Ольга Багдасарян отлично разобрала мою пьесу "Чтение карты наощупь" (1991)
Мы попробуем рассмотреть две, как нам кажется, важные стратегии трансформации классического прототекста на очень локальном материале — на двух пьесах 1990­х гг., написанных «по следам» чеховского «Вишневого сада» (Чехов в 1990—2000-­ые вполне предсказуемо оказался чуть ли не главным объектом пристального внимания драматургов).

«Чтение карты на ощупь» (1991) Д. Бавильского — выполненная в игровом ключе предыстория (и одновременно — история создания) чеховского «Вишневого сада». Бавильский пишет своеобразный «приквел» — зарисовку из жизни Ранев­ской во Франции, два дня, в которые она решается на отъезд в Россию. Раневская бежит из чужого Парижа, где она никому не нужна, от «страшного человека», «камня на шее». Домой Раневскую сопровождают Аня, Шарлотта, Яшка и Дуняша. На вокзале героиня знакомится с Чеховым, выясняется, что они едут вместе. Четвертое действие — беседа Раневской и Чехова, по ходу которой писатель, под возгласы восхищенной свиты, рассказывает о замысле своей новой пьесы.

Любовником Раневской в соответствии с общей игровой логикой пьесы, драматург делает беллетриста Тригорина, сов­мещая, таким образом, художественные миры «Вишневого сада» и «Чайки». Упоминаются соперницы Раневской: Арка­дина и Заречная. Этот любовный четырехугольник, многочисленные пародийные снижения (например, желание Раневской именоваться «Фаиной», намек Яши на отношения с «ба­рыней») в некоторой степени травестируют ее образ.

Трансформируя фигуру Раневской, Бавильский иронически переосмысляет эпизод из прото­текста, в котором Яша предлагает Раневской принять пилюли, а съедает их Симео­нов-­Пищик. В пьесе современного драматурга Раневская пред­ставлена как натура неврастеническая, то и дело повторяющая «У меня мигрень. У меня болит голова», «Теперь у меня точно будет болеть голова», а Яша буквально приставлен к ней для того, чтобы успокаивать и подавать пилюли — и разговарива­ет он с Раневской, как с маленькой девочкой («Головка заболит — а мы пилюлю примем, и все пройдет»).

Такая интерпретация образа Раневской в некоторой степе­ни отражает и как будто предугадывает недоумение современ­ного читателя, не понимающего, как можно было продать вишневый сад. Как отмечают Е. Сергеева и Н. Масленкова, пьеса сталкивает два уровня понимания классики: хрестоматийное, навязанное школой восприятие образа Раневской как «воплощения уходящей в прошлое эпохи» и точку зрения современного «непосвященного читателя», не воспринявше­го поэтику чеховской недоговоренности, не желающего разбираться с художественной условностью и ее смыслами — потому и критически настроенного по отношению к чеховской ге­роине, сомневающегося в ее психическом здоровье.



Имплицитному зрителю/читателю у Бавильского почти отказано в способности воображать («человеку нашего време­ни сложно представить парижский вокзал начала века…»), именно к читателю обращены довольно развязные, порой гру­боватые, выдержанные в разговорной манере авторские ремарки («Ну, еще, конечно, капелька воображения», «Там хорошо, где нас нет», «Возле одного из вагонов тусуется Триго­рин» и т. д.), довольно часто картины, описываемые автором для своих читателей, опосредуются — даются через ассоциации с какими-­то вполне стереотипными — чаще визуальны­ми — образами. Так, например, чтобы лучше представить Раневскую, идущую по перрону, рекомендовано привлечь свой «опыт зрителя костюмированных фильмов на исторические темы», чтобы представить прием Раневской в Париже (первая картина) — вспомнить финальные сцены «Дамы с камелиями» («Травиаты») и т. д.

Однако и автор пьесы периодически надевает на себя маску неумелого писателя, не соответствующего «высоким» образцам. В первой картине он признается, что не может написать для своей героини реплики по-­французски из-­за плохого знания иностранных языков: «говорила мне мама — „учи, Дима, язык, учи — пригодится“», то и дело включает побоч­ные комментарии, относящиеся к собственной биографии — упоминает, например, некую Нину Михайловну Ворошину, словами которой в данный момент ему удобно воспользо­ваться.

Смысл этой игры — в конструировании пародийного образа современного читателя, который, сталкиваясь с класси­кой, остается в недоумении (п. ч. она неадекватна его жизнен­ному опыту и опыту эстетическому), и образа современного писателя, пытающегося донести до читателя/зрителя смысл и атмосферу классического текста. Диссонанс — между «требованиями» классики и ограниченными способностями современного читателя (и современного писателя) подан в игровом ключе, он, конечно, несерьезен, а, скорее, воспроизводит типичные для современности сетования на неспособность ны­
нешних поколений соответствовать высоким образцам. В этом контексте название пьесы «Чтение карты на ощупь» воспри­нимается как метафора, описывающая современное «слепое» чтение классики как карты незнакомой для читателя мест­ности.

Однако это лишь один из уровней пьесы Бавильского. Бо­лее серьезным для драматурга становится «прощупывание» размытой границы между искусством и реальностью. За историей героев «Вишневого сада» и «Чайки» читается второй сю­жет о постоянном поиске писателем/художником «материа­ла», «сюжета для небольшого рассказа», когда любая мелочь идет в дело. Вводя в свою пьесу чеховского Тригорина, Бавиль­ский сохраняет и даже утрирует его привычку «записывать в книжечку». Во время первого прощания с Раневской, Триго­рин на некоторое время прерывает беседу, начинает записывать, а закончив, говорит: «Может, что-­нибудь и получится».

На вокзале после рассказа Раневской о своем страшном, недо­бром сне, когда все другие герои пытаются успокоить герои­ню, Тригорин замечает: «Это же сюжет для рассказа».

Появление среди персонажей чеховских пьес ее автора (Чехова)— создает еще более сильный рекурсивный эффект. Возникает пародийная цепочка «записывающих» друг за другом: современный драматург пишет «по мотивам» жизни и творчества Чехова (и многих других, учитывая сквозную цитатность пьесы), Чехов использует Тригорина и Раневскую в качестве прототипов для своих героев, Тригорин постоянно вглядывается в свои отношения с женщинами, в том числе и с Раневской, отмечая мельчайшие детали и используя их как материал для своего «писательства». Цепочка эта приво­дит к психически неустойчивой, нервной, сидящей «на пи­люльках» Раневской, слабо осознающей реальность — та для нее в той же мере непрозрачна, что и писанина Тригорина.

Два монолога Чехова в поезде в контексте этой проблема­тики отчетливо рифмуются. В первом из них Чехов, глядя на свою собеседницу Раневскую, на ходу додумывает характер своей будущей героини:
«Чехов. Умна, очень добра (улыбается Раневской), рассеяна, ко всем ласкается, всегда улыбка на лице… Все кружит во­круг продажи родового поместья, большого дома… большого сада… <…>

Чехов. (восхищенно) Давно я не встречал такой рассудительной и душевной женщины, как вы, Любовь Андреевна, та­кой умной, но немного рассеянной, хотя бесконечно доброй».

Второй монолог — неожиданно возникающий в конце пьесы рассказ Чехова о посещении японской гейши — описа­ние, сочетающее детальность с исследовательской отстранен­ностью. Отработанный процесс «употребления» женского тела диалогически сопрягается с доведенной до автоматизма писательской привычкой наблюдать и «перерабатывать» чу­жую жизнь — своего рода тело «для употребления» искусством.

Однако вторичная природа текста Бавильского достраива­ет перспективу повторительности и переводит этот процесс «переработки» в статус постоянного, таким образом проблематизируя идею «первоисточника», «оригинала», «основы». Игровая метатекстуальность пьесы констатирует неявность границ между жизнью и литературой и ставит под вопрос идентичность и оригинальность не только цитирующего тек­ста (который «осознает» собственную «вторичность»), но и текста цитируемого.

Написанная по мотивам «Вишневого сада» пьеса Н. Ис­кренко «Вишневый сад продан?» (1993) осуществляет не менее радикальную трансформацию «первоисточника», хотя, на наш взгляд, реализует иную стратегию «варьирующего повто­рения».





Статья, опубликованная в № 44 Торонтского альманаха славистов (Toronto Slavic Quarterly), целиком называется - "Вторичные формы в современной драматургии: стратегии трансформации классики
(«Чтение карты наощупь» Д. Бавильского — «Вишневый сад продан?» Н. Искренко) и наполовину разбирает авторскую стратегию взаимодействия современного автора с классическим текстом.
Пьесу эту я написал давно и, о ней, непоставленной, я давно позабыл. Написал я её экспромтом, а крайне удачное название к ней придумал для публикации в "Митином журнале" Аркадий Драгомощенко, вечная ему память! Текст пьесы посвящен Ольге, поэтому я бы хотел присоединить к посвящению других двух Ольг, автора статьи (низкий поклон за точность) и Олю Баллу, которая навела меня на этот прекрасный текст.

Текст пьесы: http://www.vavilon.ru/metatext/mj55/bavilsky.html
Полный текст статьи (вторая часть посвящена тексту Н. Искренко): http://www.utoronto.ca/tsq/44/tsq44_bagdasaryan.pdf