13

Не работает мозг. Не работает.
Остановился. Стоит, курит. Не хочу, говорит. Не собираюсь. Ищите кого-нибудь другого на это место. Я отказываюсь.
Во-первых, меня не устраивает зарплата. Мало. Мало! Ничего не купишь.
Во-вторых, я обалдел от постоянного свиста внутри меня. И от чёрной ваты. Вы там что-нибудь с погодой придумайте, ежели хотите, чтобы я продолжал. Меня не интересует. Нет. Ну и что, что вы этим не заведуете? Мне-то что с того? Если не заведуете, то найдите того, кто заведует. Заведующего найдите. Мне плевать, что дорого. Вы хотите, чтобы я работал? Тогда разбирайтесь.
В третьих. Что это за спецодежда такая? Она постоянно портится. Вот, смотрите, дырка. Я уже устал зашивать и заклеивать. Снова дырка. И такая большая. И каждый раз больше. Вы будете меня, в конце-то концов, прилично одевать? Что это за волосы? Что это за нос такой пёсий? Мне не нужен пёсий нос. Мне нормальный. Орлиный. И бровки домиком не нужны. Из-за этих бровей каждый встречный и поперечный думает, что я в печали. Что я — мрачный тип. Да нет же, Господи! И подбородок. Вы посмотрите на этот подбородок. Что это? Что это за зоб такой?
Делайте, что хотите. Если к завтрашнему дню не будет приличной спецовки, я на работу не выйду. Я гулять пойду. Я сто лет в кино не был.
Да, здесь не курят, но я покурю. И вы ничего мне не сделаете. Вы от меня зависите.
Не буду работать. Нет. Не собираюсь. Всё. Я остановился. Заглох. Меня нет. Вам кажется, что это я. Это не я. Это такой большой грецкий орех. Мутант. Лежит, прикидывается мной. Разговаривает в том же духе.
Вы смотрите, он вам сейчас наговорит тут всякого. Он вам устроит. Мутант, что с него взять. Дикое дитя.
Такой вот козлоногий, рогатый, косматый орех. На флейте играет. Песенки поёт. Говорит, что он — мозг. Врёт. Вы у него для начала паспорт спросите. Что? Никак? Не понимает, о чём речь? А как вы хотели. Он — подделка. Надулся чаем и рад. Сияет.
Он вам понарассказывает сейчас. Ага. Что он — собака. Чёрная собака с красными глазами. И что собак терпеть не может. Вы больше слушайте. Вы больше верьте. Впускайте в дом таких, как он. Увидите, что из этого выйдет. Вернее — кто. И кто в это войдёт. И что вы потом с этим всем будете делать. Слушайте, слушайте. Записывайте.
Ведь и коню понятно, что он — фикция. Что его нет. Что это не он. Что ничего и никого нет вообще. Ноль. Nihil.
Суетитесь и дальше. Дрыгайте ручонками. Сучите ножками. Вы так похожи на раздавленных насекомых, которым никто пока не рассказал, что они — мертвы. И давно. И накрепко. Финиш.
Вы на свои ладони посмотрите внимательно. Где линии жизни? Правильно, нету их. Это потому, что вы умерли ещё в роддоме. Не спасли вас. Не было никакого чуда. Вы, то есть, ты — ты, да! — так вот, ты родился сразу мертвецом. С волосами до плеч, поскольку пересидел в маме. Все дети как дети, один ты — тугодум.
Нет тебя. Умер.
А всё, что тебе кажется жизнью, всё то, что ты этим словом привык называть, это такой коротенький сон, который тебе приснился перед смертью. Да, в длину он короткий, всё правильно. Секунда, не более. А вот в ширину — нет, не длиннее. Шире. Широких двадцать девять лет и много месяцев. Почти тридцать. Очень широкий сон. Шагать и шагать по нему, как по полю.
Неправда всё это, присмотрись. Фикция. Дым. Китайская подделка — кривая и ядовитая.
Ты — китайский лесной человек. Китайский дикий Пан с самодельной флейтой. Сыграй себе в удовольствие, а я послушаю.
Вот почему, как ты думаешь, тебе так всегда флейты нравились? Вот именно поэтому. Ты их изобрёл. Все до единой. И, кстати, именно поэтому у тебя получилось сразу, без всяких усилий звук извлечь из той японской флейты — помнишь?
Был в твоей жизни такой странный человек по имени Сергей, который сначала рисовал мандалы и играл на флейте из бамбука, а потом отрастил бороду и стал совсем православным.
Ну вот. Вспомнил. Да. Был такой. Я у него ещё книгу украл. Алан Уотс, «Путь Дзэн». Хорошая книга. На тот момент нужная.
Ну, то есть, не совсем украл. Взял почитать и до сих пор не вернул. Плохой я, знаю. Но ему он не нужна больше, ведь так? Он же — православный? Так и ты же православный, разве нет? Нет? Да. Нет. Не знаю. Застрелите меня, но не могу сказать. Не умею.
Так что там за история с флейтой?
А. Да. Флейта.
Ох, и завидовал же! Такую же хотел. Ну или хотя бы просто флейту. Из лыжной палки делал. Сам. Не вышло. Говно получилось.
Это потому, что все свои флейты ты раньше сработал и сразу забыл, как это делается. И завидовал поэтому, поскольку вернуть назад свою собственность хотел. Вот мандалы же пофиг тебе были. Ну да — красиво. Рисует человек карандашами огромные, цветные, сложно устроенные круги со всякими там бабочками и цветочками и задорными геометрическими персонажами. Но это не ты рисовал. А флейты — ты. Флей — ты.
Отдай, думал ты. Подари.
Сразу возжелал инструмент, как только увидел. А увидел впервые где?
Правильно — ты был вроде как «поэт». Среди других похожих. Это в Солигорске один человек так придумал: собирать вместе вроде как «поэтов», пусть в одной песочнице обитают. Человек прекрасный — Шаманин Александр Васильевич. Равнение на таких. Это в Солигорске-то, вы понимаете? В этой убогой деревушке, пусть и многоэтажной. Странно, что вообще такие люди бывают, а тут ещё и на такой крохотной территории. Да.
И Сергей вот этот, который с флейтой и мандалами. И он на этом же клочке земли поместился. И много кто ещё. Что никак не помещается в моей голове. Что до сих пор удивляет, потому что в Минске таких людей нет. Или есть, но далеко. Сквозь толстое стекло. Смутные такие. Махнут рукой жалобно, и не очень понятно — они ли это, или другие совсем. Не достать их. Не прикоснуться. Все письма — посредством портала, но кто сказал, что портал этот не съедает всё самое важное? Все высокие и точные слова? Не знаю.
Маленькие места тем и хороши, что в них тесно. Нос к носу. Все «поэты». Все «музыканты». Все «колдуны» и «маги». Все городские сумасшедшие. Одна компания. Все знакомы. И даже если не сразу, то очень быстро.
И этот Сергей. Каким чудом он очутился в нашей «поэтической» — ну хорошо, без кавычек — в нашей поэтической песочнице? Сейчас мне кажется, что он пришёл просто поиграть на флейте.
Ему в кайф было. Лишь бы слушатели слушали. А они слушали. Они внимали почти свирепо, поскольку ранее такого не знали и знать не могли. Ну разве что по телевизору, но что такое телевизор? Нет, нет. Тут живой человек. Настоящий. Свой. Но в то же время — чужой. Странный до безобразия. Тут все читали друг другу стихи, а тут вдруг живой человек играет на живой флейте из настоящего японского бамбука, который растёт — вы не поверите! — в Японии!
Читальный зал самой большой библиотеки нашего крохотного города. Правильно — если читальный, значит, здесь нужно читать. Мы и читали. Вслух. Мы уже даже привыкли это делать и получать от этого удовольствие.
Сегодня к нам в гости пришли музыканты — так и быть, без кавычек. Музыканты как бы тоже были поэты, только с гитарами, и поэтому почти не считались. Ну да, первый раз пришли, но всё равно — свои же.
Музыканты плохо играли на гитарах и так же плохо пели собственные стихи под соответствующую музыку. Но мы внимали — да, свирепо, неистово, поскольку — живое и своё, которое раньше не замечалось и где-то там у себя пряталось.
И вдруг. Вдруг. Любимое слово — вдруг. Внезапно. Никто не ожидал. Никто не предполагал и не смел надеяться. Так вот: вдруг выходит человек, похожий на деревце, и начинает играть на флейте. И не читает никаких стихов. Вот это да! Человек обходится без слов. Бывает же. И этот самый человек куда убедительнее всех нас вместе взятых.
Импровизирует себе. Никого не стесняется. Балдеет. Этакая слегка подсохшая сакура. Цветёт музыкой.
Наверное, он из другого города, думал я. Он не наш. У нас таких не делают. Гость. Точно — гость.
А вот и нет — свой. И даже дал мне потом попробовать. Я попробовал. Получился звук. Человек-сакура удивился. Сказал, что ни у кого ещё не получалось с первого раза.
Я был сама скромность, но это сверху. Внутри я гордился. Правильно, ведь это же — моя флейта. Только никто об этом не знает.
Я не помню, как так получилось, но мы стали играть вместе: он — на флейте, а я — на гитаре, цимбалах и всяких перкуссиях. Мы даже всё это записали. Но кассета пропала: я сглупил — дал послушать тому, кому не следовало. Чёрт, ну кто же отдаёт единственный экземпляр? Только кретин. Это потом я научился делать копии. А тогда хотелось со всеми делиться плодами своего и не только творчества. Сразу. Тут же. Чтоб остыть не успело.
Поделился, ага.
Но, видимо, так и надо было. Человек-сакура стал человеком-берёзкой, всё ушло. И флейта стала ему чужой. И мандалы. И наша совместная музыка перестала содержать в себе смысл. Пропала эмоция.
Жаль. Обидно. Очень обидно.
Зря я, что ли, тащил под проливным дождём гитару и магнитофон, пусть и укутанные бережно, но всё-таки. Я вообще не люблю идти к серьёзным делам, если дождь. Я раздражаюсь. Зачем мокро, если не в тему? Эй вы, там, сверху! Включите ясную погоду, человеку необходимо настроиться на серьёзное дело.
Но тогда я Пса-Призрака ещё не знал. Это ведь он мне сказал потом, много позже: к серьёзным вещам относись просто, а к простым — серьёзно. Не могу поручиться за точность цитаты, но что-то такое, да. Смысл на месте.
Человек-сакура жил в маленькой комнатке без мебели, питался хлебом, рисовал карандашами огромные мандалы, писал звенящие пустотой стихи и — играл на флейте, как же без этого. У человека-сакуры была странная мама, которой я боялся. Жены я не заметил. И детей. А человек-сакура не был так молод, как я тогда. Под сорок, не меньше.
Однако у нас получилось сотрудничать. Да и просто общаться. Слушать музыку. Пить чай. У него было уютно. Тепло. И освещение правильное, а ведь многое от освещения зависит, точно вам говорю.
Из уважения к человеку-сакуре я как-то раз сходил на его выставку. В той же самой библиотеке, в читальном зале которой швырялись друг в друга песком доморощенные поэты. Только на первом этаже. Мандалы. В книге отзывов я оставил свой. Или нет? Врать не буду. Но сдаётся мне, что… Тут прочерк, поскольку я забыл. Но мы сделаем вид, что я написал что-то приятное. Например: очень здорово, какие же прекрасные у вас мандалы! А главное — большие. Не промахнёшься, когда начнёшь концентрироваться.
Потом, как это обычно бывает, всё сломалось. Само собой. Там подгнило, тут проржавело. Конструкция вздрогнула и — рухнула с тихим шорохом.
Мы долго не виделись, и я захотел придти в гости, прихожу, а человек-сакура — уже не сакура. Нет больше мандал на стенах — сплошь дяди бородатые в цилиндрических шапках. Это отцы, сказал человек-уже-не-сакура. Чьи? — подумал я. Святые, добавил человек-бывшая-сакура. Хм, подумал я. И ещё подумал: флейта осиротела, наверное. Сергей, подарите флейту, сказал я. Не подарю, сказал человек-какое-то-новое-дерево-скорей-всего-берёза. Я не стал спорить. Ему трудно с ней расстаться. Он ведь не знает, что она ему — чужая. Ну да ладно.
Больше я к человеку-уже-берёзе в гости не приходил. Видел на улице пару раз, но прятался. Не так теперь всё, не так. О чём мы будем говорить? О святых отцах? Так ведь я — дзэн-буддист. Ну, это я тогда так думал. Теперь вот я думаю, что православный, а тогда думал, что дзэн-буддист. Читал книгу человека-берёзы. Алан Уотс, «Путь Дзэн». Хорошая книга. В красной обложке. Обложку немного съела собака. Страницы кто-то залил чем-то жирным. Но это ничего. Так даже дороже. Все остальные книги на эту тему были зело заумными. А эта — простая. Те, заумные, фигово переведены. А эта — преотлично. Те были толстые, а эта — нет. И тех было много и разных, а эта — одна.
Надо было как-то украсть и флейту. Иногда нужно быть вором. Не грешно воровать такие вещи. А если они хозяевам больше без надобности, то тем более.
Что с этой флейтой сталось? Где она нынче? Жива ли? Может, засохла и умерла.
Каким новым деревом стал Сергей, если стал (а я думаю, что да)? Клёном? Грабом? Дубом? Сосной? Или же он куст теперь? Или вообще — ягода? А может, так и остался берёзой? Не знаю.
Солигорск перестал быть для меня родным городом. Я туда только в гости езжу. Бывает, надолго застреваю, как этими летом и осенью. Но всё равно — я там никого уже не знаю.
Видел Шаманина. Поговорили. Но уже не так. Это не он изменился, это я изменился. Законопатил раковину.
Видел Сашу Корытко. Худой такой. Господи, ему же под сорок уже! Рад был меня видеть, хотя сразу и не узнал. Обнялись даже.
Саша — светлый человек, хоть и дипломированный сумасшедший.
Видел Сергея Баченина, который теперь Дубовский. Его и его дочерей. Близняшки. Неземные девочки. Выходили втроём из аптеки: папа — в центре, дочери — по бокам. Волшебная картина. Солнце ещё так подсвечивало сзади, золотило им волосы. Никогда ранее не был Сергей Баченин-Дубовский настолько счастлив. По крайней мере, внешне.
Тоже, кстати, сумасшедший с дипломом. Они — Саша Корытко и Сергей Баченин — были как два клоуна: весёлый и грустный, рыжий и тот, второй, не помню, какой он там должен быть. Белый? Чёрный? Короче, с нарисованной слезой на щеке.
Пришли ко мне как-то в гости, вдвоём. Незнакомые, по сути, люди. Ну Сергея видел пару раз, но даже не разговаривал с ним почти, а вот Сашу увидал впервые. Сперва напугали меня. Не ждал я их. Совсем. Свалились мне на голову снеговички.
Ко мне в гости пришли сумасшедшие люди, вы представляете? Оба побывали в психушке. Там, кстати, и познакомились. И ко мне вот пришли. Ко мне — а я безумных людей боялся панически. Значит, надобность была такая: излечить меня от сего страха. Вот и прислали мне сразу двух.
Оба — жутковатые внешне. Несуразные. Много старше меня. Но вот знали, что я — поэт (сами решайте насчёт кавычек). Один из самых сильных в Солигорске, что уж тут скрывать. Из молодых, да, но всё же. Хотели познакомиться. Пришли в гости. Напугали. А потом успокоили. Разделили со мной нехитрую вечернюю трапезу — чай да то, что к чаю. Рассказали много-много всего. И про психушку, в которой я не был и которую боялся пуще огня и чёрта, но — тем не менее — шибко интересовался ей, что даже мягко сказано. Ушли довольными, оставив меня в недоумении.
Здесь, в Минске, ко мне никто ни разу так не приходил, чтобы — сам. Только через кого-то уже знакомого. По цепочке.
С Сергеем Бачениным меня никто не знакомил.
Баченин выведал у Шаманина мой адрес и пришёл ко мне сам и друга привёл.
Телефона у нас не было. Не предупредишь никак.
Вообще, забавно жить без телефона. И без интернета, чтоб уж наверняка. Но это тогда было так, да. Теперь никто неожиданно не придёт. Теперь сто раз в гости позовёшь — и всё равно не придут. Не смогут. Дела. Проблемы. Жизнь, короче, в которую ты не всегда вмещаешься.
Нет, это не обида вовсе. Я всё понимаю. Просто удивительно, что раньше средств было куда меньше, а возможностей всё равно — больше.
Но это у меня уже какое-то старческое брюзжание началось. Не надо. Не здесь.
Смотри-ка, дорогой мозг! — ты, сам того не заметив, включился-таки в процесс. С чего бы вдруг? Скучно стало?
Споёшь мне ещё пару песен про китайские подделки с грецкими орехами?
Про небытие, которое — сон вширь.
Про флейту.
Да про флейту, я, кажется, и сам достаточно сказал.
Китайский лесной человек умер. Да здравствует китайский лесной человек!