Вялый пинок памяти Тарковского.

Об Андрее Тарковском, как в российской, так и в западной прессе принято говорить с придыханием. Изгнанник, гений которого не мог реализовать себя на Родине. Только на Западе он развернулся в полную силу, хотя и с горьким привкусом ностальгических воспоминаний. Масс-медиа успешно создали миф о Тарковском, который усердно эксплуатируют в наше время.
В России фильмы Тарковского стали достоянием узкого круга профессионалов, но это не элитарное кино, созданное под сильным влиянием Бергмана, а просто довольно яркая страница в истории советского кинематографа. В самом деле, в «застойный период» было очень мало серьезных лент, режиссеры занимались, главным образом, комедийными, военными, историческими темами, и Тарковский появился между ними как единственно трезвый среди толпы изрядно поднабравшихся гуляк. Он претендовал на философский кинематограф, его фильмы должны были предполагать гносеологический подтекст и у самого автора фильма, и у его зрителей. Подобная позиция как бы вторгается в область экзистенциальной философии и истории, которая была несвойственна советскому кинематографу. В этом сказалось новаторство Тарковского, ибо он пытался решать эти проблемы как свободный человек, не связанный примитивными установками идеологии. Конечно, это не малая заслуга, но режимы приходят и уходят, а явления подлинной культуры имеют свойство пребывать. Именно с этой точки зрения следует рассматривать творческое наследие Тарковского: вскрывают ли его фильмы морфологию исторического пути России, или они содержат какой-то иной смысл? Это касается главным образом фильма «Андрей Рублев», принесшего ему всемирную известность. Характерно то, что первоначально название фильма было иным. Тарковский довольно нескромно назвал его «Андрей об Андрее». Это проясняет замысел автора, нетрудно понять, что для него история России, была историей вечного неустройства страны, в которой гений обречен страдать. Все просто! Россия – кладбище талантов, которым противостоит жестокая власть. Страдают все, от нищего скомороха до великого иконописца. Страдает Рублев, страдает мальчишка, отливший колокол, страдают мастера, построившие дивный собор. «Доколе», - вопрошает Андрей Феофана, «до самого конца», - так, кажется, отвечает мудрый грек. И «я гений, Андрей Тарковский, ныне страдаю так же, как гений русского средневековья Андрей Рублев», - вот что по существу хотел сказать нам автор фильма. Стремлением донести до зрителя именно эту простую мысль, и объясняется то, что Тарковский даже не пытался изучить в подробностях период русской истории от Димитрия Донского до его внука, Василия Темного. Хотя в это время удивительного рассвета Руси жил преподобный Сергий, князь Димитрий одержал победу на Куликовом поле, Русь чудесным образом избавилась от нашествия Тамерлана, а юный князь Василий Васильевич отверг Ферраро - Флорентийскую унию. Об этом у Тарковского ни слова. Но и в мелочах дело обстоит не лучше. Так верхушка татаро-монгольской орды исповедывала христианство несторианского толка, и вопрос татаро-монгольского хана русскому князю - «как Она, т.е. Богородица, может быть Девой, если у нее на руках младенец» - совершенно неуместен. Хан понимал это так же хорошо, как и русский князь. Сообразно канонам Православной Церкви, которые в средние века применялись гораздо строже, иконописец, убивший человека, не мог более писать иконы, этот канонически сомнительный эпизод вставлен, что называется, от ветра главы своей.

Есть и другие несоответствия, на которых мы подробно останавливаться не будем. Роковое одиночество художника в России - вот что хотел сказать нам Тарковский. Но это, впрочем, банальность; удел всех великих умов, которые шли не в ногу со своим временем. Современники считали Баха назойливым чудаком, а великим Бахом долгое время был его сын, Филипп Эммануил. Спиноза добывал хлеб насущный, шлифуя линзы, бедность Моцарта стала притчей, а Ницше всю жизнь скитался и постоянно искал деньги для издания собственных сочинений. Но у нас в России люди безбрежного характера, чуть что не достает, весь мир виноват. Тарковский - один из таких широких русских людей, претензии которых превосходят их таланты. Я и никто – вот экзистенциальная позиция этого человека. Конечно, каждый творец, как правило, считает себя гением. Это необходимое, но отнюдь не достаточное условие его бытия. Одним из аспектов творчества является смирение своего «я» перед эстетикой создаваемых форм. У Тарковского его «я» постоянно рвет эти формы. Получается диссонанс, который довольно успешно маскируется музыкальным сопровождением. Как правило, серьезная музыка с трудом воспринимается неподготовленным слухом. Существует феномен центрального и периферийного сознания. Когда центральное сознание всецело направлено на предмет, то периферийное сознание как бы свободно и открыто для восприятия ареала. Тарковский весьма умело пользуется этим эффектом. Центральное сознание занято происходящим на экране, а периферийное отчетливо без напряжения воспринимает музыкальное сопровождение. Зрители думают, какой замечательный фильм, но на самом деле им бессознательно нравится музыка, эстетических достоинств которой они ранее не замечали. Эстетика музыки подменяет эстетику происходящего на экране, которое раскрепощает периферийное восприятие. Это талантливая мистификация, но именно мистификация. Если стены вашего ветхого домика увешаны шедеврами мировой живописи, то с первого взгляда ваше жилище может показаться дворцом. Именно поэтому в «Жертвоприношении» во время ритуального соития на столе под музыку Баха из-под простыни ужасающе торчат четыре пятки, а бега главного героя около горящего дома приобретают комический оттенок. То же самое относится к некоторым местам «Соляриса» и «Ностальгии». Конечно же, фильмы Тарковского представляют собой явление в советском кинематографе застойного периода. Он отдал все силы творчеству, и если у него что-то не получалось, то это не его вина, а скорее беда.

Спасибо, просветили немного. После проченного вами даже захотелось еще раз попытаться пересмотреть фильмы вышеперечисленные, может и получится, как посвященный типа :)
Насчет Малевича хочу добавить, что если бы не квадрат, то его бы помнили искусствоведы как прекрасного абстракциониста, но всего лишь как одного из многих, работы у него крепкие и интересные, интересовался как дизайнер. А обычные люди даже не знали бы его фамилии, также как не знают Ларионова и Мондриана.