bars_of_cage's Journal

Индия: бесконечно много знаков: что-то наконец важное для меня
( Read more... )

По узкой лесенке я вскарабкался к водителю, и мы с ним несколько раз повторили друг другу пароль, состоящий из названия станции - сколько бы раз я ни повторил ему "Курла", он кивал мне и курлыкал в ответ, делая успокаивающие движения руками: Курла, конечно, Курла! он был замечательный, водитель, очень оживленный, не слишком бритый, немолодой, он часто смаргивал и не мог найти применения рукам, хотя автобус еще стоял, и рукам было нечего делать. Я хотел было пройти внутрь салона - водитель, вместе с площадкой мотора, по старой конструкторской моде, был еще вместе с пассажирами, Первым Пассажиром, как в истинной демократии, председателем, а не президентом. Ух, как смешно меня разносит. - Но спохватился, что хочу быть рядом, чтобы не проворонить Курлу. За мной в автобус поднимались двое немолодых мужчин в синей униформе - у меня на секунду мелькнуло подозрение, что они пришли штрафовать меня! - это соображение было прилипшая скорлупа к голове цыпленка, я вывез его с родины и из детства - потому что они улыбались мне, радуясь иностранцу, разделившему с ними их автобус. Водитель показал мне, чтобы я садился, не мешал пассажирам, и я уселся на кондукторское место впереди, прижав рюкзак к животу и подобрав ноги.

Вслед за жандармами в автобус всходили - поднимаясь по крутой лесенке, как солнца,- седая старушка в роговых очках и пылающем сари, за ней ребятеночек, одетый как все дети на свете. За ними две мусульманки, закутанные по самые глаза в аспидно-черные полотнища - юность их тел не могла скрыть никакая чернота! - тоже с ребеночком, но совсем другим. Они прошли и сели на сиденье чуть поодаль, я, обернувшись, наслаждаясь свободой своего счастья, уставился в их глаза, удивительно горящие, отделенные ото всего, на черном фоне - то-то были они пронзительны! - девушки что-то будто ответили мне скрытым лицом и переглянулись между собой, поворотив друг ко другу свои будочки - вероятно, смеясь над событием. Как это было все хорошо! Я не боялся бласфемии и харасмента, потому что чувствовал блуждающую на лице улыбку благорасположения, которую в ту минуту мог бы считать с моего лица и лемур и ангел и марсианин. Щелкая компостером, приблизился ко мне контролер, хромой юноша в кофейном мундире, выдал мне билетик, - вот он лежит передо мной - маленькую иконку, зелененький набор для инструментов, крошечный привет шомпольону - в клеточках которого не было ни одного известного мне символа, дернул за желтый шнур под потолком, отдавшийся в красном, пожарного вида, колокольце над головой водителя - и мы тронулись.

Мы тронулись. Это было так: наша квадратная туша понеслась сквозь кашу придорожной жизни, озаряя и раздвигая ее светом фар. Вспыхивали в темноте черные кибитки моторикш,- у большинства этой плотвы не горели огни, некоторые, наоборот, были обвешаны праздничными зелеными огоньками - трепыхались матерчатые спины бегущих детей, желтые крыши таксончиков спешно выворачивали перед нами,- ведь вся жизнь зависела от того, чтобы успеть вклиниться перед китом автобуса - промелькивали обсаженные озирающимися седоками мопеды, вдруг всплывал на горизонте и летел в нас, как отражение в зеркале, другой автобус, магически уклоняясь от лобового столкновения, или пронизая нас в усилии разминовывания. Казалось, что мы плывем в субмарине по оживленному дну кораллового рифа, и вся живность бросалась в свет прожекторов нашего наутилуса, чтобы в нем проявиться и в быть в нем раздавленным. Но чудо: все обходилось! Смотреть на водителя было удовольствие - он превратился в многорукого шиву, быстро перекладывая рулевое колесо, переключая рычаг скоростей, клаксоня резиновой грушей у правого виска и штатным гудком, подергивая шнуром и подавая мне знаки оставаться сидеть, ибо Курла была еще далеко - он был наконец в своей стихии.

Ложе подводной реки освещалось лампочками накаливания, развешанными над выставленными прилавками и заливающим ярким светом недра лавок с фруктами, пакетиками, снадобьями, лекарствами, сандалиями, обоями, колесами, карнизами, рисом, цементом, полотенцами, барарамбой, турурумбой, черерембой. Керосиновые лампы горели на повозках, с которых торговали жареным рисом и лепешками - заворачивая хлеб в газеты, торговец-шиит в белой тюбетейке озирался по сторонам, выглядывая дальнейший путь и покупателей, шофер давал ему гудок, и он чуть приповорачивал голову, в знак произошедшего контакта и понимания. Так, наверное, протискивается нагруженный кислородом эритроцит по капилляру, обходя перекрестки, сбрасывая частями свой груз на остановках по требованию, пробираясь сквозь мембраны, расталкивая белые кровяные тельца и гудя тушам лимфоцитов.

Это была жизнь. Мы все ехали. Шли то ли минуты, то ли часы. Кажется, мы уже сутки двигались так по этой загадочной планете, и все длились эти лавчонки, эти разноцветные толпы, эти шарабанчики и колесницы - и это было, как если бы мы кружили на автобусе по внутренностям строительного рынка, обитатели которого решили бы вдруг отказаться от здравого смысла и защемления выгоды, опустились бы здесь, стали бы жить и есть, нарожали бы детей, забыли бы о жизни вокруг. Но нет, я неправ, в этих потугах доступности - это был не вариант жизни, это была жизнь.( Read more... )