Про казаков-6
Переяславская рада в украинофильсках путах казакоманских мифов

Вот уже 17 лет, с рокового 1991 года, украинские правители ведут Украину по ущербному нациократическому пути, который почему-то называется «путем развития демократии». О том, какая это демократия, хорошо видно по последнему перлу нациократического законотворчества. 28 ноября 2006 года Верховной радой в первом чтении был принят закон «О голодоморе 1932-33 годов в Украине». По нему публичное отрицание этой трагедии, которая, впрочем, в то же время разыгралась также на территории РСФСР и Казахстана, является надругательством над памятью миллионов жертв и унижением достоинства украинского народа. Кроме того, такое деяние является административным нарушением и за него налагается штраф до 15 необлагаемых налогом минимумов доходов граждан. За изготовление, распространение и хранение с целью распространения таких материалов штраф увеличивается вдвое. Таким образом, несогласным с правильной официальной точкой зрения закрыли рот и открыто запретили высказывать свое мнение, в том числе и в «демократической» прессе. Все это приводит к грустным выводам: в нынешней Украине налицо самая, что ни на есть настоящая, украино-нацистская вакханалия на фоне повсеместного нарушения прав человека.
Поэтому как-то не удивительно, что 8 января 2004 года, 350-летний юбилей Переяславской рады, прошел без особых торжеств. И еще один факт. Практически в один год были сняты фильмы про Мазепу и Б. Хмельницкого. И фильм о Мазепе рекламировали во всех правильных СМИ и на всех телеканалах. Фильм о Б. Хмельницком такой чести не удостоился. Оно и понятно – ни одно историческое событие украинские национал-шовинисты не проклинают столь усердно, как Переяславскую раду 1654 года. Вовсю льют правильные украинские слезы, что заключила-де «незалежна козацька держава» Украина союз с Россией, а та договор нарушила и «незалежность» отобрала.
За три с половиной столетия это событие обросло таким количеством мифов украинофильского происхождения и ради соответствующих целей, что пора прорезать эту казакоманскую темень лучом прожектора непредвзятой исторической истины. И, прежде всего, заметим, что «юридически территория нынешней Украины не была тогда «незалежной» и «суверенной» ни дня». Не было и государства с таким названием. А было Войско Запорожское реестровое, служившее сначала королю польскому, а после 1654 года – царю Всея Руси». Были также нереестровые казаки и еще обычные русские люди: прежде всего крестьяне, горожане, малочисленное православное шляхетство нисколько не лучше польского по отношению к крепостным.

КАЗАК РАВНЯЕТСЯ МАЛОРОС?
Во всех мифах, которые в 19 веке получили название «казакоманских», понятие казак и малоросс выглядят полностью тождественными. Рождены они были в основном в конце 18 - первой половине 19 века в среде малороссийских помещиков, небольшой их части. Небольшая же часть местных разночинцев: учителей, ученых, чиновников, зачастую из той же среды, также оказались под их влиянием. Помещики, практически все, ведут свое начало от представителей казацкой старшины, «значных», «моцных» казаков. Со второй половины 18 века они ринулись доказывать свое благородное происхождение, чтобы числиться дворянами. Но, само собою, при отсутствии реальных документов о благородстве происхождения это далеко не у всех сразу и быстро получилось даже при явной снисходительности правительства по этому вопросу. Именно обида по поводу законных требований комиссии и стала той почвой, на которой здесь и выросло украинофильство, когда русское население Малороссии стали упорно называть украинцами в качестве некой отдельной нации. Перефразируя Маяковского, можно сказать: «Говорю казак – подразумеваю украинец, говорю украинец – подразумеваю казак». Однако, это совсем не так. При этом, как пишет Н. Ульянов в разгромном труде «Происхождение украинского сепаратизма», «облик казака в поэзии (и других произведениях искусства – авт.) мало сходен с его реальным историческим обликом.
Он выступает там в ореоле беззаветной отваги, воинского искусства, рыцарской чести, высоких моральных качеств, а главное – крупной исторической миссии: он борец за православие и за национальные южнорусские интересы». И в связи с этим на запорожское казачество установилось два прямо противоположных взгляда. Одни усматривают в нем явление дворянско-аристократическое – «лыцарское». Как, например, Дмитрий Дорошенко сравнивает Запорожскую сечь со средневековыми рыцарскими орденами. «Но есть другой, едва ли не более распространенный взгляд, по которому казачество воплощало чаяния плебейских масс, и было живым носителем идеи народовластия с его началами всеобщего равенства, выборности должностей и абсолютной свободы».
Оба эти взгляда не казачьи и даже не украинские и оба не соответствуют действительности. Касательно первого, имеющего несомненное польское происхождение из героико-романтических поэм Папроцкого (16 век), так «мы не знаем ни одного проверенного документа, свидетельствующего о запорожском казачестве, как о самобытной организации малороссийской шляхты». А их не может не быть, если это правда. И потом зачем в таком случае «высокородным» казакам в 17-18 веках было добиваться шляхетного звания сначала у польского короля, а потом у русского царя. Легенда демократическая – это плод усилий русских поэтов, публицистов, историков 19 века (Рылеев, Герцен, Чернышевский, Шевченко, Костомаров, Антонович, Драгоманов, Мордовцев), в том числе и малороссийского происхождения, воспитанных на западно-европейских демократических идеалах.

КАЗАКИ ВО ВСЕЙ СВОЕЙ «КРАСЕ»
На самом деле «объяснения природы казачества надо искать в «диком поле» среди тюрко-монгольских орд. Запорожское казачество давно поставлено в прямую генетическую связь с хищными печенегами, половцами и татарами, бушевавшими в южных степях на протяжении чуть не всей русской истории». Костомаров, известный украинофил, пишет, что они осели в Приднепровье, их знают под именем Черных клобуков, христианизировались, обрусели и положили начало южнорусскому казачеству. П. Голубовский считает, что «на всем пространстве от Дуная до Волги…происходило сильное смешение кровей и культур. И в этой среде уже в Киевскую эпоху стали создаваться особые воинственные общины, в составе которых были как русские, так и кочевые инородческие элементы». Толкований слова «казак» много и выводились они всегда из восточных языков. Голубовский считает его половецким.
Хорошо известно, что «степь искони дышала разбоем и хищничеством, вольным разгулом грабительской ватаги». Сама казачья терминология, я уж не говорю о внешнем виде, носит тюрко-татарское происхождение. Слово «чабан» (пастух овец) заимствовано от татар. «Атаман» происходит от «одаман» (начальник чабанов сводного стада). 10 соединенных стад по 1000 овец в каждом называлось «кхош». А отсюда казацкое «кош» и «кошевой атаман». К степному же лексикону относится слово «курень» – множество кибиток в поле, стоящие кольцом. Н. Ульянов справедливо считает, что «наиболее вероятным ее источником были казаки же, только не свои русские, а татарские», поскольку это явление не специально русское, как полагают у нас и в Европе».
В 1492 году хан Менгли-Герей писал Ивану Третьему, что войско его, возвращаясь из-под Киева с добычей, было ограблено «ордынскими казаками». Об этих ордынских или «азовских» казаках-татарах неоднократно пишут русские летописцы того времени и характеризуют их как самых ужасных разбойников, нападавших на пограничные города. Татарские казаки, так же как и русские не признавали над собой власти ни одного из соседних государей, хотя часто состояли на служении у Москвы, Польши и того же крымского хана. «…В военном, бытовом и экономическом отношении были самостоятельной организацией, так что польские летописцы, зная четыре татарские орды (заволжскую, астраханскую, казанскую, перекопскую), причисляли к ним, иногда, пятую – казацкую». Разбойничьими обычаями, нравами и всем стилем поведения беспринципного степного добытчика вполне объясняются их дела и поступки. По причине своевольства, необузданности, отсутствия жесткой внутренней дисциплины запорожским казакам государственного начала и не доставало.
Прославленные морские походы в Турцию выглядят совсем не патриотическим и благочестивым делом. Сами украинофилы 19 века писали, в частности Пантелеймон Кулиш, что казаки «розбивали християнське купецтво заодно с бесурменським, а дома плиндрували руськи свои городи татарським робом». (Твори П. Кулиша, т. 4, Львов, 1910 год). «Были в Швеции казаки запорожские, числом 4 тысячи, – пишет одна польская летопись. Над ними был гетманом Самуил Кошка, там этого Самуила и убили. Казаки в Швеции ничего доброго не сделали, ни гетману, ни королю не пособили, только на Руси Полоцку великий вред сделали, и город славный Витебск опустошили, золота и серебра множество набрали, мещан знатных рубили и такую содомию чинили, что хуже злых неприятелей или татар». (по Н. Ульянову) Там же: «В том же году (1603) в городе Могилеве Иван Куцка сдал гетманство, потому что в войске у него было великое своевольство: что кто хочет, то и делает. Приехал посланец от короля и панов радных, напоминал, грозил казакам, чтоб они никакого насилия в городе и по селам не делали. К этому посланцу приносил один мещанин на руках девочку шести лет, прибитую и изнасилованную, едва живую; горько и страшно было глядеть: все люди плакали, Богу Создателю молились, чтоб таких своевольников истребил навеки. А когда казаки назад на Низ поехали, то великие убытки селам и городам сделали, женщин, девиц, детей и лошадей с собой брали; один казак вел лошадей 8, 10, 12; детей 3, 4; женщин или девиц 4 или 3». (С.М. Соловьев «История России», т. 10)
Н. Ульянов задается вопросом: «Чем эта картина отличается от вида крымской орды, возвращающейся с ясырем из удачного набега?» Разница может быть та, что татары своих единоверцев и единоплеменников не брали и не продавали в рабство, тогда как для запорожских «лыцарей» подобных тонкостей не существовало».
Еще один пример откровенных казацких зверств. Когда Иван Брюховецкий, очередной малороссийский гетман, по «доброй» традиции поднял очередной старшинский мятеж против попыток контроля со стороны Москвы за собственной территорией, то в Гадяче, перебили 200 человек московских служилых людей, включая воеводу. Им дали твердое обещание выпустить их из города живыми, но, как всегда, его не сдержали. Воеводу Огарева, раненого в голову, спас местный протопоп и положил у себя, а жене Огарева, учинив величайшее зверство, отрезали груди и с позором водили по городу (по Н. Ульянову).
И в начале 18 века ничего не изменилось. Казаки не стеснялись называть свое ремесло его собственным именем. Когда Кондратий Булавин поднял на Дону восстание, он отправился в Запорожье за помощниками. Он «встал в Самарских городках и обратился к запорожцам с призывом: «Атаманы-молодцы, дорожные охотники, вольные всяких чинов люди, воры и разбойники! Кто похочет с военным походным атаманом Кондратием Афанасьевичем Булавиным, кто похочет с ним погулять по чисту полю, красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях поездить, то приезжайте в черны вершины самарские!» ( С. Соловьев, т. 15) За «воров и разбойников» запорожцы не обиделись и его услышали, а Сечь разрешила желающим отправиться на свой риск.
Николай Ульянов пишет, что школа Запорожья была не рыцарская и не трудовая крестьянская. Правда, много крепостных мужиков, хлопов, бежало туда от дикости и своеволия польских панов, но не они определяли образ Сечи. Это все равно, что лезть со своим уставом в чужой монастырь.
Здесь существовали свои вековые традиции, нравы и свой взгляд на мир. Попадавший сюда человек переваривался и перетапливался, как в котле, из малоросса становился казаком, менял этнографию, менял душу. Те, кто не смог побороть привычку трудиться на земле в абсолютном большинстве вновь начинали крестьянствовать. Казаки их называли «чернью» и позже беглецы вновь попали в крепостные, но на этот раз к казацкой старшине.
Вывод непредвзятого исследователя однозначен и справедлив. «Фигура запорожца не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. Один – оседлый, земледельческий, с культурой, бытом, навыками и традициями, унаследованными от киевских времен. Другой – гулящий, нетрудовой, ведущий разбойную жизнь, выработавший совершенно иной темперамент и характер под влиянием образа жизни и смешения со степными выходцами. Казачество порождено не южнорусской культурой, а стихией враждебной, пребывающей столетиями в состоянии войны с нею».

КАЗАЧЕСТВО КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ
В глазах современников, как отдельные казаки, так и целые их объединения, носили характер «добытчиков». «Жен не держат, землю не пашут, питаются от скотоводства, звериной ловли и рыбного промысла, а в старину больше в добычах, от соседственных народов получаемых, упражнялись». (Г. Миллер «Рассуждения о запорожцах»).
Недаром до учреждения оседлого реестрового казачества в середине 16 века, термином «казак» определялся особый образ жизни. «Ходить в казаки» означало удаляться в степь за линию пограничной охраны и жить там наподобие татарских казаков: ловить рыбу, пасти овец или грабить. Польские паны тоже этим не брезговали, правда, увлекались последним из перечисленного. Коронный гетман Ян Замойский, обращаясь к провинившимся шляхтичам, которые в оправдание прежних поступков выставляли свои заслуги в запорожском войске, говорил: «Не на Низу ищут славной смерти, не там возвращаются утраченные права. Каждому человеку понятно, что туда идут не из любви к отечеству, а для добычи». ( П. Кулиш «Польская колонизация юго-западной Руси»).
Таковы были на самом деле «справжни украинськи лыцари», которые занимались грабительскими набегами на польскую Малороссию и русские украины, нередко вместе с татарами кстати. Не минула чаша сия и наш Харьков. Вот что пишет архиепископ Филарет, начало 19 века, в своем труде «Историко-статистическое описание Харьковской епархии»: «В истории епархии говорится, что в 1721 году монастырь (Хорошевский женский – авт) был ограблен разбойниками. Не сомневаемся, что в источнике, откуда взято это известие, сказано было, кто эти разбойники. Очень хорошо известно, что 1711 по 1721 год включительно запорожцы в соединении с крымцами делали беспрестанные набеги и грабежи в нынешних уездах Змиевском, Харьковском, Валковском». (цит по Л. Мачулину «Тайны подземного Харькова», Харьков, 2005).
Ныне эти разбои выдаются за героическую борьбу за «незалежность Украины». И их степное хищничество, природные замашки в дальнейшем сыграли свою роль в делах и поступках казацкой старшины, особенно во второй половине 17 века.

КТО НАСТОЯЩИЙ ТВОРЕЦ ПЕРЕЯСЛАВСКОЙ РАДЫ
Фактически 1654 год начался в 1648 году, когда в Малороссии началась грандиозная крестьянская война, приведшая к падению ненавистного крепостного права и польско-католического владычества в крае. И Богдан Хмельницкий немедленно воспользовался этим уникальным шансом захватить фактическую власть на огромной территории. Как пишет Н. Ульянов, казаки мечтали получить в кормление какое-нибудь небольшое государство. В 1563 году под начальством Байды-Вишневецкого они чуть было не овладели Молдаво-Валахией и почти целое столетие продолжались попытки завоевания и захвата власти в дунайских княжествах. Как раз в середине 16 века Польша пришла к наилучшему способу борьбы с антигосударственными, охлократическими по сути формированиями казаков. Их легализовали причем в лучших традициях лозунга «Разделяй и властвуй». Часть казаков была внесена в реестровые списки. Их польское правительство приняло к себе на службу для охраны украинных земель от татарских набегов.
С течением времени к 1648 году количество реестровых довели до 6 тысяч человек. Они были подчинены коронному гетману и получили свой административный центр в городе Техтемирове. Реестровые казаки пользовались известными правами и льготами: избавлялись от налогов, получали жалованье, имели свой суд, свое выборное управление. Историки в реестровых видят, и они правы, избранную касту, получившую возможность обзаводиться домом, землей, хозяйством и применять труд работников и всевозможных слуг. Как справедливо отмечает Н. Ульянов, «реестровая реформа не только не встречена враждебно на Низу, но и окрылила все степное гультяйство; попасть в реестр и быть причисленным к «лыцарству» стало мечтой каждого запорожского молодца. Реестр явился не разлагающим, а скорей объединяющим началом…» А вот в качестве слуг и работников выступали как раз те, «кто, убежав от панского ярма оказались не в силах преодолеть своей хлеборобской мужицкой природы и усвоить казачьи замашки, казачью мораль и психологию… Лишь небольшая часть бесповоротно меняла крестьянскую долю на профессию лихого добытчика. В большинстве своем холопский элемент распылялся: кто погибал, кто шел работниками на хутора к реестровым, и всегда служили «пушечным мясом» для ловких предводителей из старых казаков вроде Лободы и Наливайки и натравливался на пристепные имения польских магнатов».
Верхушка казачества скапливала богатства, обзаводилась землей и слугами, экономически стала приближаться к образу и подобию шляхты. По материальному достатку она не уступала среднему и мелкому дворянству, давала детям хорошее образование. Не хватало только шляхетных прав для получения почетного места в панской Польше. Отсюда и неоднократные петиции и обращения к кролю и сейму. Вот одно из них, вполне типичное, к сейму 1632 года: «Мы убеждены, что дождемся когда-нибудь того счастливого времени, когда получим исправление наших прав рыцарских и ревностно просим, чтобы сейм изволил доложить королю, чтобы нам были дарованы те вольности, которые принадлежат людям рыцарским». (М. Грушевский «История Украины-Руси», т.8) Им хотелось также владеть крепостными.
Однако польское ясновельможное шляхетсво в своем слепом кастовом высокомерии не хотело и слышать о казачьих претензиях. И именно это как реальный повод лежит в основе всех казачьих бунтов, которые украинофилы всех времен и мастей называют «национально-освободительным движением украинского народа» неизвестно откуда взявшегося. Однако, – как указывает Н. Ульянов, – национальной, а тем более украинской, идеи не было и в помине. Это была в чистом виде месть, совмещенная с приятными грабительскими занятиями, за непримиримую позицию польской шляхты. Причем, логику шляхты легко понять: с каких дел она должна была вводить в свое дворянское сословие людей без рода, без племени – вчерашних пахарей, пастухов или, в лучшем случае, потомственных разбойников.
А православное крестьянство, которое изнемогало под бременем налогов и барщины и иначе как «быдлом» поляки не называли, казаки лишь использовали для достижения своих выгод: управление крестьянскими восстаниями всегда находилось в казачьих руках. Холопская ярость в борьбе с поляками всегда нравилась казачеству, и оно использовало холопов, что входило в их расчеты, чтобы более успешно громить панские замки и фольварки. Так крестьяне сами посадили себе на шею новых крепостников, завоевав для казаков фактическую власть.
Итак, Богдан Хмельницкий, гетман реестрового казачества, в 1648 году выступил в поход. Однако не казаков боялись поляки. Вот что писал королю гетман Потоцкий: «Число его сообщников простирается теперь до 3000. Сохрани бог, если он войдет с ними в Украину, тогда эти три тысячи возрастут до ста тысяч». Так и случилось. Первоначальное ядро его, вышедшее из Запорожья, потонуло в толпе новых ополченцев. Кстати, вообще «численно казаки представляли ничтожную группу; в самые хорошие времена она не превышала 10 тысяч человек, считая реестровых и сечевиков вместе». (Н. Ульянов) И уже первая битва при Желтых водах была выиграна благодаря переходу русских жолнеров Стефана Потоцкого на сторону Богдана. В битве под Корсунем помощь русского населения вновь сыграла главенствующую роль. А после битвы под Пилявой только на Раду в Белой Церкви явилось 70 тысяч человек. А мятежное крестьянское войско дальше только росло. Уже в том же 1648 году после Корсунской битвы Хмельницкий послал в Москву письмо с просьбой о принятии в подданство. И это было только первое из череды посланий и уж конечно говорить о воссоединении двух братских народов не приходиться, так как это не соответствует действительности. Зато утверждение о воссоединении двух половин древнего русского государства с русским же населением в обеих абсолютно верно.

(окончание следует)