Век Ольги Берггольц

Странно, что я ни разу не видел живую Берггольц – а ведь она вроде бы жила на Рубинштейна, хотя мне почему-то казалось, что на Белинского, но – если справляться по справочнику СП СССР 1972 года – так и вообще на Чёрной речке. Там не только место дуэли Ж. Дантеса с А.С.Пушкиным, но еще и был какой-то заповедник для номенклатуры и для старых большевиков и их присных. В Ленинграде был, к примеру, трамвайный парк имени Котлякова. Еще – завод, он вроде б делал эскалаторы. Сам этот герой Октября – Иван Ефимыч Котляков – вроде б погребен аж на Марсовом поле. Матушка моя была знакома с его вдовой и дочерью и таскалась к ним туда – на Чёрную речку. Вдова всегда ждала к празднествам дани – от трампарка и от завода. И всегда ругалась, что принесли мало, да и то всё не то… Мне запомнилось, как матушка передавала какие-то слова вдовы: «Мишка-то Калинин ко мне тоже приставать пытался…»

Просто не вяжется как-то Берггольц с тем номенклатурным оазисом. Жизнь её – похлеще античной трагедии. И нет пока еще поэта, который бы сумел адекватно интерпретировать эту жизнь. Она не могла ужиться на той Чёрной речке с мумиями, которых облагодетельствовала власть. Она была настолько самобытна, что даже всякая наносная шелуха, в том числе и случайные, необязательные стихи и проза - не искажают этого страдальческого портрета.
Конечно, её стихи, высеченные на граните Пискаревки, гениальны. Главное, что она не скатилась в истерику и кликушество – так мог говорить не просто истинный и искренний поэт, но еще и мученик, страстотерпец…

Я когда-то водил экскурсантов в том числе и на это мемориальное кладбище, читал им еще и эти, другие строчки Ольги Берггольц:

«…А девушка с лицом заиндевелым,
упрямо стиснув почерневший рот,
завернутое в одеяло тело
на Охтенское кладбище везет.

Везет, качаясь, — к вечеру добраться б...
Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин.
Провозят ленинградца.
погибшего на боевом посту.

Скрипят полозья в городе, скрипят...
Как многих нам уже не досчитаться!
Но мы не плачем: правду говорят,
что слезы вымерзли у ленинградцев...»

Её спасло радио – сама эта возможность выразить себя. Но не все в ее работе равноценно. Хваленые «Дневные звёзды» - это какой-то оголтелый пафос, однако многие её блокадные стихи затмевают всё – так может написать только поэт, самолично, прошедший ад.
Одноклассники рассказывали, как видели ее пьяной и кричащей: «Я Ольга Берггольц, я – Ольга Берггольц!» По сути это была социалистическая реинкарнация Ксении Петербуржской…

А вот один из её мужей (вроде бы последний) Георгий Макогоненко преподавал у нас на факультете – русскую литературу XVIII века. И где этот век и где блокада? И о чем они могли друг с другом разговаривать. Макогоненко был барин. Он ходил по университету в синем костюме – вальяжный, осанистый красавец с сигарой. Так мог выглядеть какой-нибудь гетман Разумовский - если его переодеть в синий костюм, и дать в одну руку портфель, а в другую – сигару.

Нет, никак не могли сдружиться Георгий Пантелеймонович с Ольгою Федоровной.
Я, кстати, ему экзамен сдавал на первом курсе – четверка. А потом – смотрю – и он уже лежит на Комаровском кладбище. И там их разъединили…
Ну это – по поводу... А Ольгу Фёдоровну я очень даже уважаю. Поистине блокадная муза. Великомученица.

А на Пискаревском кладбище еще один поэт отметился - Дудин. Его строки начертаны на пропилеях - двух музейных павильонах, открывающих путь по главной аллее к основному монументу Исаевой и Таурита. Композиция явно позаимствована с Братского кладбища в Риге. Но строки Ольги Берггольц на стеле – это неповторимо, это уж никак не позаимствовать…
Её именем не названы заводы и улицы, давно разобраны трамвайные парки и даже Щёточная фабрика на улице профессора Попова и та наречена именем XVIII партконференции. Но имя её - оказывается - еще памятно многим...