Вадим Давыдов | ARDET VERBUM

Мир без границ — это безграничный ад.

Принцип, согласно которому каждая страна вольна сама решать, кто имеет право на въезд и пребывание, был отменён сначала в Европе, и сегодня подвергается массированным нападкам со стороны т. н. «правозащитников» в США и в Канаде, в Австралии и Израиле. Они настаивают: «гуманитарные обязательства» состоят в том, чтобы принимать безоговорочно всякого беженца. Любого, и всё тут.

При этом получается, что т. н. «международное законодательство» не предоставляет никаких преимуществ гражданам стран, подвергшихся ударам человеческого цунами, перед теми, кто составляет эту волну. Если тушка пересекла границу — всё, пиши пропало: выкурить её обратно, особенно спустя несколько лет — именно столько может длиться разбирательство со всякими «беженцами» — невозможно. На практике это означает, что границ больше нет, а институт гражданства накрывается (или уже накрылся) медным тазом. Как ни откроешь браузер, обязательно на тебя вывалится новость об очередной порции «беженцев», втащенной какими-нибудь шмуклерами в Лондон или Гамбург.

Это, дорогие мои, уже никакая не «иммиграция». Это — потоп. Сколько ни впускай этих «беженцев», их число будет только нарастать. По экспоненте. У них ведь там постоянно то война, то голод, то ещё какая-нибудь напасть.

В годы моей комсомольской юности был популярен такой лозунг: «критикуешь — предлагай, предлагаешь — делай!» Проблема в том, что сделать, по большому счёту, ничего нельзя, кроме автоматических пулемётов на границах (которых, фактически, нет!). Например, попытки «разобраться с кризисом» в стране, откуда на нас потоком изливаются «беженцы», выглядят так: слишком много народу бежит из Ливии в Италию? — А давайте разбомбим ихнего диктатора! Разбомбили. И что, Ливия стала более безопасным местом, поток беженцев прекратился? Чёрта с два — он вырос на порядок! Чтобы добиться там приемлемой стабилизации, придётся инвестировать неизвестное количество денег и труда. «Стабилизация» Ирака обошлась в 200 млрд., сколько было откачено и попилено, вообще неведомо. Ну, и как? Стабилизировали? О, да! «Неправильно» одетых детей там забивают камнями и выставляют трупы на свалках, чтобы другим наука. Заверните нам две таких «стабилизации», чо там. И заодно покажите беженцев, которые вернулись в Ирак. По ходу дела оттуда ещё и христиан эвакуировать придётся. А потом коптов из Египта. Ну мы же не можем их бросить на произвол судьбы, верно? Нет никаких сомнений в том, какой именно окажется эта самая судьба! Похоже, в консерватории, где разрабатываются всевозможные «стабилизационные» Хитрые Планы™, надо что-то менять, причём срочно, а то всем станет срачно.

Надо уже, наконец, понять, что диспропорции, вызвавшие этот потоп, невозможно «исправить», как невозможно отрегулировать и сам потоп, который, в свою очередь, не является никаким решением вообще. Беда ещё и в том, что эта самая «иммиграция» приносит с собой все те проблемы, что послужили причиной её возникновения. Все эти понаехавшие люди принесли свой ад на подошвах своих чувяков. Поэтому женское обрезание множит несчастных калек в Осло и Глазго, а джихадёры прописались в Нью-Йорке и Сиднее.

Сторонники некогда популярного, особенно в Америке, мифа о «плавильном котле» настаивали, что понаехавшие распрощаются со своей прежней идентичностью, и вольются в принимающую титульную нацию. Ага, наша сила в плавках. Эта идея со скрипом, кое-как, работала в былые времена, когда поток въезжавших регулировался не стонами «дяденька, дайте напиться, а то так есть хочется, прямо переночевать негде», а потребностями той или иной страны в рабочей силе — квалифицированной или не особенно, вопрос другой. Но сегодня, когда мы принимаем всех подряд по «квотам», установленным зажравшимися и продажными одновременно международными бюрократами, вместо «сплава» у нас в каждом крупном (и уже не только) западном городе появился свой маленький Могадишо — провозвестник времён, когда все наши города превратятся в самые настоящие Могадишо. Вместо пресловутой «интеграции» мы получили кучу запретных зон, куда даже вооружённые до зубов бойцы полицейских подразделений входят с опаской. Здесь невозбранно рулит насилие, дикий трайбализм и средневековые «правила общежития». Мало того — эти зоны превратились в ресурс бесперебойных поставок пушечного мяса для криминальных сообществ, джихадистских армий и просто ракаев, выплёскивающихся на улицы ещё совсем недавно благополучных кварталов.

Надо заметить, что в Европе о «плавильном котле», где мальчики с ножичками и девочки в платочках должны были бы превратиться в добропорядочных, законопослушных и склонных к тщательному выполнению сложнейших технологических процессов европейцев, вообще никто не заикался. Массовая иммиграция на деле превратилась, наряду с региональным сепаратизмом, в один из способов размывания национальной идентичности. Причём, я категорически далёк от мысли, будто всё это безобразие было кем-то иезуитски запланировано тыщу лет тому назад: ничего подобного. Миграция и иммиграция — это стихия, подобная землетрясению или урагану, и её объединительствующая социал-фашистская бюрократия будущего ЕСССР попыталась оседлать в своих интересах. По их убогому разумению, создание левого электората из этой разношёрстной публики и местного генетического мусора должно было способствовать превращению единой Европы в некое подобие экономической мегаимперии. Ну, а поскольку у этой бюрократии обе руки — левые, вышло именно то безобразие и непотребство, которое мы с вами имеем несчастье наблюдать: мечтая о народовождении, они позабыли о том, что в пути эту орду бездельников и недоумков нужно чем-то кормить. Хаос, который означенная орда воспроизводит, никакому упорядочиванию, кроме окончательного, не подлежит. Не очень понятно, кто и на каких условиях возьмётся за эту «работу».

Собственно, происходящее в Европе имеет не так уж много вариантов дальнейшего развития.

Если нация ничего не значит, то и национальная идентичность никакого смысла не имеет. Всё, что остаётся в этом случае — хаотический конгломерат кланов и этнических группировок на лишённой национальных границ «мультикультурной» планете. Хаос, в котором невозбранно рулит «старое доброе» право сильнейшего, сдобренное щедрой порцией самых низкопробных вариантов коалиционного мошенничества: именно так всё произошло в Египте — созданные левыми и демократическими силами альянсы были без особого труда осёдланы или захвачены «Братьями-мусульманами», превратившими их в инструменты своего господства.

В такой хаотизированной «чашке Петри» идеология подчинения и трайбализм могут и в самом деле предстать неким эрзацем упорядочения, если не самим Порядком. Именно так ислам начинался, именно так он продолжает распространяться сегодня. В бесконечно фрагментированном мире, где вообще нет такого понятия, как постоянное доверие с опорой на договоры и взаимные обязательства, ислам имеет тотальное преимущество как сила, обладающая организацией, располагающая средствами и ведомая идеей мирового господства, — преимущество, которого нет ни у коренного населения, уже лишённого опоры на ориентир национального единства и национального государства, ни у остальных мигрантов. Последним просто не к кому примыкать — кроме мусульман.

Для мусульман мы все — весь остальной мир — представляем собой «хаос», Дар-эль-Харб («мир войны»), куда необходимо принести «порядок». Разумеется, исламский «порядок». В этом они видят свою «правоверную» миссию, свою религиозную и экзистенциальную сверхзадачу. Любая возникающая у нас социальная, политическая, экономическая ситуация рассматривается ими как очередной пример нашей неспособности, беспомощности «неверных», как лишний повод усилить давление и приход исламского «порядка». Насилие, ими инициируемое, должно ускорить сползание сторон к неизбежному конфликту.

Границы созданы для того, чтобы не допускать подобного. Границы мешают беспрепятственному проникновению армий вторжения, даже если они выглядят как толпа беженцев с узлами и ослами, с детьми в болячках и старухами в одеялах. Границы символизируют безопасность и право владения, и если убрать — или даже морально дискредитировать — границы, то мир без границ сразу же становится ничьим. Без границ рушится структура, мир ничьих пространств моментально превращается в лёгкую добычу. Если всё кругом колхозное бесхозное — почему бы, в таком случае, не двинуться туда, где можно поживиться «ничьим» богатством и подобрать валяющуюся на земле власть?

В исламском мире национальная идентичность крайне слаба, размываемая, с одной стороны, религиозной, с другой — родоплеменной «идентичностью». Это не позволяет мусульманам добиваться слаженного функционирования их собственных квазигосударств, что является свидетельством их очевидной отсталости. Но в условиях лишённого границ мультикультурного мира эта дикость, эта приверженность религиозным и клановым паттернам парадоксальным образом даёт им фору перед цивилизованными людьми. Они гораздо лучше нас приспособлены к ситуации отсутствия государства, в то время как для нас государство стало фундаментальной основой выживания. Мы создали государства как основной инструмент нашей цивилизации, а мусульмане привыкли обходиться без него. Они вообще не понимают, для чего предназначено государство, тем более — государство-нация. В их «культуре» отсутствует понятие общественного договора — в том числе потому, что доверие в мире ислама возможно только на основе родственно-клановых связей и никаких других. «Вертикальная» этика, пронизывающая общество сверху донизу, для мусульманина — непредставимая и невозможная конструкция. Шариат — не этика и не законодательство в нашем — римском или англо-саксонском понимании права, неважно — а инструмент запугивания и террора.

Ислам — инструмент не культурного, цивилизационного, а исключительно силового доминирования. Его эффективность состоит в способности создавать хаос на месте порядка. Каждый муджахид, развесивший свои и чужие кишки по деревьям, каждый всплеск неистовства по поводу каких-то маловысокохудожественных картинок или сжигания макулатуры, демонстрирует могущество хаоса и показывает, насколько низко элиты и власть на местах готовы прогнуться, чтобы умиротворить его устроителей.

Запад превращается в место, где национализм — неважно в какой коннотации — уже сам по себе повод для подозрений, в место, где этническая самоидентификация коренного населения табуируется. Это, в свою очередь, превращает его в пространство, пугающе удобное для конфликтов того самого рода, что приносит с собой ислам. Мы отказались — не утратили, а именно отказались в пользу мультикультурной утопии! — от наших навыков выживания, от умения приспосабливаться к переменам — от того, что делало нас хозяевами подлунного мира. Боязнь перемен и футурошок стали всеобщей болезнью Запада. Ретрошок ислама использует хорошо знакомый по былым векам нарратив подчинения: покорись, выучи и бездумно повторяй новые-старые трюизмы, плати подать и живи своей маленькой, ничтожной, никчёмной жизнью, не смея поднять головы и взглянуть на звёзды, куда так стремились твои предки, — и был миг, когда казалось: никто и ничто не сможет их удержать.

Мы больше не знаем, что ответить нашим собственным детям на вопрос: «Кто мы такие?» И в самом деле, — кто мы такие, если наше мировоззрение, наш цивилизационный проект больше не признаётся нами самими как то, что составляет и воспроизводит наше превосходство, как абсолютная ценность, утверждаемая самим ходом истории, священной поступью эволюции и нашей повседневной приверженностью свободе?

Дикари и калеки, штурмующие наши границы, как раз абсолютно убеждены в своём превосходстве. Им легко потому, что собственная роль — роль песчинки в медленно, но неотвратимо надвигающемся бархане — им хорошо известна, понятна, впитана ими тысячелетиями отсутствующей истории, — ибо история есть развитие: нет развития, нет и истории. И эта внеисторическая протоплазма, в отличие от нас, готова сражаться. А ведь готовность сражаться, боевой дух — это главное, что обеспечивает победу в сражении. Гораздо легче воевать, когда знаешь, за что воюешь. Не зная, этого, мы уклоняемся от войны. Мы убегаем, превращаясь в беженцев, бомжей в своих домах, беглецов в собственных странах, бродяг в наших же городах. Мы, граждане первого мира, внезапно ощутили, что не хуже новоприбывших понимаем, что значит быть жертвой религиозной войны и этнической чистки. Но если они признаны беженцами официально, то мы — нет. Мы — жертвы войны, которую нельзя назвать войной, колонизации, чьё имя под абсолютным запретом. Нас лишают нашей национальной принадлежности и тем самым крадут и наше будущее, и наше прошлое — всю нашу историю целиком.

Человечество давно (лишь в историческом смысле — совсем недавно) превратилось в единый социальный организм. (Некоему множеству наблюдателей эта объективная реальность может быть неясна, но это уже проблема наблюдателей, а не реальности.) Но, как и в живой природе, организм этот состоит из отдельных органов, и границы между ними — это и есть то, что делает их функциональными и жизнеспособными. Организм не может состоять из одной печени или одной ноги. И даже в своём сегодняшнем — ужасающем — состоянии, единое и разделённое одновременно, человечество находится на гораздо более высокой эволюционно-энергетической ступени развития, нежели то положение, в которое его стремятся ввергнуть радикальные упростители — мусульмане. Вариант превращения человечества в бархан, состоящий из миллиардов удручающе похожих друг на друга песчинок, в «умму» — «мумуму», трайбалистскую орду, тотально исключающую какую-либо цивилизационную инфраструктуру — это именно радикальное упрощение, понижение энергетического уровня, ретроградная эволюция. Именно поэтому в исторической, вселенской парадигме «исламский вариант» по-настоящему бесперспективен. Разумеется, такое понимание — слабое утешение тем, кого пресловутое упрощение может затронуть, но и это понимание лучше никакого. Не секрет, что эволюция ищет пути совершенства вслепую, и поэтому ислам обречён, как обречён тот, кто окажется — по своей воле или по воле Рока — в эволюционном тупике.

Окажется ли в нём всё человечество, зависит, в том числе, и от каждого из нас.

© Вадим Давыдов*

*При перепечатке указание авторства и ссылка на первоисточник публикации обязательна.

Запись опубликована Вадим Давыдов | Dixi. You can comment here or there.