|
|
Пишет bruno_westev (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} bruno_westev) в ![[info]](http://lj.rossia.org/img/community.gif){kind=small} kultur_multur@ 2014-05-31 13:45:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Последний классик
Прочитал в «ЖЗЛ» книгу Прилепина о Леонове. Нет предела моему восхищению – одолеть такой труд писателю, который, кажется, не любитель корпеть в архивах и читальнях, нелегко. Одолеть – в том смысле, чтобы завершить начатое, ведь на финише нет-нет да и бросается в глаза спешка и скоропись, но это не беда, главное – состоялось.
Уже иные критики укорили автора в размахе – 570 страниц! А как же Быков со своей женой – они ж бабахают по тыще страниц в этой серии (http://lj.rossia.org/users/bruno_weste
В 1967 году Чарльз П.Сноу опубликовал книгу»Вереница лиц», и в очерке «Сталин» начинает повествование с поездки в Переделкино к Леониду Леонову. Хлебосольный хозяин о многом рассказал в тот день заморскому гостю. Но в память особенно врезался один случай из жизни:
«Сталин придерживался очень своеобразного распорядка дня и Леонов получил приглашение приехать поздней ночью Все сидели за небольшим столом, бесконечные тосты следовали один за другим. Леонова, однако (и это не кажется неестественным) прежде всего занимала личность хозяина и (что также естественно) отношение хозяина к нему. Уже много лет Сталин был на вершине власти, он внушал страх и благоговение в самом полном смысле этих понятий Уже позади коллективизация, но время чудовищных репрессий еще не пришло Леонову было за тридцать, писательская судьба к нему благоволила, а он чувствовал что его, мягко выражаясь подозревают. Попасть же к Сталину под подозрение — положение не из самых приятных.
Одна из сталинских причуд, не сидеть во главе стола. И в ТОТ вечер он сел по правую руку от Горького говорил очень мало но, как казалось Леонову, пронзал каждого из собравшихся острым взглядом желтых глаз. Все чаще и чаще взгляд этот останавливался на Леонове
Разговор шел о литературе. Говорить для Леонова значило вызвать подозрение, молчать — попасть под подозрение еще большее. Кто-то, возможно, не без задней мысли, завел речь о Достоевском. Известно, что он оказал глубокое воздействие на Леонова, это с очевидностью обнаруживается в леоновских романах Горький — в сдержанных тонах — говорил, что Достоевский научил русских мириться со страданием и что в новом обществе им предстоит научиться отвергать страдание — таков единственный способ для человека обрести полное достоинство. Леонов, набравшись смелости, встрял в разговор. Да, Достоевский был реакционером. Этого отрицать никто не смеет. Но все же русские писатели по-прежнему нуждаются и всегда будут нуждаться в нем.
Тотчас, словно по сигналу, Сталин перегнулся через стол и впился в Леонова взглядом. Рявкнул вопросами. Что он имел в виду? Почему он так сказал? Какое право он имел так говорить?
Каким тоном эти вопросы были заданы на самом деле можно лишь догадываться. Леонову было не до того чтобы взирать на происходившее отстраненно Положим, западные очевидцы сообщают, будто на конференциях в военные и иные годы Сталин мог быть и бывал груб и язвителен, но всегда — выдержан. Русские же рисуют иную картину. Они утверждают, что он часто бывал возбужден и неистовствовал в гневе. Несомненно, той ночью в Кремле Леонов счел, что попал под жуткое подозрение. Его обуял ужас.
Вмешался Горький, патрон и благодетель Леонова, как, впрочем, и многих писателей того поколения. Горький умел говорить со Сталиным как никто другой, и в тот раз он это продемонстрировал. Нет, объяснил он, вы не поняли Леонида Максимовича (Леонова), Соглашаться со всем, что он высказал, не нужно, Но должно с уважением отнестись к сказанному. Леонов, во всяком случае, заслужил право говорить от имени русских писателей Горький (этой его речи Леонов никогда не забывал и не забудет) повторил: он заслужил право говорить от имени русских писателей.
Подозрительность у Сталина исчезла в мгновенье ока. Он попросил Леонова вновь наполнить бокал, чокнулся с мим и выпил за его здоровье.
И спустя тридцать лет Леонов был убежден, что поступок, характерный для Горького-заступника, спас ему жизнь. Ведь Леонов принадлежал к тому — первому после революции — литературному поколению, на чью долю а надвигавшихся репрессиях выпало множество смертей, погибли некоторые крупнейшие таланты страны — Бабель, Пильняк, Мандельштам, Кольцов».
Тут важно отметить, что Сноу пишет это буквально по горячим следам – со слов самого Леонова.
И такую же сцену преподносит в своем жизнеописании Прилепин.
Достоевского там нет и в помине, вместо него… Иванов. Сталин почему-то спрашивает Леонова:
– А что, Иванов совсем исписался.
«Леонов, - пишет Прилепин на стр. 246, - стал защищать Иванова. Чтобы подержать адвокатство Леонова в разговор вмешался Горький…
Сталин замолчал и в течение доброй минуты, в полной тишине, смотрел Леонову в глаза. Леонов взгляд выдержал, но «тигрово-полосатые» глаза вождя запомнил навсегда.
Наконец Сталин сказал, переведя глаза на Горького:
– Я понимаю. Я вам верю, Алексей Максимович.
И все вновь заговорили, задвигали посудой. Потом Леонов скажет, что и слова Горького, и эта минута, когда вождь и писатель неотрывно смотрели друг на друга, спасли ему жизнь».
И что – разве не выглядит этот пассаж побасенкой? По милости повелителя «пролетарская секира» терзала многие выи и вопреки заступничеству буревестника. Тут просто непознанное еще субъективное стечение обстоятельств, которое и сам Леонов, пожалуй, толком не мог осмыслить, иначе зачем ему в разгар брежневской столь же тоскливой, как и нынешняя, эры откровенничать перед заезжим британцем – этакую преподносить Россию во мгле новоявленному Уэллсу.
Либо это редактировался апокриф, либо Прилепин получил изложенные им сведения уже в изустной интерпретации сонма очевидцев – но не всё тут стыкуется.
Тем не менее в книге немало интереснейших фактов, по сути открыта целая Атлантида, ведь кто бы мог подумать, что Леонов в юности был белогвардейцем, что не всегда он колебался синхронно с линией партии, что наследие его неровно и неравноценно, но открытие Прилепина и в том, что многие наши знаменитые литераторы (и даже киношники) немало унавозились, паразитируя на ниве идеологических романов Леонова, подчас даже воруя нити сюжетов и фабульные ходы.
Самое страшное – Леонов давно и прочно забыт. Еще году так в восьмидесятом, помню, мыкался я по букинистам, сдавая кое-что из библиотеки. Федина вот взяли, а Леонов – вот этого 1946 года издания – наотрез отказывались: это вам к антикварам надо. Вот и сегодня пролистываю, пытаюсь вчитаться – безукоризненный язык, ни слова фальши, а вот не трогает отчего-то, не затягивает в воронку…
«Вор» - смачный, «нажористый» мастеровитый текст – продраться через него тоже дано не каждому… В жуткое время книжного дефицита этот переписанный в 1959 году «Вор» лежал на каждом книжном лотке, да и “Evgenia Ivanovna” – хоть ее и все вырывали друг у друга из рук – тогда ж – в 1960-е годы вовсе не увлекала так, как модные в ту пору папа Хэм, Апдайк, Керуак или Бёлль…
Когда я прочитал прилепинскую книгу, специально промаршировал в «Библио-глобус» - не самый худой на Москве книжный универмаг. Среди кубометров хлама не было книг Леонова. Я сверился с электронным навигатором. Старое собрание сочинений – 9 томов, один комплект. И – ранняя проза – томик в шкафу № 53.
Но никакого такого томика в шкафу № 53 не оказалось – один Аксёнов (посмертный роман) и кто-то там ещё…
Печальная доля – так трудно и празднично жить…
/LJ-cut>
Прочитал в «ЖЗЛ» книгу Прилепина о Леонове. Нет предела моему восхищению – одолеть такой труд писателю, который, кажется, не любитель корпеть в архивах и читальнях, нелегко. Одолеть – в том смысле, чтобы завершить начатое, ведь на финише нет-нет да и бросается в глаза спешка и скоропись, но это не беда, главное – состоялось.
Уже иные критики укорили автора в размахе – 570 страниц! А как же Быков со своей женой – они ж бабахают по тыще страниц в этой серии (http://lj.rossia.org/users/bruno_weste
В 1967 году Чарльз П.Сноу опубликовал книгу»Вереница лиц», и в очерке «Сталин» начинает повествование с поездки в Переделкино к Леониду Леонову. Хлебосольный хозяин о многом рассказал в тот день заморскому гостю. Но в память особенно врезался один случай из жизни:
«Сталин придерживался очень своеобразного распорядка дня и Леонов получил приглашение приехать поздней ночью Все сидели за небольшим столом, бесконечные тосты следовали один за другим. Леонова, однако (и это не кажется неестественным) прежде всего занимала личность хозяина и (что также естественно) отношение хозяина к нему. Уже много лет Сталин был на вершине власти, он внушал страх и благоговение в самом полном смысле этих понятий Уже позади коллективизация, но время чудовищных репрессий еще не пришло Леонову было за тридцать, писательская судьба к нему благоволила, а он чувствовал что его, мягко выражаясь подозревают. Попасть же к Сталину под подозрение — положение не из самых приятных.
Одна из сталинских причуд, не сидеть во главе стола. И в ТОТ вечер он сел по правую руку от Горького говорил очень мало но, как казалось Леонову, пронзал каждого из собравшихся острым взглядом желтых глаз. Все чаще и чаще взгляд этот останавливался на Леонове
Разговор шел о литературе. Говорить для Леонова значило вызвать подозрение, молчать — попасть под подозрение еще большее. Кто-то, возможно, не без задней мысли, завел речь о Достоевском. Известно, что он оказал глубокое воздействие на Леонова, это с очевидностью обнаруживается в леоновских романах Горький — в сдержанных тонах — говорил, что Достоевский научил русских мириться со страданием и что в новом обществе им предстоит научиться отвергать страдание — таков единственный способ для человека обрести полное достоинство. Леонов, набравшись смелости, встрял в разговор. Да, Достоевский был реакционером. Этого отрицать никто не смеет. Но все же русские писатели по-прежнему нуждаются и всегда будут нуждаться в нем.
Тотчас, словно по сигналу, Сталин перегнулся через стол и впился в Леонова взглядом. Рявкнул вопросами. Что он имел в виду? Почему он так сказал? Какое право он имел так говорить?
Каким тоном эти вопросы были заданы на самом деле можно лишь догадываться. Леонову было не до того чтобы взирать на происходившее отстраненно Положим, западные очевидцы сообщают, будто на конференциях в военные и иные годы Сталин мог быть и бывал груб и язвителен, но всегда — выдержан. Русские же рисуют иную картину. Они утверждают, что он часто бывал возбужден и неистовствовал в гневе. Несомненно, той ночью в Кремле Леонов счел, что попал под жуткое подозрение. Его обуял ужас.
Вмешался Горький, патрон и благодетель Леонова, как, впрочем, и многих писателей того поколения. Горький умел говорить со Сталиным как никто другой, и в тот раз он это продемонстрировал. Нет, объяснил он, вы не поняли Леонида Максимовича (Леонова), Соглашаться со всем, что он высказал, не нужно, Но должно с уважением отнестись к сказанному. Леонов, во всяком случае, заслужил право говорить от имени русских писателей Горький (этой его речи Леонов никогда не забывал и не забудет) повторил: он заслужил право говорить от имени русских писателей.
Подозрительность у Сталина исчезла в мгновенье ока. Он попросил Леонова вновь наполнить бокал, чокнулся с мим и выпил за его здоровье.
И спустя тридцать лет Леонов был убежден, что поступок, характерный для Горького-заступника, спас ему жизнь. Ведь Леонов принадлежал к тому — первому после революции — литературному поколению, на чью долю а надвигавшихся репрессиях выпало множество смертей, погибли некоторые крупнейшие таланты страны — Бабель, Пильняк, Мандельштам, Кольцов».
Тут важно отметить, что Сноу пишет это буквально по горячим следам – со слов самого Леонова.
И такую же сцену преподносит в своем жизнеописании Прилепин.
Достоевского там нет и в помине, вместо него… Иванов. Сталин почему-то спрашивает Леонова:
– А что, Иванов совсем исписался.
«Леонов, - пишет Прилепин на стр. 246, - стал защищать Иванова. Чтобы подержать адвокатство Леонова в разговор вмешался Горький…
Сталин замолчал и в течение доброй минуты, в полной тишине, смотрел Леонову в глаза. Леонов взгляд выдержал, но «тигрово-полосатые» глаза вождя запомнил навсегда.
Наконец Сталин сказал, переведя глаза на Горького:
– Я понимаю. Я вам верю, Алексей Максимович.
И все вновь заговорили, задвигали посудой. Потом Леонов скажет, что и слова Горького, и эта минута, когда вождь и писатель неотрывно смотрели друг на друга, спасли ему жизнь».
И что – разве не выглядит этот пассаж побасенкой? По милости повелителя «пролетарская секира» терзала многие выи и вопреки заступничеству буревестника. Тут просто непознанное еще субъективное стечение обстоятельств, которое и сам Леонов, пожалуй, толком не мог осмыслить, иначе зачем ему в разгар брежневской столь же тоскливой, как и нынешняя, эры откровенничать перед заезжим британцем – этакую преподносить Россию во мгле новоявленному Уэллсу.
Либо это редактировался апокриф, либо Прилепин получил изложенные им сведения уже в изустной интерпретации сонма очевидцев – но не всё тут стыкуется.
Тем не менее в книге немало интереснейших фактов, по сути открыта целая Атлантида, ведь кто бы мог подумать, что Леонов в юности был белогвардейцем, что не всегда он колебался синхронно с линией партии, что наследие его неровно и неравноценно, но открытие Прилепина и в том, что многие наши знаменитые литераторы (и даже киношники) немало унавозились, паразитируя на ниве идеологических романов Леонова, подчас даже воруя нити сюжетов и фабульные ходы.
Самое страшное – Леонов давно и прочно забыт. Еще году так в восьмидесятом, помню, мыкался я по букинистам, сдавая кое-что из библиотеки. Федина вот взяли, а Леонов – вот этого 1946 года издания – наотрез отказывались: это вам к антикварам надо. Вот и сегодня пролистываю, пытаюсь вчитаться – безукоризненный язык, ни слова фальши, а вот не трогает отчего-то, не затягивает в воронку…
«Вор» - смачный, «нажористый» мастеровитый текст – продраться через него тоже дано не каждому… В жуткое время книжного дефицита этот переписанный в 1959 году «Вор» лежал на каждом книжном лотке, да и “Evgenia Ivanovna” – хоть ее и все вырывали друг у друга из рук – тогда ж – в 1960-е годы вовсе не увлекала так, как модные в ту пору папа Хэм, Апдайк, Керуак или Бёлль…
Когда я прочитал прилепинскую книгу, специально промаршировал в «Библио-глобус» - не самый худой на Москве книжный универмаг. Среди кубометров хлама не было книг Леонова. Я сверился с электронным навигатором. Старое собрание сочинений – 9 томов, один комплект. И – ранняя проза – томик в шкафу № 53.
Но никакого такого томика в шкафу № 53 не оказалось – один Аксёнов (посмертный роман) и кто-то там ещё…
Печальная доля – так трудно и празднично жить…
/LJ-cut>
