Забавно... Почему дети так не любят ложиться спать, долго ворочаются в своих кроватках, придумывая нелепые отговорки, иногда плачут, словно боятся чего-то, может темноты, может желтого лунного ока, заглядывающего в их окна между занавесок, или просто сна. Но моя неизбежность все равно закрывает их маленькие глазки, обволакивая бледной тонкой сетью, сотканной сотней моих нитевидных пальцев. Ведь только так они могут услышать ту единственную песню, которую пою я, стоя на невесомой дорожке причудливого света между окном и их мягкой подушкой. Только так. Ведь я пою молча. Пою песню без слов, песню, которая старше этого мира, старше вселенной, написанная самой смертью, песню, живущую в каждом на самом дне памяти. И я пою свою неслышную песню спящим детям. Я помню лицо каждого из них, такое ясное, светлое, без тени страха, гнева... Иногда они улыбаются, иногда что-то говорят... Слова на давно забытом языке... Я помню их всех. Но одно лицо мне не забыть никогда. Никогда не забыть мне тех глаз цвета осеннего неба, солнечных волос и кожи гладкой и чистой, каким бывает лишь родниковая вода садов Антарктиды.
Мальчик с серо-зеленым ранцем, неказисто закинутым на худенькие плечи, шел по переулку мимо железных дверей гаражей к каменной лестнице, отделяющей его двор от соседнего. Так до школы идти гораздо дольше, но он знал, что сегодня снова увидит Её, выходящую из дома, снова одну... Он прекрасно помнил маршрут, изученный еще два месяца назад, во вторую неделю жаркого сентября, когда эта незаметная девочка появилась в их тихом городке, где ничего не происходит и ничего не случается, в их школе. Незаметная, что та травинка средь скошенных лугов. Но мальчик увидел ее, увидел в пестрой толпе снующих по выкрашенным голубой краской коридорам школьников и школьниц в синих одинаковых костюмчиках, в платьицах с фартуками, с одинаковыми красными галстуками... Многое он узнал о ней с тех пор. Ее имя, то, где она живет, ее голос, хотя ни разу не говорил с ней, ее походку, книги, которые она любила и брала в школьной библиотеке, музыка, которая доносилась из открытых окон ее дома, и что комната ее освещена лампой под светлым абажуром, а свет падает на зеленые шторы, которыми завешено окно, создавая иллюзию аквариума, окно, служившее для мальчика чем-то вроде маяка. Он сидел на шаткой досточке детских качелей в опустевшем к вечеру дворике и смотрел на квадрат окна, которое светило лишь для него. Но никто кроме него самого не знал об этом. А каждое утро он снова возвращался к ее дому, боясь пропустить то мгновение, когда искрой огня в мрачном темном подземелье поздней осени покажется она, такая светлая, такая близкая и далекая, девочка в сиреневом пальто. Девочка, к которой ему никогда не суждено подойти и заговорить с ней... Кто он ей... Что сказать той, которую пытался рисовать сотни раз, но коварные карандаши никак не желали воспроизвести на бумаге то, что жило в его слабом детском сердце, тот образ, что жил в душе, заполняя ее всю, стоял перед глазами, пленив сознание. Или сказать о том, как он пробовал сочинять стихи, а непослушные слова не складывались в ровные, плавные строчки тех стихов, что учили наизусть на уроках литературы. О том, как он не хотел ехать за грибами потому, что придется остаться с ночевкой на даче, и о том, как уже в электричке на запотевшем стекле тайком написал ее имя. Разве он мог ей рассказать об этом?
А вчера он разбил подаренную на день рождения копилку в виде глиняного медвежонка с барабаном, долго выбирал ей подарок, который она никогда не получит...
И каждое утро он шел за ней, провожая в школу, каждый день старался всегда быть неподалеку, каждый вечер смотрел в ее окна, пока не станет совсем поздно и нужно будет идти домой.
Лишь дважды он смог заглянуть в ее серые глаза, прямо, открыто, неслучайно... Лишь дважды. На школьном крыльце, столкнувшись в дверях, когда он поднял голову, что-то хотел сказать, а она просто улыбнулась коротко, почти незаметно, смущенно. И во второй, последний раз, посреди улицы, стоя на коленях, сжимая в руках ее маленькую холодную ладонь, пытаясь поймать ее безжизненный потускневший взгляд. Все произошло слишком быстро. Девочка не успела заметить машину, что на бешеной скорости выехала из-за угла на перекресток, занесло на повороте. Виз тормозов. Глухой удар. Крики. Люди окружали тело ребенка, что-то говорили тихо и между собой. Мальчик стоял на коленях посреди улицы, а на его руках умирала девочка с глазами цвета осеннего неба, волной солнечных волос и кожей гладкой и чистой, каким бывают лишь родниковые воды садов Антарктиды. Лишь только я, туманным призраком просачиваясь сквозь застывшие восковые фигуры, молча пою свою молчаливую песню на давно забытом языке. Лишь только это девочка слышит ее, только она понимает слова моей песни. Песни, которую помнят лишь те, кто приносит вечные сны...
Окна выбиты у старых домов
Метко стреляют ветхими пулями
Зловещей печалью выбитых окон
Страх - это просто случайное место
Желанье бежать, как возможность остаться
Здесь не опасно. Здесь пусто и странно
Ночь облаками стреляет в антенны
Пыль невесомо и отрешенно
В свободном падении приближается к земле
Я вижу себя водою в стакане
И в олтражении на пустом экране
Я вижу себя...
Стекла звенят барабанной дробью
Это не дождь...Это так, посмеяться
Что-то случилось...Ждать...Ждать...
Она придет тихо и не заметно
Тени её на фоне деревьев
Она поет молча
Она поет молча
Лишние птицы искали в ней небо
Белые птицы запутались в невод
Мертвые птицы отказались от неба
Накануне смерти солнце ласкает
Накануне смерти мечты и надежды
Накануне смерти падают стены
Накануне смерти
Накануне смерти |
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif)