Слева кровожадно заурчали чудовищные колонки, потом ухнуло, бухнуло, да так, что косточки затрясло.

— Тёплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног… — закричал из колонок огромный мёртвый Цой.

— Это они кому саундтрек поставили? — осведомился Матвей Цзен, аккуратно раздвигая толпу элегантным адвокатским портфелем. — Нам, что-ли?

— Сзади оттесняют! — Надежда покрепче ухватила меня за руку.

— Отсекают, — поправил опытный Владимир Тор, поправляя тёмные очки и приглаживая эспаньолку. — Пошли вон туда…

— Дольщика винтят, — Матвей поднялся на цыпочки и прищурился.

Я присмотрелся — нет, не дольщика: схватили и поволокли кого-то с жёлтым зонтом.

Мы поднялись на ступеньки под портик. Там было не так жарко — хотя это смотря в каком смысле.

— Они берут которых руками размахивают! — весело крикнула женщина и тут же замахала руками. Из серой милицейской кучи высунулись несколько хватателей. Женщина опустила руки и отступила в толпу, цепь людей затянулась, как ранка.

Бабушка в белой бейсболке шла вдоль серой цепи и стыдила милиционеров. Мне вспомнился Диоген, просящий милостыню у статуи. Бабушку это, однако, не смущало.

Тем временем на пятачке перед входом опять в кого-то вцепились. Защёлкали камеры. Рыжий корреспондент с огромным, как базука, фотоаппаратом, распластался под ногами, чтобы поймать кадр.

— Па-зор! Па-зор! — зарядили на ступеньках.

Семь или восемь серых кучей-малой навалились на парня в белой майке, с рычанием поволокли в автозак. Сидящие в автозаке дружно застучали.

— У них упаковок не хватает, — усмехнулся Матвей. — Сейчас этот отправят, и всё. И дальше что? Как они винтить-то будут?

— Опростаются в отделении и снова приедут, — предположил я. — По кругу.

— Представляю, что в отделениях делается, — сказала Надежда.

— Не, не представляешь, — сказал я. — Им там ещё протоколы до утра писать.

Тут пустили газ и беседовать стало неудобно.

* * *

К мероприятиям товарищей либералов я, не скрою, отношусь с изрядной долей скепсиса. И не потому даже, что либералы такие либералы, и чуть что бросаются к властям с требованиям запретить и удушить меня и моих соратников. А прежде всего потому, что обычно неясно, чего же люди всё-таки хотят и против чего в итоге протестуют. Возникает неприятное ощущение, что люди борются то ли за гей-парад, то ли за Шендеровича в президенты «Газпрома». Поддерживать же словом и делом гей-парад с Шендеровичем как-то не хочется.

На этом фоне мероприятия на Триумфальной площади отличаются одним очень большим плюсом. Известно, почему оно проводится, что именно отстаивают собравшиеся, зачем и почему они это делают.

А именно. Люди настаивают на том, чтобы власть соблюдала конституционную норму — свободу собраний.

Вообще говоря, знаменитые Четыре Свободы, «Четыре С» — свобода совести, слова, собраний и союзов — были обещаны русскому народу ещё в приснопамятном манифесте от 17 октября 1905 г., подписанный государем Николаем II. «На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной нашей воли: даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». В дальнейшем это дело замотали полицейскими циркулярами и разъяснениями (ох уж эти разъяснения), а потом и вовсе взяли назад. А ведь слово царское назад не берётся — и кончилось это для всех участников крайне плохо.

Примерно то же самое произошло с Конституцией РФ. Сама по себе сомнительная и скверного качества (я уж не говорю, как она принималась — срам и ужас), она всё же содержит упоминания об основных правах человека и гражданина. В частности, тридцать первая статья указанной Конституции гласит — «Граждане Российской Федерации имеют право собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование». Она соответствует подписанной Россией Конвенции о защите прав человека и основных свобод (статья 11), Всеобщей декларации прав человека (п. 1 статья 20) и многим другим документам, крайне уважаемым в мире. Ограничения этого права допускаются в ситуациях типа эпидемии или вооружённого мятежа. И то — «ещё докажите».

Так вот. В России это самое право не просто кое-где порой нарушается — оно у нас ликвидировано как класс. Никакого права собираться — мирно, подчёркиваю, и без оружия, просто чтобы поговорить (ну, пошуметь) и высказать какие-то требования — у наших граждан нет. Особенно, кстати, его нет у националистов. Ровнёшенько 22 мая я в этом ещё раз убедился.

Так что у меня имелась очень веская причина пойти. Посмотреть то есть, как там у нас обстоят дела с соблюдением конституционной нормы.

* * *

Описаний того, что творилось на Театральной, уже достаточно много. Кое-что я уже опубликовал здесь. Мои личные пять копеек не сильно поправят картинку. Поэтому позволю себе немножко порассуждать об увиденном. И сделать некоторые выводы.

Скажу сразу — я ничего не буду писать ни про организаторов акции, ни про то, как она проводилась, ни даже про то, как она подавлялась. Хотя сказать имею что, и не всё сказанное было бы лицеприятным. Например, про полное и абсолютное отсутствие какой бы то ни было организации, даже самой элементарной. Или, наоборот, про идиотские в своей жестокости выходки ментов, про ветерана с сорванными наградами, потоптанных ребят и прочие свинцовые прелести. Или, обратно, про запертый изнутри автозак, и про руку, сломанную ментами в целях профилактики. И кто всё-таки пустил газ, и был ли шокирован омбундсмен Лукин, когда его тоже принялись винтить. Всё это прекраснейшим образом напишут без меня и лучше меня.

Я хочу сказать несколько слов про обычных людей. Которые, несмотря на свою обычность, всё-таки участвовали. И о том, почему они участвовали — несмотря на всё вышеперечисленное.

Основой идеологии путинского режима было и остаётся приснопамятное «Дома Надо Сидеть». Единственная форма лояльности, принимаемая этим режимом — полная пассивность. Любая форма активности карается, если только она не санкционирована тридцатью тремя инстанциями и не проплачена специально. Но никакой добровольности, даже «за Путина», даже «в поддержку модернизации». Не говоря уже о возмущениях. Даже когда возмущаются каким-то совершенно частным, локальным безобразием — сам факт возмущения понимается как подрыв устоев. Если люди возмущаются воровством песка из песочницы во дворе — значит, они покушаются на Путина, Газпром и Абрамовича. Так и только так.

Это связано с тем, что власть ощущает себя монолитным целым, противостоящим народу. Вставленной в задницу страны «вертикалью». И любое шевеление — это попытка вытащить вертикаль из задницы. Что является государственным преступлением.

Подобное мышление часто называют шизофреническим. Это неправильно. Описанная картина соответствует маниакально-депрессивному психозу. Предполагается, правда, что народ должен постоянно находиться в депрессивной фазе (характеризуемой подавленным настроением, замедленным мышлением, двигательной заторможенностью и ипохондрией), а власть вечно пребывает в маниакале (то есть строит радужные перспективы, вкладывает деньги в бесперспективные проекты, проектирует безумные конструкции). Что мы и наблюдаем — у них то Сочи, то Сколково, а была ещё энергетическая сверхдержава и сувернирная демократия. Да и всякие «яхты Абрамовича» — это ж диагноз.

К чему это я. Собравшиеся тридцать первого числа люди у метро «Маяковская» чётко делились не только по ролям (менты — путинюгенд — несогласные — прохожие), но и по психическому своему состоянию.

Путинюгенд изо всех сил изображал пропутинский маниакал. Как у него это получалось, стоит почитать у Паши Святенкова. Со своей стороны могу только добавить, что происходящее на казённой сцене выглядело как неумелая симуляция шабаша ведьм. Именно симуляция — потому что весь «шум и грохот» производился техническими средствами, а безумные выкрики (путинские вообще любят безуминку-изюминку, бредок и блажное блекотание) звучали как-то ну очень неестественно. Ребятам в белых майках явно хотелось как можно скорее отработать свой номер и свалить.

Милиция, которой полагалось быть маниакально-злобной (и у которой это отлично получается, особенно при помощи кой-какой фармакологии, ОМОН особенно этим балуется) смотрелась скорее депрессивно. Ну да, винтили, зверствовали — особенно когда народ начал расходиться и менты принялись усиленно оттягиваться на оставшихся. Но на физиономиях у стражей яхты Абрамовича отпечатывался очень характерный набор эмоций, весьма и весьма нерадостный: злость, подавленность и уныние. «Ну что за херня, ну опять мы крайние, как же всё это задолбало».

И. наконец, собравшиеся на площади.

Оппозицию — любую — часто обвиняют в том, что на её собрания ходят всякие чокнутые. Иногда это даже и справедливо: собрания вообще привлекают чокнутых, они ж, суки, общительные, к людям тянутся. Сумасшедшие бабки с плакатиками «нас облучают ядовитыми газами» — обычное украшение любого массового мероприятия. С другой стороны, послушаешь иного оратора, и думаешь — а ведь его вязать надо, да и в дурку. И на лицах этакий нехороший туман — атмосферка-то, значит, зашизованная.

Так вот. На Триумфальной этой самой угрюмой зашизованности не чувствовалось совсем. Ни в воздухе не висело, ни на лицах не читалось. Ощущение было — собрались нормальные люди, представьте себе даже — в хорошем настроении. Не в маниакале, не с яростью благородной, нет. Именно что — В ХОРОШЕМ НАСТРОЕНИИ. Бодро, весело и доброжелательно друг к другу. Без истерики, без истерического экстатического слияния, кстати. Просто — «как хорошо, что все мы здесь сегодня собрались».

Вот это последнее — хорошее настроение (несмотря на обстановку, к нему вроде бы не располагающую) — заслуживает специального внимания.

Одним из самых угнетающих переживаний для человека является неволя. Не только физическая изоляция — ну там, срок мотать или сидеть в земляной яме. Можно ходить по улицам, сидеть в дорогом ресторане, или даже заниматься экстремальным спортом. И всё равно чувствовать себя в неволе. И ощущение это очень неприятное.

Что такое неволя? В общем — сознание того, что тебя «давят и утесняют». То есть — лишают каких-то важных для тебя возможностей и прав. УНИЗИЛИ И ЗАДАВИЛИ. То ли в наказание за что-то, то ли по произволу. Иногда даже непонятно, чего же, собственно, лишили. Вроде всё есть — живи-радуйся, пивко попивай. Не бьют, никуда не тащат. А всё равно — как-то кисло. И на окружающих смотреть противно, и с самим собой тоже как-то скверно. Мутное такое состояние, мерзкое.

Вот именно в таком состоянии пребывает большая часть наших сограждан. Мутно, мерзко, тошно. Друг на друга зыркают злобесно. Потому что — ГНЁТ.

Тут важно что. Люди могут вовсе не знать о том, где и как путиноведведевский режим нарушает базовые права человека, как давит независимый бизнес, как уничтожил легальную политику, сколько у нас заключённых вообще и политзаключённых в частности. Не знать, не интересоваться, не думать на эти темы. Или даже считать, что всё это нормально и по-другому и быть-то не может.

Но незнание того, что тебя — как часть народа — лишили законных прав и держат за быдло, не освобождает от реальности, данной нам в ощущениях. Можно не думать — но чувства не отменишь. Ты всё равно будешь ОЩУЩАТЬ себя скверно, пусть даже и не знаешь тому причины. Что-то лежит на темечке и давит, давит.

Очень важно тут что. Люди на площади точно знали про себя, что они не хотят ничего плохого — даже тем, кто их гнобит по долгу службы. Они собрались не для бунта, не для того, чтобы кого-то проклинать или мочить. Дух, витающий над площадью, можно было выразить словами — МЫ В СВОЁМ ПРАВЕ. Мы собрались мирно, без оружия, без желания кому-то навредить или что-то поломать. Вот этого — очень, поверьте, узнаваемого настроения — не было совсем. Даже «Россия без Путина» кричалось скорее задорно, чем с настоящей злобой.

Я думаю, примерно так, как у нас на Триумфальной 31-го, чувствуют себя свободные люди в свободных странах. Только у них это постоянное, устойчивое самоощущение. Поэтому они доброжелательны (без слюней), открыты (без глупости), не испытывают ненависти к окружающим, и так далее. Причина проста — их ничего не давит. И они это ощущают кожей.

Не знаю, сохранится ли эта атмосфера на других акциях. Но если да — на мероприятия оппозиции люди потянутся. Даже те, кому лично не очень-то по нраву их организаторы, или там детали ихней идеологии. Даже с риском оказаться в обезьяннике.

Придут просто под настроение.