«Все произведения мировой литературы, – говорил Мандельштам, – я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех их посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чая и дав каждому в руки анализ мочи Горнфельда». (Горнфельдом звали критика, с которым пикировался Мандельштам).
1920-е годы стали для поэта временем интенсивной литературной работы. Вышли новые поэтические сборники - "Tristia" (1922), "Вторая книга" (1923), "Стихотворения" (1928). Он продолжал публиковать статьи о литературе - сборник "О поэзии" (1928). Были изданы две книги прозы - повесть "Шум времени" (1925) и "Египетская марка" (1928). Вышли и несколько книжек для детей - "Два трамвая", "Примус" (1925), "Шары" (1926). Много времени Мандельштам отдает переводческой работе. В совершенстве владея французским, немецким и английским языком, он брался (нередко в целях заработка) за переводы прозы современных зарубежных писателей.

Осень 1933-го - стихотворение "Мы живем, под собою не чуя страны..." За что был арестован – и только защита Бухарина смягчила приговор - выслали в Чердынь-на-Каме, потом – в Воронеж...
«Кошки-мышки» продолжались пару лет – потом – неотвратимы приговор – пять лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Этап на Дальний Восток. В пересыльном лагере на Второй речке (теперь в черте Владивостока) 27 декабря 1938 Осип Мандельштам умер в больничном бараке.
Время все расставляет на свои места – по гамбургскому счету. Серебряный век даровал немало поэтических жемчужин. Мальденштам никого не повторил – и его поэтический космос сродни лермонтовскому. Вот любезный его сердцу Петербург – возвращение в царство мертвых. На его месте Ленинград. Оттуда – одиссея неприкаянного поэта. Бежать опрометью мчаться в неназванное, в никуда, за предел...

Непостижимым путем сей эскапизм, это самоистребление духа соединяется с интонацией стиха: «В Европе холодно. В Италии темно. Власть отвратительна, как руки брадобрея...»
Его стихи - завещание гения, ведь с космических высот вселенского зазеркалья – вне времени и пространства - счеты с современниками, будь то Блюмкин, Алексей Толстой, Горнфельд или даже сам великий и ужасный диктатор, оказываются уже и не важны.




На весах вечности поэтическое наследие Мандельштама – истинный золотник. В статье «О природе слова» он сам словно о себе сказал: «Подобно тому как существуют две геометрии — Эвклида и Лобачевского, возможны две истории литературы, написанные в двух ключах: одна — говорящая только о приобретениях, другая — только об утратах, и обе будут говорить об одном и том же».

Сквозь сети - сумерки густые -
Не видно солнца, и земля плывет.
Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
Скрипучий поворот руля.
Земля плывет. Мужайтесь, мужи.
Как плугом, океан деля,
Мы будем помнить и в летейской стуже,
Что десяти небес нам стоила земля.

Дремлют вулканы под прахом пепла. Литературная жизнь покрывается пеленой конъюнктурной возни – драчки за дачки, квартирки, подачки... Премии, звания, ордена и ордера. И вдруг оказывается- таится вроде б и в нетях бессребреник. Откопали – оказалось, что классик. Оказалось – самородок.

Осип Эмильевич Мандельштам теперь навсегда в ареопаге бессмертных.