Про «Эпоху Застоя» - 23
КРАХ «СОЦИАЛЬНО-ОДНОРОДНОГО» ОБЩЕСТВА
Часть 2
(ранее - часть 1)

В первой части я попытался описать меры, посредством которых в СССР создавалось «бесклассовое общество». К таковым, по моему мнению, относятся:
1. Максимальное снижение межклассовых барьеров, свободный переход из одной социальной страты в другую, и (с известными исключениями) нивелировка имущественных различий.
2. Превращение промышленного рабочего в «работающего горожанина».
3. Трансформация «колхозника» из «государственного крестьянина» в сельскохозяйственного рабочего.
4. «Омассовение» интеллигенции с её одновременной «компенсационной» или «позитивной» дискриминацией (выражаясь в терминах политкорректности).

Если попытаться рассматривать, каковы были последствия этих мер, то надо заметить, что многие из таковых последствий не предусматривались действовавшей властью и были для неё совершенной неожиданностью. Не то, что бы нечто подобное нельзя было предугадать в принципе, но… Знаете выражение «молодая советская республика»? Молодость государственного устройства и правящего класса в таких делах всегда плоха.
Теоретически, главным следствием, должно было стать возрастание социальной однородности. На деле же, по моему мнению, ни тождественность, ни даже сближение ментального, культурного, интеллектуального, поведенческого облика различных социальных групп не были достигнуты. Это тем более удивительно, что различные страты советского общества имели не только достаточно близкий уровень дохода и обеспеченности квадратными метрами, не только жили в одних и тех же домах по соседству, не только сближались по количеству лет проведённых за партой (10-11 лет рабочий, 14-16 интеллигент), и не только имели возможности легко пересекать межклассовые границы, но и по исходному соцпроисхождению были буквально родными братьями. Это действительно так, ведь фактически новые классы советского общества были учреждены с «нуля», интеллигентские профессиональные династии и аристократические роды старой России остались в прошлом, потомки революционной и постреволюционной элиты, хотя и занимали часто довольно значимые ниши, но были немногочисленны, а средний советский инженер, как и средний советский рабочий происхождения были сходного – дед крестьянин, отец пролетарий.



Т.е. ни одного из тех факторов, которым обычно приписывают главенствующую роль в размежевании общества по сословно-классовому принципу, не существовало. Ни отношений господства / подчинения, ни взаимоисключающих миров хижин и дворцов, в которых текла бы объективно различающаяся жизнь, ни конфликта толстого кошелька и пустого кармана, ни пропасти между читающими Аристотеля и неспособными прочесть даже ценник, ничего этого в советском обществе не было, но отсутствие этих разделяющих барьеров не сделало его единым. Более того – дистанция субъективная, психологическая между крупнейшими стратами только росла с годами, медленно, но верно.
Вероятно, следует сделать промежуточный вывод, что, имущественное расслоение и отношения господства / подчинения не являются первопричиной классовых различий.

В реальности, главным, по моему суждению, следствием «нивелировки классов» стало упрощение, если можно так выразиться, внутрисословной структуры ментально-культурных групп.


Я имею в виду следующее: в условиях затруднённого перехода из одной страты в другую, волей-неволей в каждой социальной группе оказываются люди с разными запросами, ценностными установками, интеллектом и т.д., ибо определяются таковые не только средой, происхождением, но и природными задатками, восприимчивостью к иносословным влияниям и степенью проникновения таковых влияний и т.д. ... Т.е. внутри крупных общественных групп существуют некие невольные «меньшинства», которые по своим интересам, ценностям, наклонностям могут заметно отличаться от большинства и в каких-то своих свойствах быть близкими к другим классам-сословиям (я осознаю неидентичность значений этих двух терминов, но в данном контексте такая небрежность оправдана). Такие люди оказываются коммуникативным звеном между стратами, способными «презентовать позицию», «усилить комплиментарность» или выступить в роли «адвоката». Получается, как ни странно, что при относительно (что важно) высоких социальных барьерах связность общества до некоторой степени увеличивается.
Скажем, одной из таких социальных «подгрупп», которые, находясь внутри одного квази-сословия, несли в себе смыслы или коплиментарные заряды другого, была т.н. «рабочая интеллигенция».
Приведу пример. Лет двадцать назад я часто бывал в одном рабочем посёлке в весьма дальнем Подмосковье. Так вот рассказы «старожилов» об обычаях и нравах царивших в этом поселении в середине прошлого века меня немного удивляли (и не тем, о чём, быть может, кто-то подумал, никакой «дикости»). Скажем, там, в клубе существовало несколько кружков, в которых занимались самые обычные пролетарии. Фотография, игра на музыкальных инструментах, ещё что-то. Мой рассказчик в 60-х посещал кружок аккордеонистов, и это не было «секцией любителей крепких спиртных напитков» (наоборот они сторонились этого «хобби») или «школой первых парней на деревне» (каковыми, как известно, являлись гармонисты, на тот момент бывшие уже «уходящей натурой», и к ним «мастера аккордеона» относились с иронией). Им было интересно «как устроена музыка», они изучали нотную грамоту (человек кое-что мог сыграть с листа и 20 лет спустя), некоторые ездили на какие-то «смотры-конкурсы». В 80-х такое было уже трудно представить: наследники (биологические и духовные) этих «пролетарских виртуозов» поступили в вузы (не считаю, что это плохо, «я сам, брат, из этих», просто констатирую), а для обычного «нормального рабочего человека» какая-то художественная самодеятельность была чем-то в диапазоне от «на фиг это надо» и «западло» до «фи, непрестижно» и «я же взрослый уже, а не пионер какой-нибудь». Кое-какой популярностью пользовались разве что модные спортивные секции, хорошие курсы кройки и шитья, ну, и любительские ВИА (особый случай, для «лохматой молодёжи»). А в обшарпанных клубах пели и плясали уже только старухи и «энергичные женщины предпенсионного возраста».


Владимир Ролов. Оркестр
(фото позаимствовано)

И эти подмосковные аккордеонисты не единственный пример. В 50-х – 60-х на фабрике в нашем городке, говорят, был рабочий театр, наверное, на Вильяма нашего Шекспира «замахивались», ага. Ираклий Андроников в своих телерассказах вспоминал о прекрасно разбиравшихся в классической музыке ленинградских рабочих; понятно, что не все рабочие были такими меломанами, а, вероятно, скромное меньшинство, но оно составляло в концертных залах некоторую заметную часть. Кому-то это любительство может не нравиться (в этом случае привычно вспоминают хор домоуправления из «Собачьего сердца»), но этим же недовольным людям почему-то не нравится и «низкий культурный уровень» «простых людей»; выбирайте, господа, а то молитва «избави нас от мужичья сиволапого» приводит к одичанию избавленных.
В 70-х – 80-х от прослойки «рабочей интеллигенции» мало что осталось, впрочем, «последние из могикан» до сих пор шлют из своих сёл и пролетарских кварталов письма с изящно-заковыристыми вопросами в адрес передачи «Что? Где? Когда?»


Возможно, так выглядел «рабочий интеллигент»
Делегат XXV съезда КПСС, Герой Социалистического Труда, слесарь Львовского автобусного завода Н.И. Милян / Роман Баран. Советское Фото, № 03 за 1976 г.
(фото позаимствовано)

Подобная же судьба постигла и «колхозную интеллигенцию», поправкой на специфику темпов перемен в сельском хозяйстве.
Отмечу, что было бы клеветой на рабочих сказать, что они «варваризировались» в результате оттока людей с «проинтеллигентским» вектором, более того, наблюдалось явное «смягчение нравов», но оно достигалось не интеллектуализацией и «приобщением к высокой культуре», а «обмещаниванием», т.е. усложнением культуры бытовой, овладением новыми «технологиями комфорта».

Промежуточный итог: выбор между городом или деревней, межу получением высшего или профессионально-технического образования, в условиях «снесённых» межсословных барьеров, определялся не наличием способностей к той или иной профессиональной деятельности, а желанием находиться в социальной среде, наиболее комфортной с точки зрения царящих нравов или карьерных перспектив.
При этом, исход в «культурные люди» был не единственным направлением «социальной миграции»
Существовал, хотя и не столь большой, но существенный обратный поток. Отпрыски высокостатусных «мастеров культуры», конечно, не шли на заводы и фабрики (за микроскопическим исключением), но сын врача или педагога, равнодушный к учёбе и ценностям интеллигентской тусовки, но небезразличный к хорошим заработкам, был вполне обычной фигурой. Плюс часть дипломированных специалистов, вынужденных пойти в рабочие, ради достатка в семье.
Примечательны даже не сами масштабы таких «социальных миграций», а их мотивы и легкость, с которой они реализовывались. Благодаря ним «сословия» аккумулировали в себе людей определённого психического склада, культурных запросов, бытовых привычек или, по крайней мере, определённых склонностей в этих областях.
«Цветущая сложность», при которой в одном слое встречались люди с разной ментальностью стремительно упрощалась. Социальные группы становились культурно, поведенчески, мировоззренчески более однородными внутри самих себя и всё более отличающимися друг от друга (при отсутствии видимых причин для таковой несхожести). Лёгкость, с которой в СССР можно было «вырваться» из деревни или «выбиться» в число «лиц с высшим образованием» не приводила к размыванию границ между «сословиями». Иными словами: там, где власть вроде бы сравняла разделявшие общество имущественные и статусные «стены», общество само размежевалось, вырыло субкультурные, идеологические и т.д. «рвы». Фактически речь идёт о частичной реставрации «с низу» сословного общества, впрочем, без многих его важных (и положительных) особенностей. Причём подчеркну, процесс, по моему мнению, был спонтанный, ни кем не управляемый.

[Примечание. Такое положение вещей лишает людей социальной мобильности, психологически «приклепляет» к определённым социальным нишам (даже находящимся в упадке), затрудняет освоение и «обживание» новых, создающихся в «эпоху перемен» в большом количестве и с большой скоростью. Именно этим во многом (а вовсе не только мнимой малочисленностью русских) объясняется нашествие в наши исконные земли такого количества внешних и внутренних мигрантов – они заполняют вновь созданные (и, при этом, «застолблённые» за собой) или «переучреждённые» (такие как сфера обслуживания и торговля) ниши. Для сравнения: ещё в году 1988-м мне рассказали, как выглядела выписка из трудовой книжки одного то ли ингуша, то ли дагестанца, устраивавшегося по какому-то случаю на временную работу в одну контору. Если мне (и рассказчику) не изменяет память, там последовательно значилось: рабочий совхоза, продавец, сотрудник милиции, водитель, заведующий складом, оформитель, грузчик, и самое главное – он уже успел поработать в частной (кооперативной) фирме кем-то вроде помощника генерального (эту в ту-то пору, когда большинство русских только по «телеку» видело кооператоров и все дивились, что за люди такие отчаянные – бросить нормальную работу и пойти чёрт знает куда). Представить русского колхозника ставшего продавцом я ещё могу, грузчика-оформителя тоже, а вот продавец, подавшийся в милицию, а потом в кооператоры – это из рубрики «так не бывает», в нашем социуме это существа разной породы. Нам, слышавшим этот рассказ, не смотря на промытость мозгов интернационализмом, было понятно, что речь идёт о чужаке, почти «инопланетянине».]

Как следствие, произошло смещение основ идентичности социальных групп с профессиональной принадлежности в сторону «культуры», «манер», с неизбежным делением людей на «свой» и «не свой» «круги».

Наиболее тяжело эти перемены отразились на образованном классе, приведя к его превращению в ту самую «интеллигенцию», которую мы все так «любим», с её снобизмом, претенциозностью, комплексом «прогрессора» и «внутреннего иммигранта». В результате, упало значение интеллектуально-профессионального уровня как решающего фактора для обретения высокого или просто достойного формального и/или неформального внутригруппового статуса.
Действительно, почему же Владу не уважать Макса? Ну, да Макс ничего не понимает в расчёте баллистических траекторий, которыми занимается их отдел, он, может, вообще против войны, но зато он «наш», и, к тому же прекрасно разбирается в творчестве групп «Uriah Heep» и «King Crimson». Если бы у нас была нормальная страна, он наверняка стал бы, например, музыкальным критиком или культуртрегером. Но страна не нормальная, интеллигентным мальчикам негде учиться на рок-искусствоведов, поэтому Владик рассчитает траектории сам, а Макс пойдёт, ну, скажем, рисовать комсомольскую стенгазету под названием «Выше знамя советской науки» (кто-то должен этим заняться, комитет требует) и рассказывать в процессе творчества антисоветские анекдоты. Главное, что все мы культурные люди, правда?
Почти исчез куда-то тип этакого «лобана», «самородка» из народа, который напрочь не принимает и не понимает ценностей и манер интеллигентской среды, но при этом пользуется заслуженным и всеобщим признанием благодаря своим очевидным способностям.

[Кстати, реплика в сторону. Гуманитариев-«лириков» и технарей-естественников-«физиков» среди людей более-менее способных к образованию, думаю, примерно поровну. Во всяком случае, количество писавших в детстве стихи точно не меньше количества изобретавших вечный двигатель или занимавшихся авиамоделированием. В СССР возможность получения гуманитарной специальности типа философ, политолог, социолог, психолог, искусствовед, и вообще всякого рода «прогрессивный социо-гуманитарный мыслитель» была на два порядка меньше возможности стать инженером; «нужды социалистической экономики диктуют». Во Франции 60-х, на сколько я понимаю, таковые возможности были богаче. Франция получила 1968 год, СССР – 1991-й. Франция худо-бедно жива, СССР нет уже 17 лет. При этом, как пишет один интересный автор, «когда философы и социологи уже очухались (в 1992 г. в философских и социологических изданиях пошли статьи весьма критические по отношению к демократической романтике и т.п.), технари все еще радостно скандировали либеральные лозунги». «Никаких поспешных выводов», да.]

Вернёмся к процессам в среде интеллигенции. Одним из признаков её деградации было постепенное, фиксируемое многими мемуаристами, исчезновение в 70-х – 80-х годах из «внеслужебного» обихода «профессиональных разговоров». Не «разговоров о работе» – этого всегда хватало: недовольство начальством, карьерные перспективы, «что вчера Серёга учудил», слухи, сплетни, служебные романы, «жизнь коллектива» никогда не исчезают из поля массовых интересов. Речь идёт о заинтересованном обсуждении и анализе статей в отраслевой или научной печати, технологических новинок, перспектив развития предприятия, отрасли или научного направления, их роли и места и т.д. Нельзя сказать, что такие обсуждения исчезли совсем, «в ноль», но они перестали быть важным «ритуалом», участие в котором (не по служебной надобности) имело бы большое значение для утверждения «не-случайности» своего нахождения в рядах людей «образованных и умных».

Те же процессы отчуждения от профессии, смещения принципов индикации «свой-чужой» в область культурно-психологическую, происходили и в рабочей среде. Советская печать с тревогой констатировала: достойному, мастеровитому, работящему пролетарию стало не зазорно приятельствовать с бессовестным бракоделом, если тот «хороший парень» или «свой мужик». Заставить людей оказывать друг на друга давление в интересах «общего дела» позднее пытались посредством «бригадного подряда».
Возможность выбирать не столько профессиональное поприще, сколько социальную нишу «по душе» привело не только психологическому «окукливанию» больших групп, но и менее крупных. Как-то слышал, как отзывались рабочие фабричного конвейера о водителях грузовиков. Было полное ощущение глубочайшего «ментального отторжения».

Лучше всего иллюстрируют это размежевание базовые мифы одних «сословий» о других. Причём, что важно – эти «мифы» не только представляют взгляд «этих на тех» и наоборот (взгляд зачастую довольно карикатурный), но и являются ценным материалом для анализа представлений той или иной группы о социуме в целом, своём месте в нём.
Если «они», например, «работяги» – ленивые алкаши, несуны и гопники, значит мы (положим, «интеллигенция»)… нет, не законопослушные трезвенники, это было бы слишком просто, но, скажем, разумные, культурные люди без вредных привычек, «которых так мало в этой стране». За это не грех и выпить, благо спирт в лаборатории халявный (смайл).
И наоборот, ежели «они» (допустим, «инженерА») болтуны, бездельники, протирающие штаны и (усилим) педерасты, то «мы», не то что бы линейно – немногословные работящие натуралы (хотя и это тоже, смайл), но, во всяком случае, «нормальные мужики», на ком все эти «тунеядцы» (коих список длинен) «ездят». Самоидентификация не то что бы очень лестная, зато позволяющая простить себе очень многое.
Такие воззрения разъединяют людей лучше любых «материальных расслоений». Нынешнее положение вещей, когда в Сети полно «гражданственной лирики» типа «вчера ехал в трамвае и видел издали со спины двух рабочих – какое страшное и убогое зрелище, сколько в них агрессии и вырождения» и дальше вагон сочувственных комментариев наподобие «как страшно жить, ужасная страна» (при этом и «аристократичный» автор и «умные и тонкие» комментаторы каждый день пользуются трамваем и живут в хрущёвках, полученных дедушками за работу на условном «механическом заводе») – всё родом из тех лет.
Добавим к этому сочетание нескольких факторов. Специфика исторической России состоит в чрезвычайно дробной сословной (субсословной) структуре, одних «крестьянств» насчитывалось в некоторые периоды несколько (государственные, помещичьи, монастырские крестьяне, «вольные хлебопашцы» и т.д.) и каждое со своим отдельным правовым статусом и внутренним укладом. У нас не было ни общенародного тяглового «третьего сословия» (суперсословия), ни опыта существования полисословных территориальных «коммун». Исторически русский человек взаимодействовал и сотрудничал напрямую преимущественно с теми, чей имущественный и правовой статус был совершенно идентичен его собственному, коммуникация с другими социальными группами (и даже подгруппами) была либо односторонней (порой, по принципу «вы начальники – мы…») либо осуществлялась при посредничестве государства или рынка. И вот, на такую традицию наложилась советская идеология с её установкой на безнравственность, неприемлемость любого неравенства.
Плюс объективный фактор усложнения и удлинения технологических цепочек, благодаря которому значение одного звена становиться неочевидным для других, если они достаточно удалены.
Получим общество, где понимание взаимозависимости и «взаимо-нужности» различных «сословий» либо очень низкое, либо вклад «своей» группы считается недооценённым, а вклад «чужой» переоценённым. Недооценённым и переоценённым, отметим, со стороны власти, каковой это ставилось в вину, причём, столь жёстко, что приводило к полному отчуждению, к отказу в поддержке при любых обстоятельствах.

Пытаясь объяснить события конца 80-х – 1991-го – 1993-го годов, мы будем разводить руками, или уныло-мрачно вещать про «зомбирование», если не станем учитывать эту «расслоенность» социума в купе с ревнивыми счетами к власти-мачехе.
Фактически, уже к примерно к 1990-му году появились признаки того, что крупнейшие страты «сознательно» (насколько можно говорить о «сознательности» групп) сделали ставку на катастрофу.
Вспоминается старый анекдот: Муж и жена едут на машине. Жена в ярости: «Я с тобой разведусь и всё у тебя отсужу, квартиру отберу, авто возьму себе, дачу тоже. Что ты молчишь, ты же нищий, бомж, у тебя ничего не будет»
- А у меня всё уже есть.
- Что у тебя есть?! Я тебя всего лишу!
- Что нужно, то и есть.
- Что же?!
- Подушка безопасности – сказал муж и направил автомобиль в дерево.

Руль, конечно, был «у кого надо руль», а вот массовая уверенность в наличии избирательных подушек безопасности присутствовала; тогда это называли «групповым эгоизмом».
С интеллигенцией всё более-менее понятно: от крушения «Совка» она ожидала освобождения от идеологических пут, отмщения за нанесённые раны (от убийства Гумилёва до собственного маленького страха из-за которого не решился попросить почитать «Архипелаг ГУЛАГ» и так и остался «непродвинутым» вплоть до «Перестройки») и, естественно, превращения из сторублёвого инженера или менеэса в «mr. dr. Ivan I. Ivanoff».
Настроения среди рабочих были, по моим наблюдениям, более реалистичными («накроется всё медным тазом»), но так же отличались «катастрофическим оптимизмом»: «колхозники пьянь, интеллигенция дрянь, а мужик с руками и головой работу себе всегда найдёт». В 1990-м спокойно так уже говорили: «Хозяин на завод придёт? А что хозяин? Тот же начальник. Это конторские пусть боятся, их, бездельников, вон сколько, а без нас никуда не денется, кто иначе работать будет?» Плюс самонадеянность крепко стоящего на ногах «работающего горожанина», и отрывочные сведения о «пролетарском самосознании» в качестве «приправы».
В крестьянстве «ставка на катастрофу» просматривалась ещё более отчётливо: «война придёт – хлебушка попросят, вспомнят как деревню-матушку гнобить». Самые недобрые, в отчаянии от наступающего безвременья, ожидали полного краха, после которого надменные «городские» на брюхе приползут выменивать чуть ли не золотые слитки на гнилые картошины. Добавим к этому то обстоятельство, что Крестьянство смогло выдвинуть свою интеллектуальную элиту в лице «деревенщиков», которые сформулировали идею морального превосходства сельского труженика, превосходства обретаемого через близость к Земле-Кормилице и делу предков. Их тезисы (в искажённом виде) были подхвачены публицистической и медийной «попсой» (статьи про «крепких мужиков»-арендаторов, песни типа «Снится мне деревня» и т.д.).

Стоит ли удивляться тому, что не только конкретный «режим», но и институт государственности как таковой оказался лишённым массовой «низовой» поддержки?
Вот таким («имхо») вступило наше общество в 1991-й год, который оказался годом настоящей революции, т.е. события меняющего всю социальную структуру, общественный, политический и экономический строй. А в революции проигрывают все (по крайней мере, на первом этапе), все кто сохранил свою принадлежность к прежним социальным группам, не «перепрыгнув» в новые (или обновленные), в данном случае, такие как предпринимательство, «политический класс», «медиа-элита», «криминалитет» и т.д. Но мало того, после 1991-го года стране пришлось вплотную познакомиться с «глобализацией», суть которой для человека наёмного труда заключается том, что старое правило «за морем телушка – полушка, да перевоз – рубль» более не действует. Люди, полагавшие, что их знания, интеллект, умения, рабочие руки не могут быть не востребованы при любом режиме, столкнулись с ситуацией, когда они оказались на долгие (и страшные) годы не нужны никому даже как объект эксплуатации, ибо куда интереснее, точки зрения получения быстрой прибыли, оказалось распродавать созданное или освоенное ранее, а всё необходимое приобретать там, где оно стоит «полушку» (или, где лучше с логистикой и грамотнее оформляют «откаты»).
Собственно один из самых невероятных экспериментов Советского периода – проект «Социально однородное общество» в этой временной точке и был окончательно утилизирован.


[продолжение следует]

См. также:
Про «Эпоху Застоя» - 1: «Старше на целую войну…»
Про «Эпоху Застоя» - 2: Кресло-кровать и русский педантизм
Про «Эпоху Застоя» - 3: Работа и отдых
Про «Эпоху Застоя» - 4: Прямая и явная проповедь добра
Про «Эпоху Застоя» - 5: Научно-производственный кинематограф
Про «Эпоху Застоя» - 6: Поэма без героя
Про «Эпоху Застоя» - 7: Империя под грифом «секретно»
Про «Эпоху Застоя» - 8: Кривое зеркало витрин
Про «Эпоху Застоя» - 9: Странный «милитаризм»
Про «Эпоху Застоя» - 10: Хрупкий мир
Про «Эпоху Застоя» - 11: Без Бжезинских (беспомощность пропаганды)
Про «Эпоху Застоя» - 12: Интеллигент и рабочий за одной партой
Про «Эпоху Застоя» - 13: Мой Высоцкий
Про «Эпоху Застоя» - 14: Колбаса
Про «Эпоху Застоя» - 15: Мой Окуджава
Про «Эпоху Застоя» - 16: Три актёра
Про «Эпоху Застоя» - 17: КГБ: «всемогущая политическая полиция»
Про «Эпоху Застоя» - 18: На страже социализма
Про «Эпоху Застоя» - 19: Советская семья
Про «Эпоху Застоя» - 20: Религия в СССР
Про «Эпоху Застоя» - 21: Последний коммунар
Про «Эпоху Застоя» - 22: Крах «социально-однородного» общества. Часть 1

Плюс:
Случайные заметки о Советской цивилизации
Осень Заречной улицы или Внуки войны
Поклон "деревенщикам"
Три штриха к портрету восьмидесятых
Фотохроники Атлантиды. К 8 Марта
«На смерть и жизнь поэтов...»