|
|
Пишет bruno_westev (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} bruno_westev) в ![[info]](http://lj.rossia.org/img/community.gif){kind=small} kultur_multur@ 2014-04-04 10:57:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Афиногенов
«…В опустевшем на зиму Переделкине вечерним собеседником и другом Пастернака стал драматург Александр Афиногенов. В его дневниках сохранились записи их встреч и разговоров. Афиногенов переживал тогда трудное время, подвергался критическим нападкам. Весной 1937 года он был исключен из партии, осенью - из Союза писателей. От него отступились друзья. Со дня на день он ждал ареста. В этот год, по его словам, Пастернак развернулся перед ним "во всей детской простоте человеческого своего величия и кристальной прозрачности". Он был поражен его предельной искренностью - "не только с самим собой, но со всеми, и это - его главное оружие. Около таких людей учишься самому главному - умению жить в любых обстоятельствах самому по себе", - писал Афиногенов
http://www.russofile.ru/articles/articl
Многие биографы Пастернака рассказывают о дружном общении переделкинских обывателей Пастернака и Афиногенова. Словом, это какое-то было символическое единение душ, хотя и был Александр Николаевич на четырнадцать лет младше своего товарища.
Афиногенов… Уже почти забытое, стёртое с литературной карты имя. А ведь гремел…
Всего пятнадцать лет продолжалась его творческая работа, имя этого драматурга гремело по всей стране. Еще бы! Ведь он во многом выразил чувства своих современников в непростую пору истории СССР.
Афиногенов родился в городе Скопине Рязанской губернии в семье железнодорожного служащего, впоследствии ставшего писателем. Окончил Московский институт журналистики и тогда же – в 1924 году – опубликовал свою первую пьесу «Роберт Тим» (1923) об английских «луддитах», разрушителях машин. Упрощенность и схематизм персонажей первых пьес Афиногенова отвечали эстетике Пролеткульта, ставившего во главу угла рабочую самодеятельность. В 1928 году он написал пьесу «Волчья тропа», получившую одобрение критики. Попытка дать образ «идеального» (и при этом в духе времени одержимого, страстного) человека, противостоящего массовым порокам и заблуждениям, – в пьесе «Чудак» (1929). Затем написана драма, которой суждено было войти в историю, – пьеса «Страх» (1931).
Пьеса «Страх» была разрешена к постановке в ленинградском Театре драмы имени Пушкина в 1931 году лично Кировым. Через полгода ее в Москве поставил Станиславский, а затем пьеса пустилась «маршировать» по всей стране – она фигурировала в афишах трехсот театров!
По словам главного героя профессора Бородина, страх царствует повсюду, пропитывает все поры общества, парализуя творчество, самостоятельность, инициативу, предприимчивость.
«Молочница боится конфискации коровы, крестьянин – насильственной коллективизации, советский работник – непрерывных чисток, партийный работник боится обвинений в уклоне, научный работник – обвинения в идеализме, работник техники – обвинения во вредительстве. Мы живем в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отречься от матерей, подделывать социальное происхождение, пролезать на высокие посты...
Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным... Страх порождает прогулы, опоздания поездов, прорыв производства, общую бедность и голод. Никто ничего не делает без окрика, без занесения на черную доску, без угрозы посадить или выслать. Можно ли после этого работать творчески? Разумеется, нет!.. Уничтожьте страх, уничтожьте все, что рождает страх, и вы увидите, какой богатой творческой жизнью расцветает страна!»
Зрительный зал во время этого монолога замирал от повального страха – за драматурга, труппу и самих себя. Все, что каждый ощущал на собственной шкуре, профессор оглашал во всеуслышание. Публика знала, что «Страх» разрешен Кировым, и все же страх не давал возможности людям аплодировать Бородину. Зато от души рукоплескали антиподу Бородина – престарелой большевичке (ее Афиногенов вписал во второй – улучшенный по велению Сталина – вариант драмы) за ее ритуальные заклинания против ненавистного царизма, который героически низвергла партия большевиков. Времена тогда еще были «вегетарианские» – но уже скоро и Клара, и пламенные соратники ее сделаются материалом вселенского жертвоприношения.
В 1935 году в Театре имени Вахтангова шел спектакль «Далекое» по пьесе Афиногенова. «Я нарочно, – говорил драматург, – поселил своих героев в тайге, на разъезде, где не останавливаются пассажирские поезда, за 6700 км от Москвы». Эти люди не совершают подвигов, они простые железнодорожники – начальник разъезда Корюшко, стрелочник Макаров, телеграфист Геннадий... Вдруг на этом забытом Богом разъезде застревает роскошный салон-вагон командующего Дальневосточным округом. Лопнул бандаж – вагон и был отцеплен от скорого поезда. А в вагоне – комкор, ему сорок восемь, но он смертельно болен, и ему предсказывают только три месяца жизни. Шекспир и Лопе де Вега и не додумались бы до таких коллизий. И именно за это – вот парадокс! – корили критики автора. «У всех у нас одно далекое – коммунизм, – рассуждают аборигены разъезда Далекое. – О нем мы думаем, для него живем... до последней секунды последнего часа». Но... Тут не у Проньки, не забалуешь!
Пьесы Афиногенова при всей их скоротечной актуальности отличают живой, непридуманный язык большинства персонажей, выверенность коллизий, эффектная в своей резкой контрастности смена положений – все это привлекает и зрителя, и читателя, и даже историка и ценителя литературы. Большой популярностью пользовались пьеса Афиногенова «Мать своих детей» и лирическая комедия «Машенька», согретая теплом доверия к чистому детскому сердцу, способному растопить лед чиновных душ.
Своеобразным продолжением «Страха» явилась пьеса «Ложь», отразившая атмосферу маскировки людей тридцатых годов, когда приходилось скрывать происхождение, родственные связи, взгляды.
Когда персонаж «Лжи» Накатов – бывший оппозиционер, снятый «с больших вождей» – провозглашает, что «вся страна лжет и обманывает – ибо сама она обманута», и говорит о сформировавшейся «системе магометанского социализма», то его можно по крайней мере воспринимать как «врага» (хотя эти реплики Сталин все же вычеркнул). Но вот что заявляет в кульминационном монологе главная героиня, двадцатитрехлетняя Нина Ковалева, которая явно пользуется авторским сочувствием: «Люди растут уродами, безъязыкими, равнодушными ко всему»; «так и все наши лозунги – на собраниях им аплодируют, а дома свою оценку дают, другую». Сталин раскритиковал первый вариант и сам внес исправления. Критику Афиногенов учел, однако и в переработанном виде пьеса (уже под названием «Семья Ивановых») была Сталиным забракована; к работе над ней автор больше не возвращался.
Вообще державный цензор самолично занимался искусством – вникал в писательские замыслы, читал рукописи, давал оценку готовым вещам. Примечательно, что на премьере «Страха» во МХАТе Сталин спросил Станиславского, отчего не ставят «Дни Турбиных». Так что «счастливчик» Афиногенов, можно сказать, косвенно помог собрату по перу Булгакову, которого тогда повсеместно тиранили: вождь вдруг в причудливых извивах своих раздумий вспомнил и об опальном драматурге. Конечно, гамбургский счет восторжествовал – и нынче на весах литературных ценностей томики Булгакова перетягивают многие собрания сочинений. Но, думается, и Афиногенов не забыт – он знаковая величина своего времени и ценен не только потому, что его пьесы, каждая по-своему, талантливы, но и убедительной своей искренностью.
В начале войны Афиногенов рвался на фронт – не отпустили. Назначили заведовать литературным отделом Совинформбюро. Он написал тогда пьесу «Накануне», где выражал уверенность в победе.
Времена не выбирают, и никуда не скроешься от судьбы. Афиногенов порой играл с огнем, предоставляя вождю право редактировать свои пьесы, но почти всегда выходил сухим из воды. Безглазая судьба подстерегла его у самых стен Кремля. 29 октября 1941 года дом на Старой площади, 6, стал мишенью «мессершмитов» – осколок фугаса убил Афиногенова, выходившего из подъезда здания Совинформбюро. Ему было тридцать семь лет.
«…В опустевшем на зиму Переделкине вечерним собеседником и другом Пастернака стал драматург Александр Афиногенов. В его дневниках сохранились записи их встреч и разговоров. Афиногенов переживал тогда трудное время, подвергался критическим нападкам. Весной 1937 года он был исключен из партии, осенью - из Союза писателей. От него отступились друзья. Со дня на день он ждал ареста. В этот год, по его словам, Пастернак развернулся перед ним "во всей детской простоте человеческого своего величия и кристальной прозрачности". Он был поражен его предельной искренностью - "не только с самим собой, но со всеми, и это - его главное оружие. Около таких людей учишься самому главному - умению жить в любых обстоятельствах самому по себе", - писал Афиногенов
http://www.russofile.ru/articles/articl
Многие биографы Пастернака рассказывают о дружном общении переделкинских обывателей Пастернака и Афиногенова. Словом, это какое-то было символическое единение душ, хотя и был Александр Николаевич на четырнадцать лет младше своего товарища.
Афиногенов… Уже почти забытое, стёртое с литературной карты имя. А ведь гремел…
Всего пятнадцать лет продолжалась его творческая работа, имя этого драматурга гремело по всей стране. Еще бы! Ведь он во многом выразил чувства своих современников в непростую пору истории СССР.
Афиногенов родился в городе Скопине Рязанской губернии в семье железнодорожного служащего, впоследствии ставшего писателем. Окончил Московский институт журналистики и тогда же – в 1924 году – опубликовал свою первую пьесу «Роберт Тим» (1923) об английских «луддитах», разрушителях машин. Упрощенность и схематизм персонажей первых пьес Афиногенова отвечали эстетике Пролеткульта, ставившего во главу угла рабочую самодеятельность. В 1928 году он написал пьесу «Волчья тропа», получившую одобрение критики. Попытка дать образ «идеального» (и при этом в духе времени одержимого, страстного) человека, противостоящего массовым порокам и заблуждениям, – в пьесе «Чудак» (1929). Затем написана драма, которой суждено было войти в историю, – пьеса «Страх» (1931).
Пьеса «Страх» была разрешена к постановке в ленинградском Театре драмы имени Пушкина в 1931 году лично Кировым. Через полгода ее в Москве поставил Станиславский, а затем пьеса пустилась «маршировать» по всей стране – она фигурировала в афишах трехсот театров!
По словам главного героя профессора Бородина, страх царствует повсюду, пропитывает все поры общества, парализуя творчество, самостоятельность, инициативу, предприимчивость.
«Молочница боится конфискации коровы, крестьянин – насильственной коллективизации, советский работник – непрерывных чисток, партийный работник боится обвинений в уклоне, научный работник – обвинения в идеализме, работник техники – обвинения во вредительстве. Мы живем в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отречься от матерей, подделывать социальное происхождение, пролезать на высокие посты...
Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным... Страх порождает прогулы, опоздания поездов, прорыв производства, общую бедность и голод. Никто ничего не делает без окрика, без занесения на черную доску, без угрозы посадить или выслать. Можно ли после этого работать творчески? Разумеется, нет!.. Уничтожьте страх, уничтожьте все, что рождает страх, и вы увидите, какой богатой творческой жизнью расцветает страна!»
Зрительный зал во время этого монолога замирал от повального страха – за драматурга, труппу и самих себя. Все, что каждый ощущал на собственной шкуре, профессор оглашал во всеуслышание. Публика знала, что «Страх» разрешен Кировым, и все же страх не давал возможности людям аплодировать Бородину. Зато от души рукоплескали антиподу Бородина – престарелой большевичке (ее Афиногенов вписал во второй – улучшенный по велению Сталина – вариант драмы) за ее ритуальные заклинания против ненавистного царизма, который героически низвергла партия большевиков. Времена тогда еще были «вегетарианские» – но уже скоро и Клара, и пламенные соратники ее сделаются материалом вселенского жертвоприношения.
В 1935 году в Театре имени Вахтангова шел спектакль «Далекое» по пьесе Афиногенова. «Я нарочно, – говорил драматург, – поселил своих героев в тайге, на разъезде, где не останавливаются пассажирские поезда, за 6700 км от Москвы». Эти люди не совершают подвигов, они простые железнодорожники – начальник разъезда Корюшко, стрелочник Макаров, телеграфист Геннадий... Вдруг на этом забытом Богом разъезде застревает роскошный салон-вагон командующего Дальневосточным округом. Лопнул бандаж – вагон и был отцеплен от скорого поезда. А в вагоне – комкор, ему сорок восемь, но он смертельно болен, и ему предсказывают только три месяца жизни. Шекспир и Лопе де Вега и не додумались бы до таких коллизий. И именно за это – вот парадокс! – корили критики автора. «У всех у нас одно далекое – коммунизм, – рассуждают аборигены разъезда Далекое. – О нем мы думаем, для него живем... до последней секунды последнего часа». Но... Тут не у Проньки, не забалуешь!
Пьесы Афиногенова при всей их скоротечной актуальности отличают живой, непридуманный язык большинства персонажей, выверенность коллизий, эффектная в своей резкой контрастности смена положений – все это привлекает и зрителя, и читателя, и даже историка и ценителя литературы. Большой популярностью пользовались пьеса Афиногенова «Мать своих детей» и лирическая комедия «Машенька», согретая теплом доверия к чистому детскому сердцу, способному растопить лед чиновных душ.
Своеобразным продолжением «Страха» явилась пьеса «Ложь», отразившая атмосферу маскировки людей тридцатых годов, когда приходилось скрывать происхождение, родственные связи, взгляды.
Когда персонаж «Лжи» Накатов – бывший оппозиционер, снятый «с больших вождей» – провозглашает, что «вся страна лжет и обманывает – ибо сама она обманута», и говорит о сформировавшейся «системе магометанского социализма», то его можно по крайней мере воспринимать как «врага» (хотя эти реплики Сталин все же вычеркнул). Но вот что заявляет в кульминационном монологе главная героиня, двадцатитрехлетняя Нина Ковалева, которая явно пользуется авторским сочувствием: «Люди растут уродами, безъязыкими, равнодушными ко всему»; «так и все наши лозунги – на собраниях им аплодируют, а дома свою оценку дают, другую». Сталин раскритиковал первый вариант и сам внес исправления. Критику Афиногенов учел, однако и в переработанном виде пьеса (уже под названием «Семья Ивановых») была Сталиным забракована; к работе над ней автор больше не возвращался.
Вообще державный цензор самолично занимался искусством – вникал в писательские замыслы, читал рукописи, давал оценку готовым вещам. Примечательно, что на премьере «Страха» во МХАТе Сталин спросил Станиславского, отчего не ставят «Дни Турбиных». Так что «счастливчик» Афиногенов, можно сказать, косвенно помог собрату по перу Булгакову, которого тогда повсеместно тиранили: вождь вдруг в причудливых извивах своих раздумий вспомнил и об опальном драматурге. Конечно, гамбургский счет восторжествовал – и нынче на весах литературных ценностей томики Булгакова перетягивают многие собрания сочинений. Но, думается, и Афиногенов не забыт – он знаковая величина своего времени и ценен не только потому, что его пьесы, каждая по-своему, талантливы, но и убедительной своей искренностью.
В начале войны Афиногенов рвался на фронт – не отпустили. Назначили заведовать литературным отделом Совинформбюро. Он написал тогда пьесу «Накануне», где выражал уверенность в победе.
Времена не выбирают, и никуда не скроешься от судьбы. Афиногенов порой играл с огнем, предоставляя вождю право редактировать свои пьесы, но почти всегда выходил сухим из воды. Безглазая судьба подстерегла его у самых стен Кремля. 29 октября 1941 года дом на Старой площади, 6, стал мишенью «мессершмитов» – осколок фугаса убил Афиногенова, выходившего из подъезда здания Совинформбюро. Ему было тридцать семь лет.
